Если хотите знать правду, то в тот день я чувствовала себя паршиво. Просто отвратительно. Я сидела в своем офисе, пытаясь разобраться с кучей бумаг, когда позвонила моя мать, и я сразу поняла, что ничего хорошего она мне не скажет.
"Анна, милая," сказала она тем особенным тоном, который всегда использовала, когда собиралась сообщить плохие новости. "Твой отец в больнице. Он умирает."
Я почувствовала, как что-то внутри меня оборвалось. Не то чтобы я любила старика или что-то в этом роде. Черт, да я его ненавидела большую часть своей жизни. Но все равно это было как удар под дых.
"Ясно," сказала я, потому что не знала, что еще сказать. Я имею в виду, что тут скажешь? "Поправляйся скорее, папочка"? Ха! Как будто это могло что-то изменить.
Мать продолжала говорить о том, как он хочет меня видеть, как сожалеет обо всем, но я едва ее слушала. Я смотрела в окно на город и думала о том, как странно устроена жизнь. Вот ты успешная бизнесвумен, у тебя все схвачено, а потом бац - и ты снова маленькая напуганная девочка, которая боится своего отца.
После разговора я вышла из офиса и долго бродила по улицам. Мне нужно было подумать, понимаете? Блин, что мне теперь делать? Простить его? Забыть все то, через что он заставил меня пройти? Или послать его ко всем чертям и продолжать жить своей жизнью?
Я не знаю. Правда, не знаю. Иногда мне кажется, что вся эта взрослая жизнь - просто большой обман. Мы все притворяемся, что знаем, что делаем, но на самом деле мы все еще те же напуганные дети, которыми были когда-то.
В конце концов, я купила бутылку вина и вернулась домой. Может быть, завтра я буду знать, что делать. А может, и нет.
Я сидела на кровати, уставившись в стену и потягивая вино прямо из бутылки. Звонок матери всколыхнул все то, что я так старательно пыталась забыть.
Внезапно я снова оказалась в нашей старой квартире. Мне было лет десять, наверное. Я сидела под столом, зажав уши руками, пытаясь не слышать, как отец орет на мать. Звук разбивающейся посуды, плач матери, его пьяные вопли - все это смешалось в какую-то жуткую какофонию.
А потом другое воспоминание. Мне четырнадцать, я прихожу домой из школы. Отец валяется на диване, вокруг него разбросаны пустые бутылки. Он смотрит на меня мутными глазами и спрашивает: "Ты где шлялась, сучка малолетняя?" Я чувствую запах перегара и страх, сковывающий все тело.
Господи, как же я ненавидела эти моменты. Как ненавидела его. Каждый раз, когда он напивался - а это случалось довольно часто - я молилась, чтобы он просто исчез. Чтобы утром я проснулась, а его нет. Но он всегда был там, с похмельем и чувством вины, которое быстро сменялось раздражением и новой бутылкой.
Я сделала еще один глоток, чувствуя, как алкоголь согревает живот. Забавно, думала я, как я стала похожа на него. Сижу тут, напиваюсь в одиночестве. Может, это у нас семейное?
Но нет, я не он. Я построила свою жизнь, свой бизнес. Я сильная. Я справилась. Так ведь?
Черт возьми, почему тогда мне так больно? Почему известие о его болезни выбило меня из колеи? Я должна радоваться, что этот ублюдок наконец-то получил по заслугам. Но вместо этого я сижу тут и напиваюсь, как последняя идиотка.
Знаете, что самое паршивое в возвращении в родной город? То, что ты чувствуешь себя так, будто тебя засосало в какую-то гребанную машину времени. Вот я, тридцатидвухлетняя успешная женщина, а ощущаю себя снова той забитой пятнадцатилеткой, которая мечтала сбежать отсюда куда глаза глядят.
Я сидела в такси, глядя на знакомые улицы, и меня просто тошнило. Буквально. Я думала, что вот-вот выблюю свой утренний кофе прямо на сиденье. Каждый дом, каждый поворот напоминал о чем-то, о чем я предпочла бы забыть навсегда.
Вот супермаркет, где я подрабатывала кассиром, чтобы накопить денег на билет в один конец. А вот школа, где меня дразнили "дочкой алкаша". Господи, как же я ненавидела это место.
Таксист что-то бубнил о погоде и о том, как изменился город, но я его едва слушала. В голове крутилась одна мысль: "Какого черта я здесь делаю?"
