Джалиль Саман (род. в 1969 г.) – сценарист, продюсер и режиссёр из Ирана. Пишет сценарии для фильмов, снимает кино и сериалы на историческую тему и события в Иране.
Роман «Время быть» рассказывает историю о командире заставы, который отправляется в одну из деревень провинции Систан и Белуджистан в Иране, чтобы провести там последние дни своей службы. Он пытается улучшить условия жизни её жителей. Живущие там люди считают Пакистан страной своей мечты и не надеются на поддержку отечественных чиновников. Тем временем командир поста знакомится с обычаями жителей региона. Например, троекратный мусульманский развод считается серьёзной угрозой для жизни полковника, а сам он подвергает опасности свою жизнь и свою семью, не воспринимая это всерьез. Вместе с романом можно посмотреть фильм «Ночь, когда луна стала полной» Наргес Абьяр, чтобы узнать побольше о жителях Систана и Белуджистана.
Этот роман я посвящаю своей супруге, которая постоянно терпела моё отсутствие
Предисловие
Обычно романы являются побудительными мотивами сценических произведений для кино и театра. Зачастую у романов имеются вымышленные элементы и привлекательные черты, которые убеждают кинорежиссёров или продюсеров снять по ним фильм или сериал. Продажи романа, критика и мнения, которые пишут о нём, являются критериями для оценки и прогноза привлекательности или продажи фильмов, но вам неплохо было бы также узнать, что данный роман написан по кинофильму с одноимённым названием, который срежиссирован автором этой книги. Идея сочинения романа пришла мне в голову тогда, когда я находился в теснине ограничений, связанных с производством и распространением фильма «Время быть». Помимо того, что мне необходимо было соблюсти замечания СМИ, нельзя было задевать какие-то моменты, да и в целом соблюсти все эти «нужно» и «нельзя».
Фильм «Время быть» был снят в 2008 году и получил на нескольких авторитетных кинофестивалях призы, в том числе: приз за лучший киносценарий Дома кино, «Золотого Симорга» как лучший фильм в премьерном показе кинофестиваля Фаджр, а также почётный диплом за лучший сценарий и лучшую актёрскую игру первого плана кинофестиваля Фаджр.
После всех этих успехов кинофильм «Время быть» по неизвестным пока для меня причинам несколько лет пролежал в архиве Седа-о-Сима* без дела, как и не получил возможности выйти на публичный экран и участвовать в международных фестивалях. Опубликован роман был через год после выхода фильма.
Здесь я хотел бы выразить благодарность господину Хамеду Аштари, который помог мне в распространении некоторых частей романа и его издании.
* Седа-о-Сима – государственная телерадиокомпания Ирана.
1
Окна в автобусе были закрыты, но ветер триумфально играл свою мелодию, и столько пыли намёл на дорогу, что задерживал движение автобуса. Все пассажиры бессильно склонили головы на сиденья, и, не обращая внимания по сторонам, дремали, кроме одного человека – Каземи, который видел подобное зрелище впервые. Уже минут пятнадцать, как он безрезультатно обмахивал себя газетой и пялил глаза наружу. Крупинки песка прилипали к стёклам автобуса, и очень скоро слои пыли стали такими плотными, что ничего увидеть сквозь окна было нельзя.
Нечто похожее Каземи видел только дважды: первый раз – в Касреширин, когда из-за взрыва посреди пыли где-то недалеко от себя он чуть не отдал богу душу, а второй раз – много лет назад, когда с супругой они отправились в поездку на север страны, и их автобус остановился из-за тумана.
При упоминании тех дней он глубоко вздохнул, помянув свою жену, которая улыбалась доброй улыбкой и с любовью всматривалась в природу и крепкие деревья, которые выступали сквозь белизну тумана. Запах смоченных дождём древесины и земли снова донёсся до него. В памяти его возник костёр, который фермеры зажгли на обочине шоссе, и согревались от него в промозглом северном холоде. На миг он оторвался от своего занятия, перестав обмахиваться, и уставился на заголовок в газете, прочитанной уже десятки раз: «Обнаружение первого искусственного глаза в мире на развалинах Шахре Сухте*». Он был рад, что ступает на землю, которая когда-то была колыбелью иранской цивилизации. Он думал о Рустаме и Систане, который, как говорили, в эпоху Рустама, был намного обширнее сегодняшнего, а также о реке Гильменд, доставшейся ныне афганцам.
