Теория стаи как ступень, предваряющая тайное знание
Никуда не деться — когда-нибудь да придётся приступить к изложению знания неприятного для живущего в каждом из людей подхалима и природного раба — тайного потому, что быдло от него всеми силами воротит харю. Те, кто не согласен, что в каждом из людей есть этот червячок, лучше сразу закройте книгу — вы тупее, чем население в среднем. Не дастся вам ни теория стаи, составляющая знание высших властителей вообще, ни тайное знание, которым владели Святослав и Сталин, прорусские правители.
Закройте и не комплексуйте — в конце концов, более 99% населения так и умрут, не выйдя на уровень жизни неугодников. Это не я так хочу, чтобы меньше процента жили полноценной жизнью. Ничто не меняется, и сейчас всё обстоит так же, как и во время повального драпа лета 1941-го года.
Если вы того типа, что и у вас в конторе «половина мужиков вполне соображает», то самое лучшее, что вы можете сделать, это, закрыв книгу, вынести её на улицу и положить на видном и сухом месте.
Это много лучше, чем, если вы её отдадите кому ни будь из тех, с кем общаетесь — по принципу подобное к подобному, все, кто с вами общаются, того же типа «половина мужиков...».
Никаких шансов.
На видное.
И сухое.
Так хотя бы есть шанс. Кто знает, может, это вам зачтётся.
Опыт общения с множеством людей, например, с попутчиками в поездах, показывает, что теорию стаи воспринять не так-то просто. С идеей стайности людей-подхалимов худо-бедно справляются многие — особенно легко руководители. Гораздо труднее воспринимается мысль о том, что люди несовместимы не из-за разных интересов (непонятно откуда произрастающих), а из-за того, что внутри них есть тот или иной стержень — тип подсознания.
Можно сказать и так: опыт общения со многими категориями населения показывает, что слушателю или читателю сложнее всего понять, что стайные толпари пребывают не внутри одной стаи, а расходятся по нескольким. Люди вокруг нас поступают по-разному не потому, что каждый из них неповторим, а потому, что принадлежат они к принципиально разным стаям. Стай всего три типа, но каждая в свою очередь делятся на субстаи.
Понять трудно потому, что «естественный» жизненный опыт обычно ограничен, потому что многие живут, не выходя за пределы свой субстаи — так всю жизнь внутри неё и проводят.
Все слышали о «перерождениях», но в случае обычного человека даже этот опыт не помогает — при смене вождя у исполнителей напрочь отбивает память о предыдущих своих состояниях. Я об этом уже гдето писал на примере гитлеровских гаулейтеров. Вернее, ссылался на чьи-то в этой области исследования.
Таким образом, остаётся только один способ жёсткого познания типов — зрительное осязание подсознания случайных (!) людей во время психокатарсиса. Конечно, если жизнь вас кидала и швыряла, как Сталина, плюс не одна прочитанная библиотека, плюс опыт инициации, то можно и обойтись.
А вот без всего этого, каждый будет судить только по себе, вернее, по себе, как отражению своего субвождя. Не заметите ни над собой вождя, не осмыслите ни обособленностей своей субстаи, ни исключительной сути прорусского вождя. То, что рядом есть исполнители, которые нанизаны на совсем иную систему ценностей, заметить ещё сможете (на примере, скажем, евреев или чеченцев), но не сможете предсказать дальнейшее развитие во времени этих враждебно настроенных субстай. Ощущение психологической достоверности даётся только через осязание подсознания случайных (!) людей.
Итак, стай несколько. По большому счёту, их всего три — в третьем, последнем томе «Катарсиса» их названия суть: «иудо-внутреники», «когорта» («внешники» до соприкосновения с Сверхпреступлением) и «сыны». Есть и неугодники — но это особая песня. Названия стай можно и не знать, каждый интуитивно чувствует неоднородность: этот — свой, а этот — козёл.
Названные стаи не разъединены пространственно — в одной многоэтажке люди с чувством называют друг друга, кого — хорошими мужиками, а кого — козлами. Все они стайные, просто из разных стай или субстай.
* * *
С тайным знанием у людей дела обстоят много хуже, чем с осязанием присутствия иных стай — что естественно.
