Георгий Александрович Товстоногов после трёх лет в Ленинградском "Ленкоме" больше трёх десятилетий был главным режиссёром Ленинградского Большого драматического театра, автором сверхпопулярных спектаклей — и одним из местных культурных символов.
В его постановках в полном смысле слова расцветали звёзды сцены:
Людмила Макарова, Зинаида Шарко, Татьяна Доронина, Валентина Ковель, Наталья Тенякова, Виталий Полицеймако, Иннокентий Смоктуновский, Ефим Копелян, Владислав Стржельчик, Павел Луспекаев, Сергей Юрский, Кирилл Лавров, Олег Борисов, Николай Трофимов, Владимир Рецептер, Юрий Демич, Андрей Толубеев, Всеволод Кузнецов, Вадим Медведев, Павел Луспекаев, Евгений Лебедев, Олег Басилашвили...
В 1956 году из процветающего "Ленкома" в худший ленинградский театр БДТ вместе с Товстоноговым пришла завлит Дина Морисовна Шварц. Весной 1989 года журналистка Зоя Кравчук делала о ней радиопередачу и уговорила на интервью Товстоногова. Вскоре после этого он умер по пути домой с репетиции, в собственном автомобиле от сердечного приступа...
...а запись интервью осталась.
Зоя Кравчук |
Георгий Александрович, а вы знаете, что актёры зовут вас Гогой?
Георгий Товстоногов |
Плохим я был бы главным режиссёром, если бы не знал. Гогой меня зовут с детства, я уже привык и смирился.
Кравчук |
Актёры обожают вас показывать — акцент и манеру говорить. Не обижаетесь на дружеские шаржи?
Товстоногов |
Обижался бы, если бы не делали шаржи! Но к сожалению, я редко бываю на таких актёрских посиделках, только разве что дома на кухне, в компании Натэлы и Жени [сестры и её мужа — великого русского актера Евгения Лебедева. — прим. автора]. Здесь уж Женя мне покоя не даёт — столько юмора, сколько у него, я вообще не видел ни у кого... Мы же в жизни порой такие мрачные, улыбнуться с трудом можно, но вбегает в кухню Женя и рассказывает какую-нибудь новую историю. И всё — хохочем над глупостью какой-то...
Кравчук |
Что же это за истории с Евгением Алексеевичем, если не секрет?
Товстоногов |
Однажды он вместе с другими артистами поехал на шефский концерт в ПТУ. Выходит артист Лебедев на сцену — в зале сидит человек пятьдесят угрюмых пэтэушников. Что же, думает, им такое показать, рассказать? Классику? Нет, не пойдёт. Байки? Как-то несерьёзно. Дай, говорит, расскажу, как я работаю над образом, как артист перевоплощается. "Вот стою я перед вами, обычный человек, и вдруг, — поворачивается, — и я уже какая-нибудь кикимора болотная. И, — рассказывает Женя, — заблажил я, показывая свою знаменитую кикимору. В зале какая-то тишина странная. На первом ряду сидит парень в телогрейке, в сапогах. И говорит: "Ты чего, отец, офонарел, что ли?". Ну, конечно, слово он другое сказал. Актёры за кулисами так грохнули, что Женя, бедный, испугался. Ну вот, придёт он домой с такой байкой, только что с ним приключившейся, — разве не рассмеёшься?
Кравчук |
Я представляю, сколько юмора было во время работы над "Ханумой".
Товстоногов |
Вот там, действительно, за весь репертуар мы отсмеялись. Я поначалу как-то опасался, чтобы это не превратилось в пошлый анекдот про Гиви, но, слава богу, сам материал не давал скатиться в пошлость. Даже не думал, что у наших русских актёров такое тонкое представление о кавказском юморе. Сначала не хотелось делать грузинский акцент — пьеса Цагарели в оригинале написана на грузинском, а играть надо по-русски. Но на репетициях и Сева Кузнецов, и Вадим Медведев, и Стржельчик, и обе свахи, Ковель и Макарова, такой акцент делали — грузины на гастролях в Тбилиси удивлялись.
