1893 год
«Таганрог. Таганрог издавна служил этапным пунктом «Бродячей Руси». Сюда, начиная с ранней весны, стекаются с разных концов России, а преимущественно с Курской, Орловской, Черниговской, Полтавской и Киевской губерний и Волги десятки тысяч людей с косами за плечами. Эти люди покидают свои родные углы, семьи, хозяйства и прочее; гонит их нужда, голод и безработица дома. Идут они без определенного плана, в полном неведении, не зная, где им придется найти эту желанную работу.
Прибывая в Таганрог, как центр плодородного края, они располагаются на выгонной площади, окруженной с двух сторон городскими постройками, заводами и кузницами, а со стороны степи вывозными кучами и ямами, наполненными всякой жидкостью и густой гадостью. Навозные кучи для уничтожения зажигаются и, при западном ветре, дым, расширяясь по площади, вместе со зловонием от сорных ям образует удушливую и крайне вредную атмосферу, которую принуждены вдыхать легкие рабочих. Там лежат они на голой земле, вповалку, в пыли или в грязи, под знойными лучами солнца или проливным дождем. Располагаются рабочие больше всего партиями, в которые сбиваются на родине, в пути и здесь, и, лежа под открытым небом, ждут нанимателя. Ожидания эти в начале весны, до уборки хлебов, часто остаются только ожиданиями, и рабочие, израсходовав на еду последние крохи, перебираются на Кавказ, в Кубанскую область и далее, в надежде там, где-нибудь найти, наконец, для своих жаждущих работы рук тяжелый, но желанный труд.
Питаются они большей частью сухой и при том самого дурного качества пищей, какую только дают им приютившиеся на площади два кабака и несколько торговок. Пище этой скорее место в выгребной яме, а не в желудке этих обездоленных тружеников.
И такое бесприютное и безотрадное положение рабочих на таганрогском рынке порождает среди них массу разнородных инфекционных болезней, разносимых ими по городу, а последний продолжает оставаться хладнокровным зрителем страданий и лишений этой трудовой массы и пальцем не думает шевельнуть для улучшения ее положения. Неужели городская управа, затрачивая ежегодно, зачастую непроизводительно, тысячи рублей, не в силах уделить незначительную сумму на устройство хотя бы навеса для рабочих и на доставку им свежей и чистой воды.
Этот вопрос нельзя игнорировать и нельзя смотреть безучастно, как тысячи нам подобных остаются без крова, полуодетые, голодные, под дождем, в грязи, рискуя сделаться не только жертвой болезней, но и зажечь пожар эпидемии в самом городе. Необходимо дать этой массе кров и позаботиться о еде и питье, если не в интересах человечности, то хотя бы из эгоистического стремления обезопасить город от внесения заразы, болезней, для которых рабочая среда, при нынешних условиях, представляет благоприятную почву». (Приазовский край. От 16.07.1893 г.).
1894 год
«Ростов-на-Дону. На днях в купальне у одного из посетителей пропали золотые часы и другие ценные вещи. Подобные кражи в купальне стали повторяться довольно часто и только вчера, благодаря энергичным действиям старшего околоточного надзирателя 2-гоучастка Анисимова, задержан был некий «купальщик» с похищенными вещами».
«Александровск-Грушевский. После непрерывных ливней, у нас наступила африканская жара, и в нашем богоспасаемом граде решительно становится дышать нечем. Это заставляет сказать, что несмотря на солидную доходность, извлекаемую городским управлением от различных выгодных статей, внутреннее благоустройство Александра-Грушевского находится в самом примитивном состоянии: при малейшем дожде сейчас же появляется невылазная грязь; при сухой и жаркой погоде, в воздухе висит пыль, портящая глаза и легкие обывателей. За многие годы здесь переменилось много городских заправил, и редкий из них не постарался испробовать общественного пирога, но никому до сих пор не пришло в голову развести какой-нибудь сад или бульвар для общественных гуляний, где обыватель мог бы в душные томительные вечера подышать свежим воздухом. Впрочем, виноват: в Грушевске существует аллейка, но… на ней такая жалкая растительность и расположена она та «живописно», что по обеим сторонам ее, в дождевую погоду, образуются целые озера грязи, а в сушь – пыль, не уступающая городской. Есть еще «садик» при местном клубе, но он, во-первых, простому смертному недоступен, и, во-вторых, он отличается такой микроскопичностью, что с трудом вмещает в себя десятка три гуляющих.
