Я стеснялся писать об искусстве. А меня распирало. И раз, я, не выдержав, пошёл в ботанический сад (это на краю города и там почти нет посетителей), захватив с собой какой-то блокнотик и ручку, и… Дал себе волю. Отчитался о выставке двух скульпторов, отца и сына. Описываемые скульптуры набрасывал по памяти в тот же блокнотик.
А теперь у меня писание о произведениях искусства стало – не поверите – единственным содержанием моей жизни. Я очень стар. Почти ничего не могу делать. И осталось только писание. Ну не считать же содержанием жизни приготовление борща на пять дней (составляющие приносит сын)… Или его поедание… Или умывание… Или балдение животом на подоконнике. Так я наблюдаю, что делают кошки во дворе, и как проходят домой или из дому соседи.
И писание стало скукой. Даже несмотря на то, что мне каким-то чудом удаётся бросить в каждую заметку хоть атом новизны. Серьёзно. В это трудно поверить, но это так. Как это удаётся, я не понимаю, но удаётся.
И всё равно скучно.
Один высокоумный комментатор применил слово «дзуйхицу». Я полез в интернет смотреть, что это. – Вот пример.
Камо-но Тёмэя (1212 год)
Записки из кельи
1.
Струи уходящей реки..., они непрерывны; но они — все не те же, прежние воды. По заводям плавающие пузырьки пены..., они то исчезнут, то свяжутся вновь; но долго пробыть — не дано им. В этом мире живущие люди и их жилища... и они — им подобны.
Бессмысленность жизни выражена, раз в Этом мире есть причинность, время и изменение. – Какой-то буддизм… Идеал – некое иномирие, в котором бы не было ощущений. Пассивное ницшеанство в моей системе ценностей.
Гос-споди! И в Японии то же, что и везде: впадают люди в апатичное отчаяние от бед жизни… – Ну что у них там было?
Стал смотреть… – Невозможно.
Понимаете… Когда я читаю или слушаю про историю России, я как-то живо заинтересован. Даже, если про досредневековую. Вот вчера я с интересом услышал про плюс монгольского нашествия на Русь. Тогда было правило: отдай дань татарину, нет – отдай жену в полон, нет – сына, нет – сам ступай. У русских мол навсегда в душе осталось то, чего нет у других народов: страх утраты родины. Поэтому их в итоге стало невозможно победить военным путём. ВСЕ становятся на защиту отечества.
Это как-то актуально. Нас то и дело хотят лишить страны.
А у меня рождаются сомнения… Вот «Слово о полку Игореве» написано за 36 лет до монгольского нашествия. Тоже выражает отчаяние. От междоусобицы князей. – Сильнейший посыл народный к единству. До монгольской орды. Совсем не такая реакция как в Японии – буддистская почти-не-жизнь, но на точно такие же междоусобицы.
В чём дело?
Перипетии японской истории (со специфическими словечками) меня ввергают в такую же апатию от аристократических и около дрязг вокруг владения землёй, как ввергали и тогдашних буддийских монахов. – И я не могу эту историю читать.
Мало того. Социологический посыл, составляющий большинство в моей новизне, не работает, потому что я б изобрел велосипед.
«Начиная с конца XII века новые веяния в различных буддийских школах заставили их расширить идею спасения от сугубо аристократической до массовой. Реформы и нововведения возглавили монахи, уставшие от обслуживания элиты, нарушения монашеских клятв и участия монастырей в торговле. Они верили в маппо, то есть в то, что мир вступил в эпоху духовного упадка, и полагали, что такой упадок хорошо заметен даже по монашеской жизни. В эпоху маппо даже для монахов не работали прежние пути к спасению – медитация, изучение текстов и благие деяния. Реформаторы буддизма искали новых, более легких путей к спасению, пригодных для всего общества.
«Ходзёки» («Записки из кельи») – автобиографическое произведение 1212 года, признанное шедевром японской литературы, – описывает, как некоторые реагировали на то, что живут в эпоху маппо. Его автор, Камо-но Тёмэй (1153–1216), начал свой путь поэтом при Императорском дворе. В «Ходзёки» он описывает, насколько лучше тихая жизнь отшельника по сравнению с бурной, полной опасностей и перипетий городской жизнью. В этом произведении дана как историческая, так и философская точка зрения на жизнь Японии в XIII веке. Что касается истории, то там описана череда катастроф, обрушившихся на Киото одна за другой, – масштабный пожар, смерч, голод и землетрясение, – и в процессе всего этого город дополнительно опустошала война между кланами» (https://www.litres.ru/book/nancy-k-stalker/yaponiya-istoriya-i-kultura-ot-samuraev-do-mangi-57487631/chitat-onlayn/?page=8).
.
То ли дело советские преемники Камо-но Тёмэй, студенты в Японии, посланные в порядке обмена из СССР, который был в идейном тупике: не было теории, как строить коммунизм, и потому впереди маячил конец истории.
Дмитрий Бандура
Костяная нога
И еще запомнился эпизод с единственной забегаловкой в ночном городе. Город назывался Матида. Мы с Вовкой застряли в нем, опоздав на пересадку до Хатиодзи по пути не помню уже откуда. Будучи гордыми советскими студентами, мы не могли позволить себе ночевать на вокзале, как какие-нибудь фуроси. И двинулись искать, где бы достойно скоротать время до утра.
Через час бесплодных шатаний поползли предательские мысли о том, что в жизни надо испытать все, в том числе и печальную долю японского бомжа. Но тут вдали замерцал еще один огонек. Вовка бодро ускорил шаг, презрев мое предположение, что это, должно быть, очередная витрина какого-нибудь страхового агентства. И оказался прав.
В заведении площадью примерно полтора на четыре помещалась одна барная стойка и один хозяин. Хозяин передвигался на костылях, выставив вперед загипсованную ногу, как отличник строевой подготовки. В таком неуклюжем виде он умудрялся резво шуровать в теснющем закутке между стойкой и стеной, обслуживая посетителей в нашем с Вовкой лице. Именно тогда я впервые что-то понял про природу японского экономического чуда.
Хозяин рассказывал о том, как упал с крыши и что жизнь вообще-то нелегкая. Мы - что в Советском Союзе мороз и пьют водку. Не про съезд же КПСС было рассказывать за три часа до рассвета.
Так и досидели до первой электрички.
Собственно, вот. Ничего особенного.
Собственно, этими же словами можно резюмировать любой из последующих эпизодов.
15 июня 2024 г.