Тайное знание начинается за той чертой, на которой ещё царствует старательно распространённое внушение, что дальше уже ничего нет, а главное, и быть не может.
Так и должно быть. Стая, сама тайным знанием не владея, не может не чувствовать, откуда исходит в её сторону опасность. Потому вдоль этой границы и выставляет наиболее активных своих крикунов. Познакомитесь с тайным знанием, выйдите «в народ» и убедитесь в справедливости этих слов.
Михаил Булгаков тайнопись, которую принято называть романом «Мастер и Маргарита», заканчивал в муках, по той причине, что страдал от очень тяжёлого заболевания. Но Булгаков упорно работал, и от забвения, которое дают обезболивающие медикаменты, отказывался — ради сохранения сил ума, способности к работе, ради духовных наследников. Так «романы про любовь» не пишут.
Странно, наверное, это читать тем, кому нравится веровать, что Толстой — гомик, Сталин — вампир, а Булгаков — морфинист. А если даже и был, то тройное чудо — отказался. Ну, видать, и громада «Мастер и Маргарита»!
Тексты внушений для толпы отчётливей всего проговаривают, конечно, женщины. Подойдите к любой, которая пытается выдать себя за интеллектуально развитую натуру, попробуйте с ней обсудить смысл «Мастера и Маргариты». Сколь бы логично ни было ваше обращение к тексту тайнописи, скажем, о наиболее простом — а любила ли вообще Маргарита мастера? — «развитая дама» вдруг вытаращит глаза и ни к селу, ни к городу заявит, что Булгаковым тема Понтия Пилата исчерпана и закрыта.
В огороде бузина, в Киеве дядька.
Это к вопросу о грани, за пределами которой не только ничего нет, но, главное, и быть не может. Черта эта проведена по подсознанию не отдельных людей, а всей стаи.
Но не все из нас «дамы», и за черту люди, случается, каким-то образом попадают.
О Понтии Пилате мы на троих говорили за пивом, когда планировали эту книгу — тогда она была всего лишь «Святославом и Сталиным». Встреч тоже было три. Пиво, конечно, было всегда разливным — почему-то всегда трёх сортов.
Три на три на три — но кто Алёша Попович, а кто Илья Муромец, а кто Добрыня Никитич, утверждать не берусь.
Все трое очень разные — казалось бы.
Один — Владимир Леонидович, редактор и издатель серии «Золотая библиотека «Пересвет» », которую определённые слои народа нежно называют «Золотой библиотекой антисемита». Знаете: эмигрант Климов, еврей Ходос, другие авторы, чьи предки выбрали жизнь в центре «иудо-внутреннической» стаи, подобное к подобному. Филолог, кандидат наук. Вот-вот полтинник должен стукнуть.
Второй — Вячеслав Петрович, предприниматель, 108 сотрудников. С точки зрения поверхностного наблюдателя, центр увлечений — учение Порфирия Иванова, контакты с ледяной водой да постоянные посты-голодания, часто насухо и по нескольку дней.
А вот я бы отличил его тем, что ещё студентом он самостоятельно освоил (или отчасти освоил) способ, которому я учился у отпрыска древнего рода главных раввинов (в Евангелии они названы первосвященниками). Это метод «по ощущению» — о нем в первом томе «Записок зятя главраввина». Во многом благодаря этому Вячеслав Петрович, думаю, и смог одним из первых в стране осилить громадные «Катарсисы», которые к популярной литературе, ну, никак не отнести. На момент нашей совместной борьбы с зелёным змием — пятьдесят шесть.
Третий — я. Босяк. Бездомный. Результативно пишу преимущественно летом, по той простой причине, что летом легче найти приют на свежем воздухе вкупе с электрической розеткой. Кстати, потому и приехал к ним в Краснодар, что Вячеслав Петрович обещал создать все условия для работы — домик в горах, да и вообще. Но весна не выдалась, ветра, снег — предпочёл остаться в городе. Вполне уже известный писатель. Сорок шесть, младше первого и второго, но оба обращались ко мне по имени-отчеству — Алексей Александрович.
Конечно, кое в чём расходимся. Например, оба собутыльника — а как их ещё назвать? — считают меня продолжателем дела Григория Климова, только уже на новом, более высоком уровне.