Кравчук |
Скучаете по Тбилиси? По Авлабару?
Товстоногов |
Хотелось бы поскучать, но не хватает времени и какого-то сильного мотива скучать, всё-таки почти вся жизнь в Ленинграде прошла. У Натэлы более сильный акцент, у меня почти нет. Тбилиси — это как далёкая сказка из прошлого. Да и постоянно родственники приезжают, друзья детства, юности.
Кравчук |
Тетя Нина из Тбилиси...
Товстоногов |
Да, да... (усмехается). Жизнь в Тбилиси так изменилась, что, наверное, сейчас уже мало что осталось. Мацони, и то, говорят, настоящего не найти. А старый Авлабар и Пиросмани — это такие растиражированные туристские картинки, которые не имеют ничего общего с настоящими грузинскими шедеврами.
Кравчук |
Зато теперь у нас свобода!
Товстоногов |
Свободы у нас ещё нет и не уверен, что будет! Но, впрочем, я о политике не хочу говорить, у нас есть, кому о ней говорить. Моя политика — чтобы в театре творец мог ставить то, что он хочет, а не то, что хотят политики. А свобода в театре — это конец всякому творчеству!
Кравчук |
Вы, по-моему, сами это формулировали — "добровольная диктатура"?
Товстоногов |
Да! Диктатура цели, таланта, вкуса, стиля, а не подчинения безгласного. Пока у "диктатора" есть путь, по которому он ведёт театр, пока у него есть творческие идеи, театр будет жить... народ будет жить... страна будет...
Кравчук |
А у Сталина была идея, куда вести народ?
Товстоногов |
Посмотрел бы я на вас с таким вопросом лет... даже не двадцать, а всего пять-семь назад.
Кравчук |
Так ведь перестройка, гласность?
Товстоногов |
Мне не нужна гласность в перетряхивании грязного белья Ленина, Сталина. Если свобода заключается в такой гласности, то это страшная свобода! Свобода без моральных тормозов — это конец, гибель нации!
Кравчук |
А ГУЛАГ Солженицына, Варлам Шаламов, Абуладзе — это тоже грязь?
Товстоногов |
Я ведь сказал вам, что не хочу говорить о политике, не вынуждайте меня... (После паузы). Я знаю об этом не меньше, чем Солженицын. И это знание досталось мне и моей семье дорогой ценой. Дай бог, чтобы другому поколению — вашему — об этом пришлось узнавать только из книг.
Кравчук |
Наверное, только знание делает невозможным повторение войн, репрессий, лагерей. Если человек знает, что это такое...
Товстоногов I (перебивая)
...он будет делать всё то же самое, потому что жажда власти и денег — залог выживания человека! Человек как вид не изменился ни на йоту с каменного века: мясо, власть и размножение.
Кравчук |
А как же искусство, любовь, природа?
Товстоногов |
А это удерживает человечество от вымирания. Искусство учит не делать подлости, потому что это тупиковый путь, оно показывает, что любовь — более верный.
Кравчук |
Это же чистая романтика, — думать, что театр может спасти человечество!
Товстоногов |
Спасти — нет! Замедлить гниение — да! Так что истинная свобода — в жёсткой добровольной диктатуре умного злого диктатора. Подчеркиваю: только в сочетании умного и злого! Но поскольку это сочетание малореально, а диктатор или просто злой, или непроходимо умственно ограниченный, то шансов на спасение у человечества почти нет. К счастью, мне не придётся наблюдать апокалипсис, а вот вы можете вполне дожить до него. <...>
К сказанному осталось добавить, что в 1966 году Георгий Товстоногов подписал открытое письмо деятелей науки, литературы и искусства в адрес тогдашнего руководителя страны Леонида Брежнева против реабилитации Сталина. Насколько это помогло... Можно перечитать последнюю реплику режиссёра. Или вторую половину интервью. Или текст целиком.
Ссылка "О козлах и баранах"
Ссылка "Адонис XIV"
Ссылка "О глубокомысленном"