* Шахре Сухте (Сожжённый город) – археологический памятник, представляющий собой останки городского поселения бронзового века, предположительно, джирофтской культуры.
Каземи думал о том, что переезд туда так, как это представлялось, был неплохим делом; однако на этот раз Мариам спустя двадцать пять лет совместной жизни оказалась не готова ехать с ним к месту его новой командировки, и сейчас вместо Мариам рядом с ним сидел белуджский паренёк, нервно куривший и глядевший вдаль. И хотя Каземи возмущался по поводу запаха сигарет, но терпеть его всё же было проще, чем запах вспотевших тел и ног.
На этот раз Каземи решил, что начнёт всё спокойно. Ему не хотелось всё портить с самого начала, как говорили коллеги, своим рьяным подходом. И он принял решение не вытаскивать оружия из ножен в течение нескольких лет до пенсии.
- А погода всегда такая?
Молодой белудж повернул в его сторону голову, указал на сигарету и спросил:
- Потушить?
- Я имел в виду только, что эти ветра всегда так дуют?
- Нет, четыре месяца. А ты разве не слышал? Это и есть ветер, про который говорят «Стодвадцатидневный».
- Слышал. Значит, это тот самый.
Каземи понял, что этот молодой белудж не слишком общительный: нетерпеливо отвечает, да ещё и наиболее краткими фразами.
- А сколько ещё осталось до Кале Кохне?
Юноша бросил на него быстрый взгляд:
- Кале Кохне?
- Да.
- Ну, если запустить его, то всего ничего. Каких-то полчаса. Я и сам туда еду. Только этот мужик – неумёха.
Лицо его покраснело и наполовину взмокло, и он закричал на водителя:
- Эй, Йалла! Поезжай уже! Ты же видишь дорогу перед собой!
Он был прав. Уже некоторые машины с включёнными фарами пустились в путь, однако их водитель не обращал на это внимания. Юноша же бросил сигарету в мусорную корзину рядом с сидением.
- Дай газу! Я к тебе обращаюсь!
Водитель покрутил кончик усов, поднял голову и строго посмотрел через зеркало на парня-белуджа, и ещё более громким, чем у того голосом крикнул ему:
- Чё ты там такое говоришь? Как можно ехать? Земля в двигатель сыпется. Ты, что ль, расходы эти оплатишь?
Юноша нервно уселся обратно. Очевидно, он был нетерпелив. И ожидание лишило его покоя. Он потянул за нить последнюю сигару, смял коробку и бросил на пол автобуса, аккурат под ноги направившегося в их сторону водителя.
Водитель наклонился, поднял коробку и бросил её в мусорную корзину. Юноша не обратил на это внимания и хотел уже зажечь сигарету, как к нему подошёл водитель.
- В автобусе нельзя курить!
Юноша понял, что водитель упрямится; он знал, что тот хочет вывести его из себя.
- Мне хочется курить!
Водитель нажал на тормоз и заорал:
- Если тебе хочется, спускайся, и там кури!
Юноша упрямо и с показным хладнокровием зажёг спичку и поднёс к сигарете. Водитель ударом руки откинул в сторону и сигарету, и спичку.
За секунду с небольшим юноша выпустил кулак, который приземлился на щеке водителя. Завязалась драка. Никто не вмешивался, кроме худого высокого ученика водителя, пришедшего ему на помощь.
Все отодвинулись в сторону, чтобы не отведать непринуждённо выпускаемых на волю тумаков и пинков.
Ещё один удар пришёлся на нос водителя, откуда полилась кровь. Каземи был вынужден встать между ними, чтобы их разнять. Но это было напрасно. Каждый раз, как он разнимал их, снова занимались перебранка и склока.
Выведенный из терпения, Каземи отодвинулся в сторону. Силы водителя и его ученика перевесили, и оба волоком потащили парня-белуджа вон из автобуса, накинувшись на него с кулаками и пинками. Каземи беспомощным взглядом смотрел на остальных пассажиров, прося их вмешаться. Но никто даже не пошевелился. Словно они страстно просматривали сцены из боевика. Меж тем, драка посреди пыли и грязи, нанесённой ветром, продолжалась.