Я же считаю себя противоположностью Климова.
Странный винегрет у эмигранта в США Климова: евреи для него — исчадья ада, но и их противоположность неугодники Лев Толстой и Сталин — тоже. Сам-то Климов отнюдь не бессребренник: бессребренники так (арекдот за анекдотом) не пишут. Да и с командой пидарасов, которых наши «правоборцы» благоговейно называли «Голосом Америки», он работал и жил душа в душу десятки лет.
Как можно «замесить» вместе такие противоположности, как Троцкий и Толстой?
Напрашивается мысль, что книги Климова замешаны на дешёвке вроде сектантского: «все кретины, кроме тех, кто читает наши книги».
Или это прикрытая видимостью антисемитизма диверсия — ведь, клевеща на Толстого и Сталина, Климов вешает на поклоняющихся ему отставных военных и провинциальных врачей дополнительные цепи идиотизма. Жертва пешки (правда о еврейках с которыми он переспал и евреях им встреченных) ради выигрыша фигуры.
Ложь — это и жидовская «паранойя, диагноз академика Бехтерева Сталину», и высосанная Климовым из того же места ложь об увлечении Толстого гомосексуализмом. Естественно, что подкрепляют эту чушь несуществующей цитатой из дневника Толстого. Я уж не говорю, что такая чушь о Толстом психологически недостоверна.
Я считаю, что «ошибочные» оценки Толстого и Сталина вовсе не произвол совместимого с уродами «индивида», а намеренное на нас воздействие, не ошибки, а смысл и центр подхалимской антирусской деятельности, типичной для всех эмигрантов. Ну, кому из жидов по росту распознать сущность России? Бесконечное число пишущих, второй советский Союз писателей, а ничего умного так и не написали — вне России ничего с точки зрения неугодников ценного не случается.
А мне собутыльники возражают: вы, Алексей Александрович, о Сталине повторяли жидовские мерзости? Вспомните-ка первые издания первого тома «Катарсиса». Только вы со светлым ликом витязя Сталина при жизни разобраться смогли, а Климову в связи с преклонным возрастом уже поздно. .Вам ошибаться можно, а Климову нельзя?
Про Сталина можно ошибаться, если ещё не научился читать смысл происходящего по поступкам периферии стай. Но ведь тексты Толстого вот они, прямой контакт!
Ладно, не буду углубляться в спор. Есть Божий суд и очищение Вселенной огнём. Главное, постичь духовно-генетическую суть «Святослава», прорусского правителя. А с этой точки зрения всякая понапраслина на любимого Сталиным и Булгаковым Толстого, извращение смысла сплошь антижидовских произведений Булгакова, понапраслина на Понтия Пилата — надёжный завал на пути нашего народа к свободе.
Свобода от прорусского правителя, а его появление связано с трансформациями тайного знания.
Отправная точка тайного знания — постижение по нити родовой памяти Понтия Пилата. Об этом в один голос говорят и Булгаков, и Сталин — каждый на своём языке. Сейчас мы в этом убедимся.
Вызволив Понтия Пилата из-под завалов лжи, мы получаем твёрдую опору, от которой, как круги по воде, расходятся следствия о психической природе людей и, как следствие, познание стратегии и тактики на пути к свободе.
О Понтии Пилате я написал уже три книги: первая — проба пера, самая первая моя книга «При попытке к бегству», издана; вторая — условное название «фолиант», издана; третья — намеренно облегчённая по форме, ещё в работе и выйдет, верно, несколько позже этой книги. Название — «Инициация» («Жрица или коби Древа»).
Итак, сидим, пьём пиво.
Все трое «фолиант» прочли — я, как автор, даже не один раз.
Все трое прошли через потрясение, которое настигает каждого во время чтения книги. Потрясение обычно длится от трёх недель и дольше.
Все трое с содержанием «фолианта» согласны.
У каждого от знакомства с «фолиантом» резко изменилось мировоззрение.
И все трое о прочитанном молчат — как будто воды в рот набрали. Никому вокруг ни гу-гу. Не читавшим, разумеется.
Как и Сталин с Булгаковым с окружающими. Даже с жёнами.
Вообще-то я всегда был болтуном, но после «фолианта» даже я замолчал. Писать не прекратил, но молчу — в конце концов, книги защищены от опасных мерзавцев.
