Всем привет, друзья!
Алексей Фёдорович Гудков работает в центральной районной больнице Калининского района Калининской области с 1951 года, то есть двадцать восемь лет. Стаж! И хотя за шестьдесят ему перевалило три года назад, на пенсию собирается только нынче к осени. В больнице его ценят за безотказность, аккуратность и, особо, за доброту и скромность. Заведующая поликлиникой Александра Максимовна Нилова, а она работает в районе ещё дольше, сказала о нём: «Самого высокого уровня профессионал». Отзыв примечателен тем больше, что Алексей Фёдорович не врач, не фельдшер, не провизор. Он — шофёр. А мера его скромности выяснилась неожиданно и даже ввела сослуживцев в конфуз. О Гудкове как о ветеране в коллективе, казалось, все всё знали, и только случайно, из газетной статьи стало известно, что Алексей Фёдорович — полный кавалер ордена Славы.
Не однажды уговаривали его рассказать о ратных подвигах, но без особого успеха. От встреч по покладистости характера он не откалывался, однако больше нескольких фраз выжать из него было совершенно невозможно: даром слова Гудков, увы, не обладает. Есть, видимо, и ещё одна причина неизменной его сдержанности. Сам Алексей Фёдорович сказал о ней так:
— Сколько же рядом со мной полегло народу! Иногда задумаешься и вроде как совестно становится. Что же я — лучше их, тех, кто домой не пришёл? Нет, не лучше. Ничем не лучше. Счастливее...
Беседа наша началась с того, что Гудков выложил на стол тоненькую стопочку документов и газетных вырезок: вот, мол, здесь всё есть, а если что неясно, то постараюсь пояснит!». Пояснения, прямо сказать, щедростью не отличались. Большую часть войны Алексей Фёдорович был механиком-водителем танка, и, когда его уж очень припекло вопросами: где, что и как происходило, как выглядело, кто воевал справа, кто слева? — он, как бы оправдываясь, высказался:
— Так ведь я что видел? Ведь передо мной вот какал щёлочка была, — и он показал на пальцах, какая была щель. — Я знал, что надо делать, куда вести танк, вот и всё...
В память врезались эпизоды, подробности. Для того, чтобы восстановить въяве путь даже одного человека, их мало. Слитком огромна и жестока была война, да и времени с её окончания минуло тридцать четыре года. Чтобы восполнить пробелы в беседах, пришлось обратиться к другим материалам, к книгам. Сперва думалось: для общего сведения: но нет, тут ждали открытия весьма интересные.
Картина обретала неожиданную глубину. Уже не только Алексей Гудков, солдат, механик-водитель, старшина танковой роты, напряжённо смотрел в узкую щель. На него самого столь же пристально смотрели военачальники самых высоких рангов; советские полководцы и вражеские генералы обсуждали его, Гудкова, действия, поведения, выдержку и стойкость, поскольку именно от него в конце концов зависел успех или привал всех стратегических планов. Неговорливый шофёр, без малого тридцать лет колесящий на машине скорой помощи по сельским дорогам родного края, до сих пор стоит в перекрестье жарких споров историков; причём каких бы взглядов они ни придерживались, его «ничем не лучше других» солдата усилия поныне служат утверждению или опровержению истин, в том числе и таких всеобъемлющих, как, например, историческая справедливость.
Когда же всё — рассказы Алексея Фёдоровича, военные мемуары, трактаты историков — более или менее выстроилось в ряд, то с пограничного пункта. Где, по словам Леонида Леонова, кончается биография и начинается история, открылись ещё и стечения обстоятельств, какие мы в обиходе называем совпадениями, но о которых в старину, наверное, сказали бы иначе. Судьба!..
22 июня 1941 года застигло Гудкова в Белостоке. Он неё действительную службу. В субботу вечером на открытой площадке показывали кино «Свинарка и пастух», а с рассветом грохнули первые бомбы. Когда прибежали и танковый парк, там уже были убитые и раненые. Началось тяжёлое, с боями, отступление — сперва на машинах, а после того, как вышло горючее и кончились боеприпасы, пешком.
Западногерманский военный историк, в прошлом гитлеровский генерал К. Типпельскирх, описывает сложившееся положение так: «24 июня 2-я танковая группа достигла района Слонима, 3-я танковая группа — района Вильнюса. За ними следовали 4-я и 9-я армии. Войска противника, находившиеся в районе Белостока, пытались отойти на восток и вырваться из постепенно образующегося котла». Запомните номера вражеских армий — четвёртая и девятая, нам ещё предстоит о них говорить.
