- Слышь, Нюрка, за Пашку замуж пойдешь! Будешь перечить – вожжами отхлестаю, неделю не встанешь с постели! Выйди к гостям, скажи, что согласна! Я тебе вместо отца теперь. Свадьбу осенью сыграем.
Поспешно вытерев слезы дрожащими руками, Нюрка сглотнула горький ком в горле и толкнула дверь навстречу своей судьбе.
Девятнадцатилетний Пашка, косолапый дурачок-простачок, как она привыкла называть его про себя, стоял посреди горницы и широко улыбался. Его отец, Сафон, хмуро глядел из-под нависших век и поглаживал окладистую бороду. Не по сердцу ему невестка, мужеподобная, с большими натруженными ладонями, сирота Нюра. То ли дело окладистые девки Наталья и Серафима, кузнецовы дочки, с покатыми боками, длинными косами. Кровь с молоком, а не девки! Ему самому бес в ребро копытом пинал при виде эдаких красавиц. А что Пашка в Нюрке нашел? Злая она, неприветливая, никому не нужная, живущая из милости в семье своего дядьки. Но заладил сын одно: женюсь только на ней и точка!
Смирился Сафон, сватов согласно обычаю засылать не стали. Сами пришли к Ермолаю, по-свойски, по-соседски. Опять Пашка просил. Единственный сын у Сафона остался. Пятеро детей было… Кого тиф унес, кого глотошная, один в реке утонул по осени. Жена померла много лет назад. Пашку Сафон любил, души не чаял, никогда против него шел.
- Согласна я, - прошептала еле слышно Нюрка и отвесила поклон.
Хотел обнять девку по-отечески Сафон, да убежала она. Красная вся, слезы на глазах, руки дрожат.
-Чего ж не рада невеста? – хмуро спросил будущий свекр.
- Ох, не обращай внимания, Сафон Григорьич, - нараспев затянула сладким голосом хозяйка дома Настасья, - сдурела от счастья, видать. Поговорю с ней.
- А ну, дура, вернись в избу, по христианскому обычаю под благословение подойди, а не то прокляну! Кто ж тебя еще замуж-то возьмет, старую деву, - кляла Настасья Нюрку, рыдающую на сеновале.
Девушке и правда минуло двадцать три, а замуж никто не звал. Восемь лет назад, после смерти родителей, привез ее дядя Ермолай в свою деревню, выделил ей угол в избе.
- Будешь по хозяйству помогать, нечего даром хлеб есть, - сказал он ей на утро. С тех пор жизнь Нюрки состояла из тяжелой работы от зари до зари. Детей у Ермолая не было, Бог не дал. Но они с женой не сильно переживали по этому поводу. Работали сами не покладая рук. Нюрку особо не любили, да и сама она была неласковая. « На драной козе к девке не подъедешь, - жаловалась Настасья мужу. – Смотрит исподлобья, как будто я враг ей. Взгляд отводит, сердечные тайны не поверяет. Сердце у нее точно камень. Никто не люб ей».
В камень Нюркино сердце превратила гибель родителей, угорели в пожаре вместе со старой бабушкой и маленькой сестренкой. Нюрка в ту ночь решила в бане заночевать, это и спасло ее от неминуемой смерти. Аккурат через месяц разбился, упав с лошади, ее жених. Еще детьми сосватали их отцы. Не вынесло Нюркино сердце такой потери, любила она своего суженого первой чистой любовью. Двадцать восемь дней горячке пролежала бедная сирота, соседка присматривала за ней. Священника даже вызывали, думали, вот-вот преставится девка. Однако Нюрка сильна оказалась. Не судьба была ей помирать. Выздоровела она, и забрал ее дядька Ермолай в соседнюю деревню.
- Нешто я теперь память Василия предам? - подняла она на Настасью залитое слезами лицо. – Не люблю Пашку, глупый он. Добрый, но глупый. Смешной. Однажды с лошади упал, чуть не покалечился. Я рядом оказалась. Помогла ему встать на ноги, платком своим кровь обтерла, воды испить дала. Тогда он и сказал мне: «Жди сватов», да я решила, шутит дурачок.
- Сама ты дура, Нюрка! Как есть дура! Ты посуди: войдешь в ихнюю избу хозяйкою. Мать у Пашки померла, никто тебя попрекать и воспитывать не будет. Сама себе хозяйка. Муж добрый, не пьет, бить тебя не станет. Не жизнь, а сказка. Иди за него замуж и не жалей!
Тяжело вздохнула Нюрка, делать нечего. За нее уже все решили. Если уж суждено ей стать женой и матерью, то сына она назовет Васенькой. В честь погибшего жениха, память о котором столько лет жива в ее сердце.
Свадьбу сыграли осенью. Даже под венцом Нюрка стояла смиренно, без улыбки. Ни капельки счастья в глазах, полное равнодушие к происходящему. Зато Пашка был счастлив. Сиял, как начищенный самовар. Вечером, смущаясь, он вошел к ней в комнату, стянул кепку с головы. Нюрка в одной ночной рубашке, страшно смущаясь, натянула одеяло до подбородка: «Уходи, Паша, не то закричу!» С глупой улыбкой Пашка присел на край кровати и покачал головой: «Не боись, не трону. Ты же жена мне теперь, я к тебе со всем уважением». И пошел к двери.