Зачем я приехала? Чтобы посмотреть, как умирает человек, разрушивший мое детство? Чтобы услышать очередные пьяные извинения? Или, может, я надеялась на какое-то волшебное примирение, как в дурацких голливудских фильмах?
Я закрыла глаза и сделала глубокий вдох. Пахло точно так же, как и пятнадцать лет назад - смесью выхлопных газов, жареной картошки из забегаловки на углу и чего-то еще, чего-то неуловимо "родного".
Когда такси остановилось, я почувствовала, как у меня трясутся руки. Черт возьми, я же взрослая женщина! Я управляю компанией, веду переговоры с акулами бизнеса, а тут... Тут я снова превращаюсь в испуганного ребенка.
Стоя перед входом в больницу, я подумала, что еще не поздно развернуться и уехать. Просто сесть в следующее такси и вернуться в аэропорт. Забыть об этом городе, об отце, обо всем.
Но вместо этого я сделала шаг вперед. Потом еще один. И еще.
Иногда я думаю, что вся наша жизнь - это просто серия таких вот шагов. Мы идем вперед, даже когда каждая клеточка нашего тела кричит: "Беги отсюда!". Может, в этом и есть взросление? Не знаю.
В тот момент, входя в больницу, я чувствовала себя самым старым и самым молодым человеком на свете одновременно.
Самое паршивое в больницах это запах. Эта смесь дезинфекции, болезни и отчаяния. Она ударила мне в нос, как только я вошла в палату отца, и мне захотелось развернуться и убежать.
Но я не убежала. Я стояла там, глядя на человека в кровати, который когда-то был моим отцом. Выглядел он, ужасно. Худой, бледный, с кучей трубок, торчащих из него. Я едва узнала его.
"Анна," прохрипел он, и его глаза, эти чертовы глаза, которые раньше смотрели на меня с презрением и злостью, теперь были полны... чего? Сожаления? Страха? Я не знала.
"Привет, пап," сказала я, и мой голос прозвучал так чуждо, будто говорил кто-то другой.
Повисла тишина. Знаете, та неловкая тишина, когда ты не знаешь, что сказать, и лучше бы провалиться сквозь землю? Вот такая.
"Ты... ты хорошо выглядишь," наконец сказал он.
Я чуть не рассмеялась. Серьезно? Пятнадцать лет, и это все, что он может сказать?
"Спасибо," ответила я сухо. "Ты... ну, ты выглядишь..."
"Как дерьмо," закончил он за меня и слабо усмехнулся.
Я тоже усмехнулась. Господи, как же это было нелепо.
"Анна, я..." начал он, но я перебила его.
"Не надо," сказала я. "Просто... не надо, ладно? Я не за этим приехала."
"А зачем ты приехала?" спросил он, и в его голосе было что-то... уязвимое. Черт, я никогда не видела его таким.
Я открыла рот, чтобы ответить, но поняла, что не знаю, что сказать. Зачем я приехала? Чтобы простить? Чтобы высказать все, что накопилось за эти годы? Или просто чтобы увидеть, как умирает человек, которого я когда-то любила и ненавидела одновременно?
"Я не знаю," честно ответила я.
Он кивнул, как будто понимал. Может, и правда понимал.
Мы сидели там, в этой стерильной палате, два чужих человека, связанных кровью и годами боли. Но может быть, думала я, глядя на своего умирающего отца, может быть, в этой сложности и есть какая-то своя правда. Своя честность. И может быть, этого достаточно. По крайней мере, на сегодня.
"Анна," сказал отец, глядя куда-то мимо меня, "я должен тебе кое-что рассказать."
Я напряглась. Я ненавидела эту фразу. Обычно после нее следовало что-нибудь действительно плохое.
"Помнишь, когда тебе было пять, и мы ездили на ту рыбалку?"
Я кивнула. Это было одно из немногих хороших воспоминаний о нем.
"В тот день," продолжил он, и его голос дрогнул, "я узнал, что у меня... что я не могу иметь детей. Никогда не мог."
Я уставилась на него, не понимая, к чему он клонит.
"Ты не моя родная дочь, Анна. Твоя мать... У нее был роман. Ты родилась от другого мужчины."
Знаете, как в фильмах показывают, что в такие моменты мир словно останавливается? Так вот, это чушь собачья. Мир не остановился. Он продолжал вертеться, а я сидела там, чувствуя, как земля уходит из-под ног.
"Что?" только и смогла выдавить я.
"Я любил тебя, Анна. Правда любил. Но каждый раз, глядя на тебя, я видел доказательство измены твоей матери. И я... я не справился. Начал пить. Пытался забыть, заглушить эту боль. Но становилось только хуже."
Он говорил и говорил, а я сидела, оглушенная. Вся моя жизнь, все, во что я верила, рассыпалось как карточный домик.
"Почему ты рассказываешь мне это сейчас?" спросила я, когда наконец смогла заговорить.
Он посмотрел на меня, и в его глазах я увидела столько боли и сожаления, что мне стало не по себе.
"Потому что я умираю, Анна. И я не могу уйти, не сказав тебе правду. Не попросив прощения за то, что не смог быть тем отцом, которого ты заслуживала."
Я сидела там, глядя на этого сломленного человека, которого всю жизнь считала своим отцом. Ненавидела его, боялась его, а теперь... теперь я даже не знала, кто он мне.
Я встала, чувствуя, что мне нужно выйти, нужен воздух. Но прежде чем уйти, я повернулась к нему:
"Я не знаю, смогу ли я когда-нибудь простить тебя. Или себя. Или эту чертову жизнь. Но я попытаюсь понять”
После того разговора я два дня не приходила в больницу. Бродила по городу, как призрак, пытаясь осмыслить все это дерьмо. Я злилась на отца, на мать, на весь чертов мир. А потом злилась на себя за то, что злюсь.
Постепенно, очень медленно, что-то начало меняться. Может, дело было в том, что я наконец-то узнала правду. Или в том, что увидела в глазах отца настоящее раскаяние. Не знаю.
Я стала приходить к нему каждый день. Мы говорили. Иногда о прошлом, иногда о настоящем. Иногда просто молчали, и это молчание было уже не таким тяжелым, как раньше.
Однажды он сказал: "Анна, я знаю, что не заслуживаю твоего прощения. Но я хочу, чтобы ты знала: несмотря ни на что, ты всегда была и будешь моей дочерью. И я горжусь тобой."
Я расплакалась. Прямо там, в этой больничной палате. Плакала как ребенок, которым я когда-то была и которому так не хватало этих слов.
Это не было каким-то волшебным моментом примирения. Нет, черт возьми. Боль, обида, годы потерянного времени - все это никуда не делось. Но что-то изменилось. Как будто тяжелая дверь, которую я держала запертой все эти годы, слегка приоткрылась.
Отец умер во вторник. Обычный вторник, ничем не примечательный. Я сидела в его палате, читала какую-то дурацкую книгу, а он просто... перестал дышать. Вот так просто. Никаких драматических последних слов, никаких слезливых прощаний. Просто тишина.
На похоронах я чувствовала себя как в каком-то дурацком сне. Люди подходили, говорили какие-то слова соболезнования, а я стояла там, кивала и думала: "Какого черта я здесь делаю?"
А потом мать дала мне конверт. "Он оставил это для тебя," сказала она.
Я не хотела его открывать. Честно. Думала, выброшу не читая. Но вечером, сидя в своей старой комнате, я все-таки распечатала его. Внутри был листок, исписанный корявым почерком отца.
"Анна," начиналось письмо, "если ты читаешь это, значит, меня уже нет. Знаю, звучит как начало глупого детектива, но что поделать - я никогда не был хорош в красивых словах."
Я усмехнулась. Это точно.
"Я знаю, что натворил много плохого в своей жизни. Знаю, что причинил тебе боль, которую, наверное, невозможно простить. И я не прошу прощения - я его не заслуживаю. Но я хочу, чтобы ты знала: несмотря на все мои ошибки, несмотря на то, что ты не моя кровь, ты - лучшее, что было в моей жизни. Я любил тебя с того момента, как впервые взял на руки, и буду любить всегда, даже после смерти. Я горжусь тобой, Анна. Горжусь тем, кем ты стала вопреки мне, а не благодаря. Ты сильная, умная, успешная - все то, чем я никогда не был. И я надеюсь, что однажды ты сможешь вспомнить обо мне без боли и злости. Прощай, моя девочка. Твой отец."
Я сидела там, в своей старой комнате, с этим письмом в руках, и плакала. Плакала о том, что было, о том, чего не было, о потерянном времени и упущенных возможностях.
Но знаете что? Впервые за долгое время я почувствовала что-то вроде... мира. Не прощения - нет, до этого еще далеко. Но, может быть, начала понимания. И, черт возьми, может быть, этого достаточно. По крайней мере, для начала.