Гудков пробивался на восток почти полгода, к своим вышел уже по снегу. От новых кирзовых сапог уцелели только голенища. Он вышел где-то возле Старины. Рядом была родная деревня Толмачево. В деревне жил отец. Мать перед самой войной поехала навестить старшего сына в Ленинград, да гам и осталась. Навсегда осталась. Но ни об отце, ни о матери тогда он так ничего и не узнал, потому что в деревню не зашёл. Его родители, его семья, его настоящее и будущее — всё олицетворялось в одном слове: армия.
Летом сорок второго он воевал подо Ржевом — помкомвзвода миномётной роты. Направление не считалось главным, но бои были жестокие. Вспоминаются стихи Твардовского: «Я убит поло Ржевом...» Стихи написаны после Победы, но время действия указано иное: «Летом, в сорок втором, я зарыт без могилы». А следующие две строки: «Всем, что было потом, смерть меня обделила»...
Вот говорят: «Как страшно было погибать в мае сорок пятого!» Ещё бы не страшно! Умирать вообще невесело, и смерть от последних пуль, накануне Победы, была, конечно, обидной смертью. Но умирать подо Ржевом, в безымянном болоте было, наверное, страшнее и горше, потому что неизвестным оставалось «всё, что было потом», а это всё — судьба Родины.
Направление не считалось главным, но неглавных тогда не было. Стратегически всё замыкалось на район Сталинграда, решался же исход схватка и возле Ржева, где Алексей Гудков вновь сошёлся с девятой армией захватчиков. Ещё раз Типпельскирх: «Русские предпринимали почти непрерывные фронтальные атаки против 9-й армии, особенно в районе Ржева. В начале августа сложилась очень тяжёлая обстановка: русские едва не прорвали фронт. Прорыв удалось предотвратить только тем, что три танковые и несколько пехотных дивизий, которые уже готовились к переброске на южный фронт, были задержаны и введены сначала для локализации прорыва, а затем и для контрудара. Тактический успех был на стороне немцев. Но русские, сковав такое большое количество немецких войск, принесли этим большую пользу своему главному фронту».
Гудкова ранило. Лечился он в Калинине, возле дома. Написал письмо, и его приехал навестить отец. Привёз мёду со своей пасеки...
Хочу теперь, прервав рассказ, приблизиться к нашим, мирным дням. Не обращаясь к ним, пожалуй, невозможно попять характер солдата Гудкова; точно так же, как забыв о днях войны, не вполне поймёшь шофёра санитарной машины Алексея Фёдоровича.
Кто-то из врачей больницы, где он работает, недоуменно спросил: «А что можно написать про Гудкова? Человек он, конечно, хороший и заслуженный. Но ведь обыкновенный, самый что ни на есть обыкновеннейший». Услышав это, заведующая поликлиникой возмутилась: «Что значит — обыкновенный? Прежде всего — надёжный!» Поликлиника, хоть и обслуживает население пригорода, долгое время размешалась в центре Калинина, в нескольких кварталах от бывшего госпиталя. Санитарная машина была одна: гаража не имелось, даже в морозы приходилось ставить её во дворе, под открытым небом. Но случая, когда бы автомобиль оказался неисправным, никто не припомнит. Гудков был готов к выезду всегда, а выездов за год набиралось 1.800 — 1.900. Когда и спросил Алексея Фёдоровича об этой поре, он спокойно кивнул к ответил:
— А как же? Ведь это — та же война. — И пояснил: — То есть за человеческую жизнь...
С сорок третьего года Гудков вновь воевал на танке. Воевал хорошо, в январе сорок четвёртого его приняли в партию. Документы свидетельствуют: с января по апрель в 30-й гвардейской стрелковой дивизии коммунистами стали 588 человек. В апреле в составе этой дивизии Гудков готовился к наступлению на рубеже реки Великой между Новоржевом и Опочкой, в местах особо дорогих сердцу каждого русского человека: на крупномасштабных картах по горизонтали с отметкой 1б0 лежали названия: Пушкинские Горы, Михайловское...
Бои сложились трудно. Описание их даёт генерал армии М. И. Казаков в книге «Над картой былых сражений»: он командовал 10-й гвардейской армией. Перед наступлением каждой дивизии для сопровождения пехоты выделялось по 10-15 танков. В одном из них ждал сигнала Алексей Гудков.
«Однако, — вспоминает командарм, — едва мы начали артиллерийскую подготовку, фашисты тоже повели сильный огонь. Особенно интенсивному обстрелу подверглась 30-я гвардейская стрелковая дивизия, находившаяся ближе других к Пушкинским Горам. Её первый эшелон понёс настолько ощутимые потери, что командир дивизии вынужден был заменить некоторые подразделения ещё в исходном положении. Тем не менее армия пошла в наступление».
О беде, постигшей дивизию танкисты не знали. В полосе между нашими и вражескими окопами они начали действовать один. Танк Гудкова наступал, пока в него не угодил снаряд. Командира ранило брызнувшими осколками брони; машину с перебитой гусеницей закрутило па месте, она загорелась. Покинуть её через башню пол губительным огнём было невозможно
— В танке я горел три-раза, — вспоминает Гудков. — Солярка сперва тихо так тлеет. А потом — потом, как факел. Страшно...
Потерявшую ход машину он всё же сумел наклонить на корму. Чтобы стекало горючее. А на корму потому, что вперёд сливать вовсе уж опасно, впереди снаряды. Потом экипаж выбрался через нижний люк. Ползком, ползком, к ближайшей воронке. Командира вынесли.
За этот бой Алексей Фёдорович получил первый свой орден Славы.
Летом сорок четвёртого, чуть ли не день в день и в тех же самых местах, где Гудков испытал горечь окружения, снова оказались 9-я и 4-я вражеские армии. Только положение их было совсем другое. Можно сказать, противоположное. (Между прочим, одной из них командовал генерал Типппельскирх, взявшийся потом за перо историка. Но тогда история не писалась, она делалась). «Наступило наконец время, — вспоминал маршал К. К Рокоссовский, — когда враг, развязавший войну» стал испытывать всё то, что испытывали войска Красной Армии в начале войны» Группа армий «Центр» была разгромлена; по Москве провели 57.600 пленных, взятых в ходе операций...
В самом начале сорок пятого с западных рубежей нашей страны Алексеи Гудков двинулся на своём танке освобождать Европу от фашизма — теперь в составе 5-й ударной армии.
12 марта Гудкову была вынесена благодарность за взятие Кюстрина (Костшин). Бои на Кюстринском плацдарме, откуда затем начался штурм Берлина армиями 1-го Белорусского фронта, завязались ещё 31 января. И были они настолько упорными, что командующий фронтом маршал Г. К. Жуков направил Военному совету 5-й ударной армии телеграмму, в котором разъяснял: «На 5-ю ударную армию возложена особо ответственная задача удержать захваченный плацдарм на за ладном берегу р. Одер и расширить его хотя бы до 20 км по фронту и 10-12 км в глубину. Я вас всех прошу понять историческую ответственность за выполнение порученной нам задачи и, рассказав своим людям об этом, потребовать от войск исключительной стойкости и доплести».
Гудков ворвался в город в числе первых. В узенькой улочке по машине саданули из траншеи фаустпатроном.
— Командира и башнёра ранило, а машина вспыхнула, — рассказывает Алексей Фёдорович. — Ну, мы товарищей вытащили. Я ещё успел кинуть гранату в траншею. Туда мы их и вытащили. А тут подоспели автоматчики, пехота. И мы пошли в расположение части. Мне говорят: «Вот танк, садись и — вперёд!» Я посмотрел: ходовая барахлит. Спрашиваю: «Как же мы на нём действовать будем? Так не годится. Надо чтобы машина была, как часы»» Исправил ходовую и поехал воевать дальше...
За взятие Кюстрина Гудков был удостоен второго ордена Славы. Дальше лежал Берлин. Здесь старшина Гудков завершил, наконец, расчёты с 9-й вражеской армией.
Гудков не знал, что за штурм Берлина его представили к ордену Славы первой степени. Демобилизовавшись октябре, он поехал в деревню к отцу и, немного отдохнув, поступил на работу в Калинине. Тут вскоре ему и вручили золотой орден. Его номер — 1855. А всего орденов Славы первой степени около 2.500.
Вот вкратце и вся история водители Алексея Фёдоровича Гудкова. Сперва водителя-механика «Т-34», а затем — машины «УАЗ» с красным крестом на фарах. В его небольшом домашнем архиве мне особенно запомнилась одна фотография. Молодой солдат с медалью на груди сидит на колене бронзового гиганта. На обороте надпись «От Канищенко Ивана Алексеевича. Помни, Лёша. Не бывай. Берлин. 1945». По сравнению с металлическим исполином солдат кажется совсем маленьким. Но истукан мёртв, а он — живой...
Ю. АПЕНЧЕНКО (1979)
★ ★ ★
ПАМЯТЬ ЖИВА, ПОКА ПОМНЯТ ЖИВЫЕ...
СПАСИБО ЗА ВНИМАНИЕ!
★ ★ ★
Поддержать канал:
- кошелек ЮMoney: 410018900909230
- карта ЮMoney: 5599002037844364