Об эстетичных удовольствиях грушевцы также очень мало заботятся и, кроме танцев, устраиваемых по воскресеньям в том же садике на воздвигнутой там деревянной эстраде, других развлечений нет. Танцы эти тоже какие-то особенные: под аккомпанемент плохенького оркестра из 5 человек, молодежь отплясывает с притопыванием кадрили, польки и пр. Этикет на танцевальных вечерах не соблюдается: кавалеры появляются в серых, белых, коричневых «спинджаках» и в сорочках сомнительной белизны, а то и просто в косоворотках. В свою очередь дамы не блистают роскошью: большинство из них довольствуются и простыми ситцевыми платьями. Словом, полнейшая патриархальность.
Недавно происходили здесь выборы помощника городского старосты от казаков, купцов и мещан. Казаки выбрали от себя Я. А. Лукьянова, купцы – И. Я. Глущенко и В. Е. Иевлева, а мещане – Милаева, состоявшего в этой должности и в предыдущее трехлетие. Купцы подали протест на эти выборы, находя их неправильными. Вообще, выборная горячка достигла здесь апогея и составляет больное место грушевцев.
Теперь почти везде, во всех городах и городках принимаются разные меры к предупреждению нового появления холерной эпидемии. Одни грушевцы продолжают оставаться в полной беспечности и палец о палец не ударят. А, между тем, позаботиться есть о чем: на базаре ежедневно можно видеть десятки возов с огурцами и довольно-таки гнилыми вишнями, появились в продаже и полуспелые абрикосы; все это быстро раскупается и уничтожается полуголодными пришлыми рабочими, для которых, кстати сказать, нет ни приюта, ни дешевой столовой, как в других благоустроенных городах, а о выдаче бесплатного кипятка здесь нет и помина – грушевцам это кажется чем-то относящимся к сказочному миру. Не малым рассадником заразы служат лавочки старьевщиков, скупающих у черномазой шахтерской братии всякое тряпье, которое гниет потом в их рундуках годами, заражая воздух. Многие дворы также грязны и отдают таким зловонием от разведения в них свиней (чем здесь очень многие занимаются), что необходимо затыкать нос, проходя мимо таких «свинских резиденций». Хрюканье неблаговоспитанных хавроний повсюду услаждает слух обывателей, и их видеть можно целыми десятками, начиная от самых громадных размеров и до маленьких поросят, преспокойно разгуливающих по улицам Грушевска. Вот при таких-то санитарных условиях невольно ожидаешь с часу на час какой-нибудь беды.
В последнее время у нас имел место печальный случай: некую Евгению Васильеву прободала корова соседа, от чего она через несколько дней умерла.
В заключение считаю не лишним заметить, что, на днях, в разгар сильной жары, ко мне, как бомба, ворвался один почтенный гражданин Т-н и без обиняков, с заметной ажитацией, обратился ко мне с вопросом:
- Это вы писали в прошлой корреспонденции относительно уличного скандала моего с П-м?
Я дал утвердительный ответ.
- Да как же вы смели на меня «критику пущать»! Да вам следовало ранее спросить моего согласия! Да что я – дерево или железо, что вы пишите про меня, что де П-вый испробовал на мне крепость своей палки?! Да, если вы будете продолжать писать в таком духе, то врагов не насчитаетесь! И. т. и т. п.
Несмотря на мои доводы, что ничего обидного в моей корреспонденции для почтенного Т-ва не было, он продолжал горячиться, угрожать и не успокоился до тех пор, пока я не обещал на будущее время спрашивать у него разрешения на то, что и как писать.