Когда говорят, что Пифагор своих учеников начинал учить только после того, как они успешно проходили испытание молчанием (пять лет), у меня возникает мысль, что Пифагору и сказать-то было особенно нечего. Способные к постижению смысла «фолианта», дойдя до известной точки, язык как проглатывают. Сами, без понуждения.
Молчим, не потому, что хотим скрыть тайное знание. Потому молчим, что есть вещи, которые на слух совершенно не воспринимаются. Хуже того, вызывают взрыв дикой агрессии. Тайное знание — не сектантско-церковные погремушки и жужжалки, которые вполне понятны и с голоса, потому и проповедуются с кафедр.
О высших ступенях познания человек или должен догадаться сам, пусть даже путь этот растянется на десятилетия и поколения, или взрывы' непроизвольной агрессии, заложенные прежними внушениями, должны быть отсечены строгой логикой и объёмами «фолианта».
Евангелие не только источник логического знания, но и инициирующий фактор. Никакой мистики — неё дело в родовой памяти.
Знание, открывающееся в Евангелии «нитью» Понтия Пилата, и частью разжёванное в «фолианте», можно разложить на несколько кругов. Первый, самый низший — о противостоянии Понтия Пилата и его жены, о её роли в подготовке убийства Христа — подготовленные слушатели могут воспринять на слух. Но и только. Дальше — всё.
Польза есть уже от первого круга. Она, видимо, в том, что людям предоставляется возможность понять, насколько велико число людей профессионально смотрящих в книгу и видящих ф... —' сами знаете, что.
А вот Сталин догадался. И Святослав, похоже, тоже. И Михаил Булгаков. И ещё сколько-то любящих Россию во все века. Но все они, кроме Булгакова, до сих пор молчали.
А Булгаков, видимо, был призван. Потому и проделал всё так, что остановить весть о пути «Святослава» невозможно — и выставил «Мастера...» на полки всех библиотек и книжных магазинов. Сталин всё предзнал прежде самого Булгакова — потому и создал ему все условия для творчества, не пожалев времени на разные мероприятия, в том числе и на шестнадцатикратное посещение пустой в общем-то пьесы «Дни Турбиных». (Пустая она хотя бы потому, что проба пера начинающего писателя другой быть не может.)
Вот и мы трое, планируя эту книгу, покручивая между пальцами стаканы, понимали, что напрямую сказать ничего нельзя. Но без распространения тайного знания пришествия «Святослава» не будет — тогда и выговорить-то «продолжение инициатической династии» я ещё не мог, и места инициации Сталина ещё не обнаружил, хотя один верный признак уже указал.
Ясно было: не будет «Святослава», не будет ничего — одно бесконечное иго иудейское. Причём для России перспектива наиболее скверная — не просто одна из дойных коров в ряду других дойных коров, но точка приложения ненависти мировой стаи к месту наибольшей концентрации неугодников.
Мы понимали: соединение имен Святослава и Сталина необходимо, нужен и «фолиант». «Фолиант» не может стать многотиражной книгой — книга о тайном знании прорусских правителей стаей поддержана быть не может. Но эти две книги нужно зацепить каким-то образом одну за другую... Необходимы из «фолианта» какие-то цитаты. Самые для дураков «бессмысленные».
Тогда в перерывах между тремя «пивными сеансами» я работал над третьей книгой о Понтии Пилате — «Жрицей». Это уже попытка пройти по стопам Булгакова — прикрыть весть художественными формами. Хочется, очень хочется создать «изделие», которое оптовики, в отличие от «фолианта», донесли бы до малых городов. Донесут, никуда не денутся — у «Жрицы» («Инициация») все признаки детектива. Всё, что положено по жанру, есть — два убийства, побег, подстава и хитроумный из неё выход, захватывающий ритм. Обложка, псевдоним всё будет дурацким — народ это любит. «Жрица или коби Древа» — как, цепляет?
Есть в ней даже прорывы за пределы границ «фолианта» — и немалые.
Нужны и из этой книги выдержки.
Нужны, так нужны. Приступим.
[A._Menyailov]_Stalin_prozrenie_volhva(BookSee.org).pdf