ГЛАВА 18
Бульон был горячий, наваристый, золотистого цвета – должно быть, в него вовремя кинули целую луковку. Разобранное на волокна темноватое мясо зайца отдавало дичью, но, вопреки опасениям, жевалось без труда. Птицелов явно знал, что делал. Я покосилась на дверь. Мужчина не возвращался. Короткий осенний день потух, и я поставила на стол светец. Их у меня было несколько и все переносные. Длинная березовая лучина повисла над корытцем, в которое я налила немного воды. И пожара не будет, и свет отражается.
За окном становилось всё темнее, а Птицелов не возвращался. Кот проснулся и начал царапать когтями дверь – выпусти, мол. Если не встану, точно начнёт орать дурным голосом, пока своего не добьётся. Я открыла дверь в сени, затем на улицу, но Шмель не спешил выходить. На краткий миг захотелось придать ему ускорение ногой, но кот обернулся и уставился на меня зелёными глазищами.
– А ты чего стоишь? Иди давай, – прозвучало в моей голове, и я, пнув всё-таки легонько кота, задумалась. Что я, в самом деле, расселась у стола словно барыня. Вернулась в дом, накинула шубу и вышла во двор. Странно, но я видела всё вокруг, хотя луна и звезды скрывались за тучами. Шмель бросился под ноги, а потом зигзагами направился к скотному двору. Мышковать, должно быть. Прежде чем исчезнуть во мраке, кот совершенно точно посмотрел на меня сверкнувшими в темноте глазами, и захотелось последовать за ним – просто на всякий случай.
Козы постукивали копытами и хрустели сеном – эти зверюги спали недолго, урывками. Услышав меня, забеспокоились, но я подала голос, и возня стихла. Кот куда-то пропал, а вот неожиданная способность видеть в темноте меня не покинула. Доверившись внутреннему чутью, скинула шубу и стала карабкаться на сеновал.
– Что тебе нужно? – голос Птицелова сверху прозвучал в тишине так неожиданно, что я чуть с лестницы не свалилась.
– А тебе? – пропыхтела я, забравшись, наконец, под самую кровлю, где все пространство занимало душистое луговое сено.
– Хотел поспать перед дорогой, – сухо пояснил мужчина.
– Не здесь же!
Птицелов молчал достаточно долго, чтобы стало ясно – отвечать он не собирается. Кажется, я крепко обидела своего гостя. Решив, что хуже уже быть не может, я плюхнулась на примятое сено рядом и едва сдержала смешок, когда Птицелов испуганно отпрянул от меня подальше.
– Заяц был вкусный, – сообщила я, чтобы как-то начать разговор. – Помнишь наш уговор? Вопрос за вопрос. У меня их накопилось так много.
– Тебе было неприятно видеть меня в доме, – с горечью сказал Птицелов. – Завтра меня здесь не будет. Я и так слишком задержался.
Хотелось сказать, что мне не было неприятно, а просто неловко и страшно, что мне жаль и ещё много чего хотелось сказать, но я не смогла бы подобрать слова. Да Птицелову и не важны разговоры, судя по тому, какой он сам молчун.
– Замерзнешь. Вернись в дом, – подал голос Птицелов и тут же ядовито добавил: – Или здесь мне тоже нельзя переночевать?
Я десять лет не плакала от обиды, но сейчас отчего-то не смогла сдержать слёз, и они покатились противными мокрыми дорожками прямо к ушам. Я шмыгнула носом, и внезапно мозолистый жёсткий палец коснулся моей щеки, утирая сырость.
– Диковинная ты баба, Яга, – удивленно сказал Птицелов, и я рассмеялась сквозь слёзы:
– Какая есть, назад не влезть. Можно я просто полежу здесь рядом?
– Двигайся ближе, коли так. Теплее будет, – прозвучало в ответ, и я с облегчением поняла, что он больше не сердится. Мы долго лежали молча, но Птицелов точно не спал, и я снова заговорила:
– О чем ты мечтаешь? Как водится – прекрасная женушка и полный дом ребятишек?
– Нет, – сухо ответил мужчина, а потом добавил: – Когда-то давно я пробовал жить так. Ни она, ни её семья не подозревали, что я колдун. Злата была точно певчая птичка – веселая, быстрая, нежная.
Поневоле подумалось, что его ненаглядная – полная противоположность мне, грубой и жилистой, словно ломовая лошадь. А Птицелов продолжал:
– Когда её не стало, все думали, что женюсь снова. А я ушёл и больше не возвращался. Потом понял, что такому как я детей заводить не стоит – не могу долго на одном месте.
– А как же родители? Где твой дом?
У меня не было никакого права расспрашивать, но остановиться я не могла.
– Отца я не знал, – Птицелов пошевелился, устраиваясь поудобнее, а я затаила дыхание, опасаясь его спугнуть. – А мать жила большухой в доме старшего брата. Звала меня Радек, Радомир.
– Твоя матушка ещё жива? – робко спросила я, но уже догадывалась, что он ответит.
– Мой дар проявился рано. Ещё усы не начали расти. Тогда я и узнал, что людская молва бежит быстрее крыльев. Меня схватили и привели к местному царьку. Междоусобные войны были всегда, но там за власть бились родные братья. Один из них захотел, чтобы я помог победить.
– Ты отказался?
Птицелов хмыкнул:
– Я клялся не использовать свой дар для убийства. Но некоторые люди умеют убеждать. Выбор был прост – либо гибнут мятежники, либо моя семья. За службу же, напротив, щедрое вознаграждение.
Я прикоснулась к руке мужчины и сказала:
– Не рассказывай. Зачем тревожить призраки прошлого.
Он помолчал немного, а потом заговорил снова:
– Мою мать всё равно убили. Она была не из тех, кто смиренно ждёт своей участи. Но я узнал об этом слишком поздно.
– Мне очень жаль, – пробормотала я, чувствуя неуютный озноб.
– Месть не приносит радости, на случай если тебе интересно. Никто из причастных к её смерти не остался в живых, но легче мне не стало до сих пор.
– Птицелов…Радек! Пойдём в дом.
Он повернулся ко мне и долго рассматривал, словно увидел впервые. А потом признался:
– Больше всего я боюсь, что меня опять поймают. Заставят служить. Любой дар имеет свою цену. Моё проклятье, как видно, в том, что гибнут близкие мне люди.
– А моё? – вырвалось у меня, и Птицелов, наконец, вынырнул из омута воспоминаний.
– А есть дар, сельская ведьма, не умеющая гадать?
Я в шутку хлопнула по нему ладонью куда попала. Таким Птицелов мне нравился больше.
– Со мной происходит что-то странное. Кот разговаривает. Я нутром чую ложь. Вижу в темноте. Сил полно, и что-то словно просится наружу, не знаю, как объяснить лучше. Что мне делать?
– Ты просто проснулась, Яга. Дальше будет больше. Жаль, не увижу, как ты оперишься.
– Может, останешься? – ляпнула я и сама себе удивилась – настолько жалко это прозвучало. – Зимой тоска смертная. И с людьми больше жить не могу, и без них плохо.
– У тебя всё будет хорошо, – сказал Птицелов так, что я поняла – не останется.
– Ладно. Последний вопрос можно? Не для себя спрашиваю, просто хочу способность новую спытать. Нравлюсь тебе?
– Никогда не встречал человека, который так много мыслил бы о себе, – уклончиво ответил Птицелов. – Всё время думаешь о своём горе, о своих чувствах, о том, нравишься ли ты кому-то. И так мало о деле, о других людях. Арабы называют это нафс. Твой единственный враг – ты сама.
– Это не ответ, – пробурчала я, обхватив себя руками.
– Другого не будет.
Я подумала, что буду скучать по нашим разговорам. Но люди бывают так откровенны лишь с теми, кого думают никогда более не встретить. В моем мире так раскрывали душу попутчикам в поезде.
– Позволь и мне спросить напоследок, – сказал Птицелов. – Тот царевич, Иван. Любишь его?
Я задумалась, прежде чем ответить.
– Нет, – сказала – и улыбнулась сама себе. – Отличный парень, но не для меня.
– Хорошо, – кивнул Птицелов. – Он свадьбу сыграл.
– Ванька? Шельмец! Красивая хоть невеста-то?
– О такой красоте только в сказках рассказывать, – серьезно ответил мужчина. – Хороша.
– Вот и отлично. Это правильно, – я не удержалась и зевнула во весь рот. – Разбуди меня, прежде чем уходить. Хочу попрощаться.
– Иди домой, – сердито сказал Птицелов, но я всегда была упрямой:
– А ты? Пойдёшь в избу?
– Пойду, – проворчал мужчина и неласково подтолкнул меня в сторону лестницы.
***
На Дзене выложен ознакомительный фрагмент повести (21 глава)
Приобрести электронную книгу целиком в удобном формате можно ЗДЕСЬ