Каземи вылез из автобуса. В любом случае, он был служителем закона, хоть и в штатском. В лицо ему летел песок, и ему с трудом удавалось держать глаза открытыми. Каждые несколько секунд они попадали в поле его зрения, избивая друг друга до полусмерти. Иногда такие пинки получали, что можно было вынуть душу у такого худого доходяги, как сам Каземи. Внезапно звук выстрела пули пригвоздил всех к земле.
Пыль улеглась, и показался силуэт человека, стоявшего с кольтом на плече, обратившего лицо к небу. Голос человека, который властно закричал, раздался на ветру:
- Я представитель государства. Йалла, возвращайтесь обратно в автобус!
Несмотря на серьёзное выражение лица и нахмуренные брови, в глубине души Каземи был недоволен и подавлен поражением. Он не смог хранить данное себе слово даже один день. Он дал залп из оружия!
Ученик водителя, который обвил шею парня-белуджа своей рукой, хотя ноги его были сцеплены кистями соперника, с некоторым колебанием отпустил его. Белудж, который поднял голову и удивлёнными глазами посмотрел на Каземи, с некоторой заминкой высвободил ноги ученика водителя и с повинным видом, свидетельствующим, что истина не на его стороне, стал отряхать одежду от пыли. Пассажиры, ворча и с недовольными минами, посыпались обратно в салон автобуса, словно кто-то на самом интересном месте в фильме поднял их со своих мест в кинотеатре.
Каземи поднялся в автобус самым последним, исподлобья следил за любопытными пассажирами, что уставились на него. Именно этого он всегда старался избежать. Но как бы то ни было, он не разочаровался в том, что вмешался. Быть может, тем самым он предотвратил катастрофу. Юноша-белудж с окровавленным лицом и в порванной одежде вновь уселся на своё место и закрыл глаза. Он по-прежнему был зол и переводил дыхание. Водитель и его ученик постоянно поглядывали через зеркальце на Каземи и шушукались между собой. Сам же Каземи понемногу стал ощущать тревогу: он выдал свою полицейскую сущность. А если бы посреди толпы оказались экстремисты, которые захотели бы отправиться в райские кущи, что тогда он должен был сделать? Он уже был наслышан, что некоторые ваххабитские улемы выдали фетву о том, что если кто-нибудь убьёт трёх шиитов, то попадёт в рай. А значит, что за убийство шиитского стража порядка полагалось большее вознаграждение. Он пытался поставить заслон собственным дурным мыслям. Нехорошо всё началось. Первый день его отъезда к новому месту службы сулил хлопотные дни.
Он снова подумал о Мариам и о детях: «До чего же хорошо вышло, что они не приехали!»
Ему казалось, что Мариам всегда поступала разумно. Как хорошо, что её тут не было. После того происшествия он вообще больше не мог убедить её оставить центр и переехать с ним вместе в этот беспокойный край. Он вытащил из кармана носовой платок и передал его тому парню. Парень взял платок, не поблагодарив, и вытер нос. Но кровь лилась из его носа, не переставая. Каземи хотел выйти и принести из передней части салона автобуса бумажные салфетки, но тут какой-то белудж подал ему несколько штук.
- Чего ты влез в драку? Оставь ты это!
Это произнёс смуглый белудж с блестящими глазами. У него была опрятная борода и белая отутюженная и чистая одежда. В руках у него была книга, обёрнутая газетой, которую он читал ещё до драки. Понятно было, что он уважаемый человек. Видеть такого человека было обнадёживающим началом для Каземи. В таком месте, от которого он ничего вообще не ожидал, кто-то читает книгу!
Через некоторое время водитель завёл автобус и тот отправился. Пыли становилось меньше, а машины двигались с зажжёнными фарами.
- Как тебя звать-то?
- Джан Мохаммад.
На этот раз они стали более искренними, хотя Джан Мохаммад и старался дистанцироваться от государственного чиновника, у которого к тому же было при себе оружие.
- И куда ты так спешишь?
- Я уже восемь лет не был дома.
- Почему?
- Говорили, человека я убил.
И он бросил взгляд на Каземи. Словно хотел проверить эффект своих слов на него, глядя на его лицо. Каземи сделал паузу; ему не хотелось выражать какую-то особенную реакцию на это.
- Я был в тюрьме, меня оправдали.
- Хорошо... Спустя восемь лет?
Джан Мохаммад замолчал. Украдкой поглядел на него и уставился куда-то. Чтобы не заканчивать разговора с ним, Каземи спросил:
- У тебя есть жена и ребёнок?
Джан Мохаммад выждал мгновение, и, не смотря на него, спокойно ответил:
- Жена есть.
Каземи удалось понять его состояние и разглядеть доброе сердце за внешней грубой оболочкой.
Оба они молчали до конца поездки.
Ветер стал спадать, и следов пыли, что встречалась ещё полчаса назад, больше не было. Автобус остановился на дополнительной остановке «Деревня Кале Кохне». Каземи и белудж вышли. Каземи увидел полицейский джип с двумя солдатами, что ждали его на обочине шоссе. Было ясно, что ждали они уже давно. Лица их порядочно запылились, и они копались с мотором машины. Когда Каземи немного пригляделся, то понял, что лишь один из тех двоих – солдат. Другой же – невысокого роста сержант, фактически заместитель начальника поста, человек, выглядевший лет на десять старше Каземи, но на самом деле было ему не более пятидесяти пяти.
Джан Мохаммад где-то в стороне потихоньку надевал на себя тёмную белуджскую одежду. Каземи подумал о нём: «Жена, ожидавшая его с нетерпением целых восемь лет, теперь увидит его с таким припухшим лицом!»
После приветствия и отдачи чести все вместе сели, и джип отправился в путь. Каземи распорядился взять и Джан Мохаммада, который уже было пустился идти пешком, однако тот не проявлял желания. Заместитель начальника поста дружеским тоном спросил:
- Как это ты хочешь идти пешком, Джан Мохаммад?
Джан Мохаммад, отложив в сторону все условности, залез в машину. До приезда в деревню никто и слова не проронил.
Через некоторое время погода прояснилась. Солнце мучительно припекало. Солдат отдал свою белуджскую повязку-ланг Каземи со словами:
- Товарищ майор, возьмите, это вам.
Каземи немного помедлил и взял её. Это была материя с простыми цветастыми узорами, похожая на арабскую куфию, только побольше и поярче.
Джип поехал быстрее. Тучи пыли взметались высоко в воздух, и лица у всех изрядно запылились. Иногда большие мотоциклеты, называемые «Иж», быстро проезжали мимо них. Солдат пояснил:
- Это он горючее везёт.
Каземи с удивлением переспросил:
- Горючее?
-Ага.
Сержант прервал слова солдата:
- Он везёт его вместе с моторами на границу. До тех мест всего-то полчаса езды. Там их покупают в четыре раза дороже. У него семья из местных, жители пустыни. Ему уже шестьдесят стукнуло. Он клятву дал, что жене развод даст, если опиум привезёт. Конечно, если не врёт.
- Те, что в пустыне живут, не врут.
Это сказал Джан Мохаммад, вставший на защиту жителей пустыни. Каземи подумал, что с момента выдачи товаров по карточкам, что начнётся со следующего года, они окажутся без работы, но препятствовать их действиям полномочий у него не будет.
Путь по пыльному шоссе проходил среди невозделанных полей, где разрозненно попадались домишки, состоящие из четырёх обмазанных глиной стен, да куполообразных крыш. Чуть впереди – большое кладбище, где каждая могила представляла собой лишь груду камней да пыли. И больше ничего!
По просьбе белуджа джип остановился, и Джан Мохаммад слез.
- Господин майор! Вы знаете, кто это?
Словно этим вопросом сержант хотел его застигнуть врасплох.
- Он сидел рядом со мной в автобусе.
- Он убил мужа своей сестры.
- Убил?
- Говорят, из-за сестры своей. Вроде бы, она не могла иметь детей, и муж её взял себе другую жену.
Каземи поглядел в зеркало и бросил взгляд назад. Оставив белуджа позади, они увидели, что тот сидит возле могилы.
- Во время он теперь идёт к сестре.
- К сестре?
- А куда же ещё?! Вроде бы он и вызвал её смерть. На следующий год сестра его умерла.
- Почему?
- А кто ж знает-то? Здесь ничего нет, кроме скорби и печали. Но я, конечно, не хочу вас разочаровывать: они хорошие люди, однако если есть нечего, работы нет, воды нет, чего можно ожидать? Говорят, здесь когда-то были закрома Ирана, воды было – хоть утони. Вон – река Гильменд. А после того, как американцы захватили Афганистан, вода в сторону Ирана не поступает. Построили плотину, очень большую. Но вода от неё идёт на посевы опиумного мака, который нам отправляют.
Каземи посмотрел на сержанта, усы которого были дымчато-жёлтого цвета, и про себя подумал: «Да! Нам...»
Он знал, что ему предстоит первая встреча лицом к лицу с людьми из полицейского участка. Любые перемены начинаются внутри этого участка.
2
Полицейский участок был обычным с виду: здание прямоугольной формы с высокими стенами. Для большей безопасности за забором поставили ещё цементный блок, так что снаружи нельзя было увидеть, что творится внутри участка. Всё это совершенно портило внешний вид здания. На крышу башни навалили мешки с песком, а за ними положили тюфяк, на котором сидел смуглый солдат.
Участок находился в самом начале деревни. Пока не было видно ни одного человека. Едва только джип начал въезжать на территорию полиции, как Каземи приказал сделать объезд по деревне. Ему просто хотелось посмотреть, куда же его откомандировали. Само понятие «деревня» привлекало его внимание.
Посреди сухой систанской степи, на нескольких высоких холмах и горах стояли сказочного вида глиняные домики с куполообразными крышами. Сержант рекомендовал, что лучше отложить объезд деревни на другое время. Он был уверен, что их может поджидать угроза, но Каземи не хотелось показывать своё малодушие, и, ухмыльнувшись, он настойчиво повторил свою просьбу. Они въехали в деревню. Рядом с несколькими бакалейными лавками с товаров счищали следы пронёсшейся песчаной бури. Пытливые взгляды деревенских обитателей, молодёжи на мотоциклах, детей, носившихся по улице без обуви, выводили его из себя. Белуджские женщины в разноцветных нарядах сметали пыль и разгребали движущийся песок.
На лица людей налепилась пыль. Если и дул ветерок, то лишь сушил их пот, оставляя при этом пыль и жар. Жар же был таким, что приводил в изнеможение. Джип остановился возле одной из бакалейных лавок в деревне. Солдат вышел из него и вскоре вернулся с бутылкой минеральной воды и несколькими одноразовыми стаканчиками. Налил ему воды, но Каземи отказался.
- Вы не хотите пить, товарищ майор?
Каземи вытащил из кармана деньги и отдал солдату:
- Иди, заплати за это!
Солдат бросил взгляд на сержанта.
- Ну, иди же! Или ты не слышал, что сказал товарищ майор?
Солдат ушёл. Сержант протянул руку к своим дымчатым усам и провёл по ним:
-Здесь записывают на наш счёт. Потом, когда есть возможность, расплачиваемся.
Каземи знал, что он лжёт: он за долгие годы хорошо изучил людей, особенно в таком месте, как здесь. Владелец магазина поглядел на Каземи и помахал рукой. Каземи также с улыбкой кивнул ему головой и поднял руку в знак прощания. Солдат вернулся, на этот раз уже с несколькими пакетиками фруктового сока.
Но Каземи отказался. Солдат сказал, что это для товарища майора. Каземи хотел что-нибудь ответить, однако сержант опередил его и сказал:
- Если вы откажетесь, им это не понравится.
Джип поехал. Прохладные кусочки персика из сока освежали горло Каземи. Сержант продолжил начатую беседу:
- Я служу в этом районе уже тридцать лет, но пока что так и не узнал их. Они хорошие люди, но мир с ними возможен до тех пор, пока не поссоришься с кем-нибудь. Тогда нужно быть очень внимательным. Не суйте нос в их дела! Пока можете, обходитесь с ними повежливее. Но если кто-то чинит насилие, крепко прижмите его. Если они заметят в ваших глазах страх, то всё, пиши пропало. Спросите меня – я вам отвечу, что нужно сохранять дистанцию. Если они с вами подружатся, то следует пропускать их через границу с контрабандой.
- Они и деньги предлагают?
Сержант был проницательнее, чем казался на первый взгляд:
- Если вы из числа их родни.
- А есть ли у них родные среди кого-нибудь в участке?
Сержант засмеялся:
- А что тогда прикажете?
Каземи и сам засмеялся и махнул рукой в воздух: мол, нужно возвращаться.
3
Джан Мохаммад встал с могилы сестры. За это время кладбище разрослось. Он с трудом отыскал могилу сестры. Подвижный песок завалил верхнюю её часть, и если бы на могиле не было отметки – той самой разбитой стеклянной синей вазы, что выпала у него из рук – ему бы пришлось ещё повозиться, чтобы найти её. Меткой на каждой могиле служили мелкие и крупные камни, сложенные в виде овала. На некоторых из них такие овальные поверхности были заполнены и подняты наверх.
Теперь Джан Мохаммаду следовало подготовиться, чтобы спустя восемь лет встретиться лицом к лицу с женой. Он сам просил, чтобы Маиде не приходила к нему в тюрьму. Ему тамошняя атмосфера не нравилась, и менее всего хотелось, чтобы кто-либо смотрел на его жену. С того момента, как он попал в тюрьму за убийство мужа сестры, и по настоящее время, когда его оправдали, по-видимому, он очень сдал. На могиле валялся осколок зеркала. На какой-то миг он взглянул в него. На том месте, по которому пришёлся кулак водителя автобуса, виднелся синяк. Он вспомнил драку и судебное разбирательство, имевшее место между ним и мужем сестры. Он узнал, что тот взял себе ещё одну жену и мучает его сестру из-за того, что у той не получается забеременеть. Был как раз сезон сбора урожая пшеницы, и он лично пришёл на поле, чтобы проучить того типа. Мустафа присоединил молотилку к арендованному трактору и быстро ссыпал обмолоченное зерно. И так как аренда трактора была недешёвым удовольствием, ему не хотелось упускать время. Всего-то и имелся один трактор, да и тот был в деревне. Зерно он сыпал в отверстие молотилки, давил ногами и засовывал внутрь. Вдыхал запах свежесобранной пшеницы и обливался струями пота.
Вот тут-то на его пути и появился Джан Мохаммад. Вскоре и из-за ярости обоих, и из-за работы трактора послышались шум и гам. Оба кричали вынужденно: Джан Мохаммад грозил, что убьёт Мустафу, но тот не обращал внимания. Мысли его были рассеянны, он твёрдо нажимал ногой на зерно, чтобы отправить его в молотилку. Но он перестарался, и до того сильно нажал, что нога застряла в автомате, и он взвыл. Джан Мохаммад застыл в изумлении. Ещё до того, как он успел зашевелиться и выключить трактор, молотилка, словно мясорубка, затащила Мустафу внутрь по самую грудь. Ужасающее было зрелище. Из другого отверстия молотилки вытекала кровь. Мустафа пока был жив и орал. Но тут он лишился сознания. Больше уже ни у кого не оставалось сомнений: это Джан Мохаммад затащил его внутрь молотилки.
Со времени того события и до момента, когда доказали его невиновность, прошло восемь лет. Все свидетельские показания были не в пользу Джан Мохаммада. Но, в конце концов, братья его жены заплатили денег и наняли адвоката, чтобы тот защищал его, хоть сам Джан Мохаммад никогда не просил о подобном. Спустя год его сестра слегла от болезни, и вскоре от неё не осталось ничего, кроме холмика из гравия.
