Есть немало фантастических историй с лейтмотивом «звонка из прошлого». Вероника никогда не была поклонницей такого жанра, и вот на тебе – вляпалась в этот самый «звонок»!
***
Сам звонок, правда, ничего удивительного собой не представлял. Звонила Оксанка, бывшая однокурсница, с которой они каким-то образом сумели сохранять контакты все тридцать лет, что миновали с получения диплома. Дружбой это никто бы не назвал – ну, поздравляли друг друга с Новым годом и днями рождений. Но все же и в неурочном звонке Оксаны ничего экстраординарного не было. Суть крылась в теме звонка.
– Ника, не поверишь, кто вышел со мной на связь! Олег Логинов! И понятно, я ему тридцать раз не нужна. Ему нужна ты! Слушай, я понимаю, что это все дела минувших дней, но от тебя ведь не убудет! Он вроде как болеет, пожалей человека! Сейчас номер перешлю!
В этом вся Оксана – для всех хорошей быть пытается! В молодости такой была и на пороге пенсии не изменилась. Тем не менее, Вероника не могла не признать, что имя Олега Логинова заставило что-то у нее внутри завязаться бантиком. Довольно неприятно.
***
Олег был немного старше основной массы студентов их потока, и представлял собой весьма привлекательный для молоденьких дурочек типаж. Не сказать чтобы красивый, так, симпатичный разве, но с яркими (что называется, лазурными) глазами и такой улыбкой, что ее запросто можно было использовать для освещения средних размеров аудитории. И притом с «богемными» манерами – гитара, тетрадка со стихами и вторая, с карандашными зарисовками, способность внезапно сорваться и отправиться в Питер автостопом...
Половина женского состава курса по нему с ума сходила. А он почему-то решил сойти с ума по Веронике.
Как для студенческой поры, это было неплохо, даже красиво. Олег мог прилюдно читать сонеты в ее честь и в свои двадцать пять удирать от блюстителей порядка с огромным букетом, противоправно сформированным на клумбе. Греться с ним летом на крошечных речных пляжиках за городом, путешествовать по Крыму или гулять по исторической части Ярославля было замечательно.
Вот только в представлении Олега этого вполне хватало для счастливой жизни. А в представлении Вероники – нет. У нее вообще были другие планы.
Вероника выросла в семье небогатой и не слишком благополучной (родитель периодически «закладывал за воротник»), и твердо решила, что сама будет жить иначе. Ей до смерти надоели вечная экономия и неуверенность, царившие дома. Вероника для того и училась, как зверь, чтобы сделать карьеру, зарабатывать и забыть о том, что такое стыд из-за старой одежки или статуса «дочки этого Петровича». Кстати, и замужество в ее планы не слишком вписывалось. То есть можно подумать, но потом, когда остальные проблемы будут решены.
***
А Олег был просто неспособен такое понять. Ему казалось, что все начинается и заканчивается любовью. Ему было плевать, что у него нет машины и он живет с матерью, работающей в похоронном бюро. Учился он блестяще, но даже не пытался приискивать себе статусное место или решать вопрос обучения в аспирантуре – ему нравилась учеба просто ради знаний! И почему-то он был совершенно уверен, что не пропадет и голодать не будет – не так, так эдак, а заработает что-нибудь!
Но Веронике не было нужно «что-нибудь» в обрамлении рисунков и стихов. Это в двадцать лет еще ничего, да и то не во всех случаях. Олегу не раз и не два влетало за ночевки в переполненных квартирах каких-то знакомых или на турбазах уровня «образцовый пионерлагерь 1931 года».
Ей был нужен статус, была нужна стабильность, обеспеченность, уверенность в себе. В том, что она раздобудет все это себе самостоятельно, она была уверена. Но не менее она была уверена в том, что Олег и самому себе все это не даст, не то что ей. Просто потому, что искренне полагает, что без всего этого можно обойтись. Ну а она считала, что гораздо проще и практичней обойтись без стихов, прогулок под луной и даже без любви.
Она положила конец их отношениям непосредственно перед торжеством вручения дипломов. Просто и четко разъяснила Олегу, что с ним было неплохо в студенческие годы, но теперь ей надо строить карьеру, и на детские развлечения вроде стихов и прогулок времени не будет. И замуж она в ближайшие годы точно не собирается.