Напряжение сегодняшнего дня, душевные терзания, тоска по погибшим родным – все это вскрылось, как один болезненный нарыв, и Нюрка зарыдала. Испуганный Пашка бросился к ней. А она взахлеб рыдала, звала матушку, какого-то Васеньку, просила прощения. Он растерялся, не знал, что его Нюрка способна так эмоционально реагировать. Пашка гладил ее по русым волосам, вздрагивающим плечам и шептал: «Ну что ты, Нюрочка, успокойся, я тебя не обижу». Когда истерика закончилась, Нюрка обнаружила , что ее голова лежит на Пашкином плече, а его руки обнимают ее. Так она и заснула в его объятиях.
И потекли дни и недели. Хозяйкой Нюрка оказалась хорошей. Работы не боялась, любое дело спорилось в ее руках. Но смирение и равнодушие ко всему не покидали ее. Она почти никогда не улыбалась, никто не слышал ее смеха. Ночью Пашка входил в комнату, Нюрка сжималась комочек, отворачивала лицо в сторону, позволяя его рукам трогать свое тело и терпеливо ожидая, пока эта пытка закончится. А он все ждал, оттает его царевна-несмеяна и заживут они душа в душу.
Через три месяца, не глядя мужу в глаза, Нюрка сообщила, что понесла. Непонятно, рада она была или нет, но Пашка светился от счастья. Старый Сафон прослезился, узнав о пополнении в семействе. Всю беременность Нюрку оберегали от тяжелой работы. Но она, упертая, как коза, продолжала трудиться по хозяйству, поднимать ведра, горшки, полоть огород. Дитя родилось раньше срока. «Васенька, сынок, - шептала Нюрка, любуясь им. – Какой ты хорошенький». Мальчик был слабенький, но выходили ребенка.
Спустя год Нюра родила второго сына, затем третьего, потом двух девочек. Все дети были погодками, дом наполнился криками, визгами ребятни. Старый Сафон, будучи не в силах уже работать в поле, присматривал за внуками. Сидя на завалинке, он раскуривал табак и наблюдал за невесткой. Снова беременная, она несла ведра с водой из колодца.
-Куда ж ты, глупая, - заковылял он к ней. – Дай мне. Ух, тяжелые!
- Мочи нет моей, тятя, скинуть бы. Устала рожать я. Живот в этот раз огромный, никак двойнята будут…
- Тьфу, дурная, - сплюнул Сафон, - типун тебе на язык. Посмотри лучше, что там за толпа у сельсовета. У тебя, чай, глаз зорче моего.
- Войнаааа, - донеслось до них испуганное эхо.
- Сафон Григорьич, слыхал? – проскакал мимо сосед на лошади. – Немец напал, по радио объявили.
Нюрка побледнела и схватилась за живот:
- Что ж теперь будет-то, тятя?
На войну Пашку забрали одним из первых. Даже попрощаться не успел с женой и детишками. Через несколько дней его отряд заночевал недалеко от родной деревни, на утро их перебрасывали на запад, где во всю уже шли бои. Одолжил Павел коня и помчался домой сказать последнее «прощай». Шесть коротких минут дома. Поцеловать крепко спящих детей в русые головки, обнять отца и жену. Второй и последний раз он видел, как рыдала Нюрка, висла у него на шее, бормотала что-то непонятное. «Я вернусь,» - напоследок шепнул он ей, расцепил ее пальцы и выскользнул за дверь.
Отсутствие Павла было обнаружено и принято как дезертирство. За самовольную отлучку он был направлен в штрафной батальон. Штрафбат – это по сути смертники. Но судьба берегла Павла. Неистово молилась за него Нюрка. А Бог слышал ее молитвы долгих четыре года. Лишь в 1944году в жестоком сражении под Витебском полег почти весь батальон. Пашка погиб. Его тело осталось на нейтральной территории, забрать его тогда, как и тела остальных защитников, не представлялось возможным. Лишь спустя время были похоронены они все в братской могиле.
Однако об этом ни его жена, ни отец уже не узнают.
Нюра в тот год действительно родила двойню, но новорожденные умерли от голода. Остальные дети выжили. Дед Сафон дожил до победы, он еще долгие двадцать лет ждал возвращения сына. В списках Павел значился пропавшим без вести. А раз пропал без вести, значит не погиб! Отказывалось отцовское сердце верить в смерть сына.
Нюрка прожила до семидесяти лет, сумела поднять детей на ноги. Жили они после войны крайне бедно, вместо одежды – мешковина, вместо пирогов – сухари. Никогда дети не видели, чтобы мать улыбалась. Никогда ее рука не касалась их русых голов с лаской. Лишь однажды младшая дочь Татьяна проснулась ночью от приглушенных рыданий: «Пашкааа! На кого ты меня покинул?». Выла мать за стеной, выла и билась головой.
«Иди, внученька, положи печенье на могилку бабушки Нюры», - слышу я голос бабули сквозь года. «Ох, а помнишь… неласковая была мама… как тяжело жилось тогда… дед Сафон – борода лопатой, мы его так любили…» В родительский день все они кладбище… Трое сыновей и две дочки со своими детьми и внуками. Помянуть бабушку Нюру, встретиться, обняться… С фотографии на свежепокрашенном памятнике смотрит та, чья судьба для меня до сих пор загадка. Строгое лицо, нависшие веки, уголки губ опущены вниз, на голове платочек.
- Ан-на, - читаю я по слогам на памятнике. – Ба, а почему прабабабушка – Нюра, а тут написано Анна?
- Анна – это и есть Нюра, - улыбается бабушка. – По-нашему, по-деревенски.
Спустя почти восемьдесят лет после гибели Пашки найдут внуки и правнуки захоронение Павла Елисеева в Беларуси и копии документов, где написано: «погиб», а не «пропал без вести». На том и завершится их история…
Вам обязательно понравится: