Спалось ей плохо. Перед этим с трудом заснула. Да и сон был неровный, поверхностный, пограничный какой-то. Когда внизу за окнами раздалось пение, проснулась сразу. Словно только и ждала этих звуков.
«На призы-ыв мой тайный и стра-астный,
О, друг мой прекра-асный, выйди на балкон....»
Зло усмехнулась. Это же надо нахрюкаться до такого состояния, чтобы среди ночи горланить на улице. Потом протрезвеет, и окажется, что нормальный человек, может быть, даже уважаемый господин, с регалиями и престижным положением в обществе. А сейчас как мартовский кот вопит под окнами. Да еще как вопит!
«Так краси-и-ив
Свод неба атла-асный!
И звездный и я-асный,
Струн печа-ален зво-он...»
Ишь ты, слова-то какие припомнил. Прямо Шекспир. Это вам не шумел камыш, деревья гнулись. «Струн печален звон!» Вона как! А красиво, черт побери: струн печален звон. При других обстоятельствах её бы даже, наверное, торкнуло.
Она лежала с открытыми глазами, слушала. Удивительно, но раздражения не было. Напротив, песня захватывала ее в плен. Она медленно погружалась в нее с головой, как в омут. Песня утягивала её, манила за собою, завораживала, гипнотизировала.
«Озари тьму ночи улыбкой,
И стан я твой гибкий
Обниму, любя...»
Она слушала замерев, а где-то в голове крутилось: «А ведь это не просто песня. Это серенада. И поется она не просто так. Она поется целенаправленно, то есть для кого-то конкретно. Интересно, кто та счастливица, кому предназначены эти слова, эта песня? Кто же «друг тот прекрасный», кого так настойчиво и страстно призывают выйти на балкон? И голос вроде как знакомый... А какой глубокий, какой необычайно приятный мужской голос. Так... Пять этажей, на первом балкона нет. Остается четыре балкона. На втором этаже проживает многодетная семья Илюхиных – толстуха Тамарка, ее муж -задохлик Вася и их пятеро сопливиков, так что тут эта песня неуместна. Этажом выше живет Иван Иваныч, одинокий пенсионер, вряд ли эта серенада предназначена ему. Потом идет глухая баба Маша. Ей пой – не пой, все одно не услышит, разве что через мощные динамики звук по максимуму включить. А над бабой Машей она сама. Так что и петь-то вроде некому. Ошибся что ли с пьяных глаз? Не под те балконы явился серенады исполнять?
«До зари, до утра прохлады
Я петь серенады
Буду для тебя...»
И вдруг мысль, случайная, шальная: «А вдруг?.. А если?.. Чем черт не шутит, пока Боженька спит. Чего только в жизни не случается? Ну и что, что уже тридцать семь? И что, что не такая уж писаная раскрасавица? Но ведь и не уродка же! И не идиотка. На всякую женщину найдется свой любитель. Ведь вот разглядел кто-то и её душу под обыденной внешностью. Вот поет же человек! Старается!»
«Ночь молчит, и тени густеют.
Но, видишь, бледнеет
Пред зарей восток!»
И то верно! Скоро уж и рассветать начнет. Летние ночи, ох, как коротки. Да и серенада не бесконечна. Чего же она тут как дура разлеглась, уши растопырила, ворон считает. Вот уж и впрямь дурочка-снегурочка!
И она пулей слетела с кровати. В темноте нашарила халат, набросила на себя, ноги сунула в шлепки, метнулась сначала к балконной двери, потом в прихожую. Схватила массажную расческу, дважды прошлась по растрепанным волосьям, и снова к балкону. Так и хотелось крикнуть: «Иду! Вот же она я! Не уходите только! Обождите!»
Она распахнула балконную дверь и замерла. Прямо перед нею во весь дверной проём гробом стоял ...шкаф. Ёлки! Совсем забыла! Сама же уговорила за бутылку двух сантехников, что заходили на днях менять трубы в туалете, этот книжный двустворчатый шкаф выволочь на балкон. «Выбрасывать жалко, путь стоит на балконе. Буду в него пустые банки из-под солений-варений складывать и еще всякое по мелочи». Так и стоял с тех пор. Все собиралась навести на балконе порядок, выбросить все ненужное, освободить угол для шкафа.
Попыталась протиснуться между шкафом и стеной. Куда там! Чуть не застряла. Попробовала отодвинуть, хоть чуть-чуть, только чтобы пройти на балкон. Фигушки! Шкаф хоть и из ДВП, но сделан еще в советские времена, то есть на века, капитально, не то, что сейчас: чихни - и все посыплется. И как только эти здоровые сантехники сами умудрились проникнуть с балкона сквозь эту громадину?
А голос звал и звал. Настойчиво и нежно.
«Мирно спит за крепкой стеною,
Объят тишиною,
Весь наш городок.
Мы одни, никто не узнает,
Пока не светает,
Выйди на балкон!»
- Да сейчас я! Сейчас! – со слезами в голосе шептала она. Наконец, нечеловеческим усилием она таки чуть сдвинула махину с места. Выдохнула из себя весь воздух, втянула до отказа живот. Попыталась протиснуться. Ура! Получилось. Так, теперь еще перешагнуть через эти коробки и ящики, через вот эту флягу, перелезть через мешок с сахаром и мешок с мукой и... И какая-то доска со всего маху шарахнула ей по голове. В темноте она увидела россыпь звезд... что посыпались из ее глаз. Ах, ты!.. Еще одно неловкое движение и с полки прямо ей на голову полетели галоши, кеды, разное тряпье, зашелестела листопадом стопка старых газет и журналов, а следом на ними одна за другой, как переспелые груши осенью в траву, попадали со звоном банки.
«Звезд огни дрожат и мерцают,
Им ввысь посылают
Струны тихий звон...»
...Она сидела в темноте, обхватив голову, среди кучи тряпья, хлама и осколков, горько рыдала и стонала от боли. Не от физической боли, от душевной. Внизу было тихо. Серенада закончилась. Она не успела...
На втором этаже раскрылось окно. Полная простоволосая женщина в белой ночной сорочке, щурясь всматривалась в кусты под окном. Что-то углядев, она заговорила шёпотом: «Вася, кончай бузить, пока никто полицию не вызвал. Ладно, так и быть, иди домой. Я уже и дверь открыла. Но имей в виду, в следующий раз явишься пьяный, спать будешь на улице. Так и знай, о, друг мой прекрасный».