Он реально не понял, в чем дело! Пытался дознаться, чем ее обидел – как будто какие-то обидки могут влиять на решения взрослых людей! Даже пытался серенады ей под окнами петь, соседей смешил. Но потом с университетом было покончено, Вероника на его спектакли никак не реагировала, и он отступился.
***
Возиться со стремительно дряхлеющими родителями и их сонмом болячек она предоставила старшему брату и его жене-клуше. Когда отец с матерью предсказуемо рано ушли один за другим – преспокойно отдала брату и жалкое наследство, убитую хрущевскую двушку, дачу с сараем и картошкой и груду никчемной мебелишки. Брат со своей клушей был очень доволен, а Вероника не отвлекалась от дела.
Дел этих было полно. Надо было демонстрировать реальный профессионализм, а заодно учиться сложному искусству кадровых интриг и выбора того представителя руководства, на которого можно «ставить». Надо было копить деньги, брать и отдавать кредиты, разрабатывать и поддерживать свой неповторимый имидж. И все время держать себя в тонусе, не распускаться, не пропускать в свою жизнь ни пылинки, ни перышка от «тетки» и «домохозяйки».
Теперь, тридцать лет спустя, она с уверенностью могла сказать: жизнь удалась! Она была членом совета директоров компании-застройщика, работавшей в двух десятках регионов, имела звание заслуженного архитектора, жила в собственной квартире в построенном их компанией доме – кухня-гостиная, большая спальня, огромная лоджия, теплые полы, шикарная ванна с джакузи, дизайнерская обстановка. У нее были свои портниха, фитнес-тренер и стилист.
Замужем она тоже успела побывать, но продлился эксперимент два года, а потом они с Геннадием разбежались, и никто об этом не пожалел. Детей ей никогда не хотелось.
И вот в эту состоявшуюся, обеспеченную, достойную жизнь неожиданно ворвался Олег – тем самым звонком из прошлого. И ей пришлось признать, что ей это небезразлично.
***
Она позвонила по присланному Оксаной номеру. Ответила девушка – выяснилось, что это дочь Олега!
– Вероника? Простите, не знаю по отчеству! Неловко вас беспокоить, но папа очень хотел с вами встретиться. У него для вас что-то есть, вроде подарка, и он очень хочет отдать лично. А осталось ему немного – рак легкого, третья стадии, четвертая почти. Врачи дают не более полугода... Вы могли бы заехать к нему? Он дома, не в больнице.
Названный адрес относился к какому-то забытому богом углу на самой окраине – деревня почти. Вероятно, именно поэтому Веронике захотелось предстать перед бывшим кавалером во всем своем нынешнем блеске.
Она поехала к нему на машине, надела один из лучших костюмов, сделала укладку и хорошенько повозилась с макияжем. Сама понимала, что это нелепо – перед кем фасониться? Но все же поступила именно так.
По названному адресу находилась именно что деревенская изба – бревенчатый дом на довольно обширном участке, с резными старыми наличниками на окнах. Впрочем, в глубине двора виднелась более современная пристройка с почти сплошь стеклянными стенами. Вокруг крыльца вились беспорядочно какие-то простецкие цветы.
Олег сам открыл дверь, но в лицо Вероника его не узнала, опознала больше по голосу, когда он воскликнул совсем как тридцать лет назад:
– Ника, солнце моего дня, луна моей ночи! Не верю своим глазам – это правда ты! Ты прекраснее, чем была!
А вот он – нет! От него остались только лазурные глаза и улыбка, более ничего. Он был совершенно сед, морщинист, и похудел едва не вдвое, заношенная футболка и древние спортивные штаны, все в каких-то разноцветных пятнах, висели на нем, как на не слишком породистом огородном пугале. Мама дорогая, вот с этим она бы жила теперь рядом, если бы пошла на поводу у девичьей слабости тридцать лет назад? В этом доме позапрошлого века?
Неожиданно ясно Вероника осознала себя, увидела себя со стороны. Фигура у нее все еще безупречна – прибавила пару кило по сравнению с юностью, но это необходимость, так только лучше получается. Ни единого седого волоса – ну, они есть, конечно, но стилисту-то за что платят? Великолепные зубы, хотя два правых верхних премоляра все же выглядят недостаточно естественно. Отличный костюм, деловой, но без переизбытка официоза – портнихе пришлось попотеть, пока сумела ухватить все замыслы Вероники на сей счет. В общем, сразу видно – женщина состоялась. А по Олегу видно совсем другое.
***
– Здравствуй! – сказала она спокойно. – Послушав твою дочь, я полагала, что ты будешь выглядеть хуже. Раз у тебя есть дочь, ты, очевидно, женат?
Олег устремил свой лазурный взгляд куда-то за горизонт.
– Был женат. Она ушла раньше, а теперь и мне пришел срок отправляться за ней – наконец-то. Есть не только дочь, но и сын, но он сейчас далеко. Моряком стал, представляешь?
Она представляла. Кем еще мог стать сын непутевого Олега, вечно носящегося с какими-то романтическими заскоками? Дочь у него, наверное, играет на гуслях в народном ансамбле.
– Но Ника, заходи же! Снаружи моей фазенды ныне совершенно не на что смотреть – вся красота померкла без волшебных рук Верочки. А вот тем, что внутри, я еще надеюсь тебя приятно удивить.
Вероника в этом сомневалась – что должно было ее удивить в этом убожестве? Но оказалась неправа – нашлись там действительно потрясающие вещи.
Бревенчатые стены почти сплошь были завешаны картинами в рамах. И такие это были картины, что Веронике показалось, что ей снова двадцать лет, и она снова в Крыму, среди пышноцветья диких тюльпанов, и вдали посверкивает сиреневатая вода волшебного озера. Из деревянных рам били солнечные лучи, сочились струи дождя, звенели водопады и благоухали цветы. Олег радостно усмехнулся, заметив ее потрясение.
– Это одно из тех дел, на которые я потратил свои безалаберные годы! Нравится?
Она сумела кивнуть сдержанно:
– Да, неплохо. Ты всегда хорошо рисовал, из наших никто до тебя не дотягивал, хоть мы и все что-то умели.
На большинстве картин была изображена женщина. Типаж ее ближе всего был к любезной Катерине Матвеевне Суховой из легендарного фильма, хоть и была она самую малость утонченнее.
– Это твоя жена? – уточнила Вероника. Олег кивнул.
– Да, это Верочка – моя муза, моя царица, моя охранительница. Я все ее портреты здесь развесил – так она как бы все еще рядом.
Вера на картинах была одета в яркие платья и блузы и располагалась непременно среди буйства природных красок – на берегу реки, на лесной опушке, возле куста цветущей сирени. Если быть объективной, картины были довольно аляповаты, и вот надо же – взгляд от них отвести трудно!
– А работал ты где? Сейчас наверное не работаешь уже? – задала Вероника вопрос, который в ее понимании был самым главным. Олег сделал круговой жест рукой:
– Вот над этим работал! Ну, и еще над многим другим – у меня с десяток работ в музеи уже ушло, в театре нашем драматическом висит кое-что, в Питере в одном концертном зале. Потом книги – у меня три сборника поэтических вышло и пять исторических романов. Еще много всякого было, даже для кино поработать успел.
Да, в целом ожидаемо – сегодня здесь, завтра там. Неожиданно то, что это дало какой-то результат. Хотя вряд ли гонорары за пять книжек действительно велики, и картины его продаются не по той цене, что работы Пикассо или Ван Гога.
Но Олега явно мало занимал вопрос собственных достижений по жизни. Он буквально тащил Веронику за собой через неразбериху крохотных клетушек, разграниченных деревянными перегородками и допотопными вязаными портьерами. Старый фарфор, вышитые салфетки, кровать с покрывалом из объемных цветов крючком, банка варенья (засахарившегося), рукодельная коробка на одном из подоконников...
***
Попали они в ту самую, новую стеклянную пристройку, оказавшуюся художественной мастерской. Бросив Веронику посреди помещения, Олег сразу полез в угол, где у стены под рогожей стояли несколько полотен в рамах. Отставил в сторону первые два, вытащил третий и водрузил на установленный рядом мольберт. И Вероника форменным образом онемела.
Это был ее портрет. Она даже знала, какой эпизод там запечатлен – летняя прогулка за городом, когда они случайно попали на пик цветения лугов. Все вокруг было красное и синее, воздух сочился медом, и Вероника тогда на короткое время, но все же позавидовала сонмам ярких бабочек, бездумно носящихся над этой ослепительной роскошью.
На картине это все было! Жар летнего солнца, беззаботность бабочек, медовый запах. Как Олег это передал, да еще спустя годы (в тот день он ничего не писал, это точно!) – она не понимала. Но да, это был именно тот день, и она, двадцатилетняя, нелепо разлохмаченная, в примитивном платьице цвета неба, с огромным снопом луговых цветов в руках.
– Я написал ее полгода назад, – сказал Олег тихо. – Когда уже знал, что осталось мне мало. Понимаешь, в моей жизни были две женщины, придавшие ей смысл: Верочка и ты. Жену я писал всю жизнь. А под конец понял, что должен написать и тебя. То, что у нас было. То, что у нас могло бы быть. Каждая травинка и каждое облачко этого дня остались со мной навсегда. И ты – вот такая.
Вероника все еще не находила слов, и Олег продолжил поспешно, словно боялся, что не успеет сказать всего:
– Знаешь, я в конце концов понял, почему ты решила строить жизнь без меня. И должен сказать – ты была права. Это до меня дошло, когда я познакомился с Верой. С ее спокойной жизнерадостностью, веселой надежностью, умением из долга сделать право и привилегию. Но вот что скажу: я мог бы и не оценить ее, если бы не было тебя. Не узнать в толпе человека, ставшего светом и смыслом моей жизни.
Впервые за много лет Вероника реально не знала, как ей следует себя вести, что тут будет наиболее рационально и перспективно. Ее прическа, костюм, фигура, ухоженное лицо – все оставалось потрясающим. И одновременно было ничтожным, блеклым и неживым в сравнении с тем, что запечатлела картина.
– Мне осталось несколько месяцев, – в голосе Олега не было и тени сожаления или страха. – И я подумал, что эту картину я не могу передать по наследству детям или подарить музею. По крайней мере, не могу сделать этого без твоего разрешения. Она твоя. Распорядись ею.
Как же, опять надо перевести стрелки на нее! Сам-то он останется белым и пушистым романтиком, а она должна принимать решение, и какое ни прими – все будет не то!
Но она не привыкла отступать перед трудностями. Понимание того, что надо делать, зрело в ней, как картофелина в земле – незримо, но весомо.
– Спасибо, действительно шикарная работа. Если я имею право решать, я хотела бы взять ее себе. В конце концов, это мой портрет!
Олег обрадовано просиял и тут же засуетился, вытаскивая из угла кусок рогожи и какие-то веревки. Он почти благоговейно замотал картину в рогожу и крепко перевязал.
– Что ж – судьба решила еще разок проявить ко мне благосклонность. Нет, даже дважды. До своего конца я успел увидеть тебя и сделать тебе подарок. Я почти завершил свои дела на земле.
Вероника чувствовала себя неловко среди таких художественных оборотов. Она поспешила распрощаться. Олег помог ей загрузить картину в машину и наверняка даже не заметил, какого она года и какой марки.
Дома Вероника распаковала подарок, прислонила к стене и внимательно рассмотрела. И тут же поняла, насколько чужда картина ее дизайнерскому интерьеру, ее современной квартире, ее образу жизни. На полотне была она, но та она, которой она не пожелала быть и не стала. Вероника снова замотала картину в рогожу и сунула в шкаф.
***
Через четыре месяца в новостях появилось сообщение о смерти Олега Логинова, заслуженного художника, писателя и прочая. Публиковались высказывания каких-то деятелей искусств, горько сожалевших о том, что столь талантливому и жизнерадостному человеку выпала такая короткая жизненная дорога. Восхищались отцом дочь (оперное меццо-сопрано) и сын (флотский офицер уже в некоторых чинах).
Новость Вероника прочитала на работе. Он спокойно отработала день, не спеша доехала домой. Там достала картину из шкафа, сняла рогожу, поставила к стенке, всмотрелась еще раз. Лучше вписываться в ее жизнь картина не стала.
Вероника порылась в кухонных ящиках, нашла канцелярский нож. Из электрической духовки вынула противень. Сложнее всего было с огнем, но и спички нашлись по соседству с ароматическими свечами.
Вырезать холст из рамы оказалось трудней, чем она думала, но она справилась. Брошенный тряпочкой на противень, он продолжал оставаться необычайно ярким, продолжал соблазнять жизнью, которая могла бы у нее быть, да по здравом размышлении была забракована. Вероника зажгла спичку недрогнувшей рукой.
Пепел она смыла в кухонную мойку. Затем разломала раму, завернула ее в рогожу, перевязала и оставила у порога. Завтра перед работой надо будет вынести на мусорку.
Мария Гончарова