Не дай Бог, если все грушевцы последуют по стопам господина Т-на». (Приазовский край. 182 от 16.07.1894 г.).
1895 год
«Ростов-на-Дону. На пожарном дворе я узнал еще некоторые подробности как о самом свалочном месте, так и об его обитателях. И прежде всего узнал то, что нет ни одного хозяина на Нахаловке, который не имел бы нескольких свиней. Да это и понятно: содержание свиней ничего не стоит нахаловцам.
Каждый день, как станет только рассветать, свиньи со всех сторон начинают стекаться к свалочному месту и там остаются до вечера. Наевшись всякой гадости досыта, до отвала, эти нежные создания с заходом солнца возвращаются целыми стадами домой. По дороге, похрюкивая от удовольствия после хорошо проведенного дня, нахаловские свиньи позволяют себе такие вольности, за которые в другом городе они немедленно были бы изгнаны. В одном месте, глядишь, двадцатипудовый кабан, точно подгулявший купчик, ломает забор, в другом – несколько свиней, как будто сговорившись, усердно подрывают корни городских деревьев и проч., и проч. Нахаловка давно уже привыкла и ничего против этого не имеет, тем более что у всякого из них, как я уже сказал, имеется по несколько своих свиней. Только один из комиссаров Нахаловки в свое время, как гласит история, долго не мог помириться с подобным положением вещей и однажды даже войной пошел на обитателей свалочного места, но, к стыду, своему потерпел полное поражение и с тех пор махнул на все рукой. Случай этот, как рисующий нравы и обычаи ростовских мусорщиков, сам по себе настолько любопытен, что я не могу удержаться, чтобы в немногих словах не рассказать его.
Сначала комиссар, желая действовать с ведома начальства, подал в городскую управу докладную записку, в которой просил разрешить ему устроить, при помощи сторожей и городовых, облаву на свиней. Получив такое разрешение, энергичный воин сейчас же принялся за приготовление к предстоящей облаве. Первым делом был сооружен в нескольких саженях от балки большой деревянный загон для четвероногих пленников, а затем уж сторож свалочного места, как человек военный, в продолжении нескольких дней производил на пожарном дворе со своими сослуживцами, под личным наблюдением самого комиссара, секретные маневры, подготавливаясь таким образом к первому сражению.
Накануне сражения комиссар созвал всю свою импровизированную армию, и держал перед нее речь такого, приблизительно, содержания: «Господа! Днем сражения назначаю воскресенье, когда, как вам известно, на свалочном месте нет мусорщиков. Оружием вам будут служить палки и арканы. Цель ваших действий – загнать свиней в огороженную часть площади. Контрибуция, в случае счастливого исхода, 50 копеек за каждую пойманную свинью. Нападение должно быть совершено ровно в 6 часов утра. Прошу не падать духом и помнить, что сражаемся мы на благо родного города». Молча и серьезно слушали старые воины своего начальника, опираясь на длинные суковатые палки. Когда же командир кончил, старики обнажили свои седые головы и, небрежно перекрестившись, побрели домой.
Наконец все приготовления были окончены, и решительный час наступил.
Солнце только что взошло, когда из широких ворот пожарного двора в сопровождении двадцати, вооруженных палками, старцев, вышел комиссар. Несмотря на его воинственный дух, он был на этот раз одет даже более чем по-граждански: весь его костюм состоял из длинного суконного халата, красной ермолки и пары мелких туфель. Но зато правая рука комиссара крепко сжимала старую кривую саблю, которую он нашел на кухне возле печки. Этой саблей истопник колол лучину для самовара.
Мирно и торжественно продвигались воины к свалочному месту. Спустя несколько минут, они уже стояли на краю балки и молча смотрели на своих противников, которые, ничего не подозревая, рылами разбрасывали во все стороны отбросы. Но вот с правого фланга показался комиссар с высоко поднятой саблей в руке. Проговорил что-то вроде: «Господа! Вся Нахаловка за нами»! Он подал сигнал к наступлению, а сам быстрым шагом направился к противоположной стороне балки.
В одно мгновение тихий уголок Нахаловки сделался неузнаваемым. От громкого рева испуганных свиней заколебалась почва. Поднялась невообразимая суматоха. Хрюканье порося, свист и гиканье бравых старцев, топот тысяч кабаньих ног и крикливая команда комиссара – все это слилось в один оглушительный гам, в котором трудно было разобраться. Вскоре действия сторожей стали приводить к желанной цели: более трехсот животных было выгнано из балки и направлено к загону. Еще несколько шагов – и все они были бы в плену. Но тут-то комиссар и сплоховал, тут-то он потерпел неожиданное поражение, после которого дал себе слово больше никогда со свиньями не воевать. Дело в том, что жители Нахаловки, заранее узнав о смелых замыслах комиссара, решили защищать неприкосновенность своих кормильцев до последней капли крови. Но для этого им надо было действовать хитро и осторожно.
И вот, за два часа до выступления комиссаровского войска более ста мальчишек и баб, вооруженных каменьями, лопатами, вилами, кочергами и палками, спрятались за высокой стеной известкового завода. Затем, выждав момент, когда комиссар, опьяненный победными трофеями, сложил уже был оружие, они вдруг разразились отчаянными криками, вслед затем каменный дождь посыпался со всех сторон на головы и спины растерявшихся воинов. Выпустив из рук свои палки, маститые воины сочли за лучшее не тревожить больше своей старости и повернулись к врагу спинами. Тогда освобожденные животные пустились со всех ног бежать обратно к свалочному месту. Шум еще более усилился. Точно пораженный громом, стоял комиссар на краю обрыва. Сабля выпала у него из рук и с легким звоном покатилась в балку. Долго стоял он на одном месте, скрестив на груди руки и не зная, что предпринять дальше. Легкий ветерок, пробегая мимо, шаловливо то разъединял, то соединял широкие полы комиссарового халата. Вдруг он почувствовал сильны толчок в ноги и, не будучи в силах удержаться, полетел вниз головой на самое дно балки. Вслед за ним полетела также огромная желтая сиянья, виновница его падения. Раздался громкий смех мальчишек и тюкание баб. Комиссар, красный как пион, быстро поднялся на ноги и, подобрав полы халата, пустился бежать без оглядки домой. Этим война и закончилась.
С тех пор свиньи по-прежнему бродят безнаказанно по Нахаловке, уничтожая все, что попадается им на пути. А. Свирский. («Приазовский край». No.183 от 16.07.1895 г.).
1896 год
«Область войска Донского. Пересылка арестантов, как зимой, так и летом в Области войска Донского производится сухим трактом по такому маршруту: из Царицына до хутора Калача-на-Дону железной дорогой, затем в станицу Нижне-Чирскую, Константиновскую и Новочеркасск. Каждому арестанту полагается суточных по 10 копеек, а конвойному 11 копеек. При двухнедельном следовании тратится немало денег. Кроме того, не могущим следовать пешком дается подвода. Нынешним летом для меньшего расхода и сокращения времени пересылки арестантов пересылка арестантов производится водным путем по реке Дон. Из Ростова арестанты отправляются на особо устроенной барже, которая буксируется пароходом «Волго-Донского общества» «Есаулом». Арестанты, подлежащие отправки из станицы Константиновской и Нижне-Чирской, сопровождаются до пристани и сдаются конвойной команде, а от них принимаются подлежащие заключению в местной тюрьме. Таким же порядком перевозятся арестанты из Калача в Ростов-на-Дону». (Приазовский край от 16.07.1896 г.).
1904 год
«Ростов-на-Дону. На днях около парохода «Кагальник», стоявшего возле пристани, стал купаться извозчик Федор Колесников (№ 97). Приняв циничную позу, он подплыл к пароходу, уже отчалившему от пристани, и стал глумиться над пассажирами. Капитан парохода, после долгих уговоров, принужден был спустить шлюпку и отогнать извозчика, уцепившегося за колесо. Об этом случае составлен протокол, и Колесников привлечен к ответственности». (Приазовский край от 16.07.1904 г.).