Джан Мохаммад пустился в путь в сторону деревни. За эти восемь лет он очень изменился, стал начитанным, особенно по части сельского хозяйства. Он решил возделать свой небольшой участок. Но и любовными романами он также зачитывался, и хотел вести себя с женой как те герои-любовники, приносить ей букеты цветов и коробки конфет. Однако как только он вошёл в деревню, все эти фантазии вылетели у него из головы, а место их заняли горькие и сладостные воспоминания из прошлого. Ему не хотелось столкнуться с кем бы то ни было, не хотелось никого видеть, вот почему он прикрыл лицо. Первым, кого он хотел увидеть, была Маиде. Он постарался восстановить в памяти её лицо: среднего роста, худая, с вытянутым лицом, крупными и добрыми глазами, вьющимися волосами цвета вороного крыла, доходившими ей до нижней части спины, которые она чаще всего заплетала.
Дверь была открыта. Он вошёл внутрь. Овец в хлеву не было. Он понял, что его брат Рахман отвёл стадо пастись в степь. Минуту постоял во дворе, приглядываясь. Со стороны печи донёсся голос Маиде. Она как раз рубила дрова. Джан Мохаммад вдруг схватил её руку, поймав на лету, и вытащил у неё из руки топор. Маиде слабо вскрикнула.
- Это нехорошо, не твоё это дело.
С покрытым лицом Джан Мохаммад принялся рубить дрова вместо неё.
Она знала, как рубит дрова её муж. Джан Мохаммад со всех сил принялся за этот изнурительный труд – рубку дров, словно хотел невзгоды за все восемь лет излить на эти бездушные поленья. Прошло несколько минут, и наконец, он выбился из сил. Присел на землю и застонал. Снял с лица куфию, и Маиде увидела его покрасневшее от волнения лицо:
- Джан Мохаммад!
Таким голосом она произнесла его имя, что для Джан Мохаммада это милее было, чем сто раз услышать «дорогой мой»! Он ещё сильнее встал всхлипывать.
Маиде принесла ему воды, и Джан Мохаммад запечатлел поцелуй на руке, протянувшей ему стакан, а потом потянул её к себе.
4
Прошло не более нескольких минут с тех пор, как они прошли мимо поста, и уже вернулись туда. Перед постом было многолюдно: там уже столпилось много народу, мотоциклеты «Иж» и «Тойоты». Солдаты же успокаивали народ, как могли. Майор спросил сержанта:
- Ну, какие новости?
Тот хладнокровно ответил:
- Не знаю.
- Почему они без рации и так близко?
- Рации не работают. Мы связались с центром, и договорились, что они приедут и всё починят.
Солдат быстро прыгнул вниз, чтобы расчистить от толпы дорогу для проезда джипа. Сержант провёз джип внутрь поста. Все оргмероприятия для официальной встречи и въезда нового начальника поста расстроились. Солдаты, подготовившиеся к смотру войск, были заняты тем, что приводили в порядок обстановку, а Каземи без всяких церемоний вошёл на свой новый пост, где ему предстояло работать. Несомненно, он был рад этому, ибо больше уже никто не обращал внимания на его растрёпанный вид и штатскую одежду.
Полицейский пункт представлял собой центральное здание с несколькими помещениями внутри. Комната предварительного заключения в углу дозорной вышки, большой белый резервуар с водой, туалет за центральным зданием и несколько плакучих ив и незасеянный огородик представляли собой новое место работы майора.
Одежда солдат была развешана повсюду на участке, который казался совсем неустроенным. У Каземи не было сомнений, что они только ради соблюдения протокола застегнули пуговицы на своих френчах. Основными обитателями поста были десяток солдат, два кадровых унтерофицера, да один должностной унтерофицер. Последний, несмотря на то, что был старшим по званию, был вынужден отдавать честь кадровикам. Солдаты с любопытством глядели на Каземи и ожидали приказаний вышестоящего. Возможно, им хотелось знать, будет ли их новый начальник с ними строг или нет.
Каземи вошёл в свою комнату, которая была чище и убранней остальных помещений участка. Несколько знаков, предупреждающих об опасности, коробка со средствами для оказания неотложной помощи, несколько железных файлов зелёного цвета, стол с несколькими стульями, да металлический шкаф с большим замком составляли убранство помещения, и говорили о крайне дурном вкусе. Каземи отметил про себя «Тут и двух лет маловато, чтобы привести в порядок весь участок, что уж говорить о регионе».
Рация лежала на одном из файлов. Каземи удивился, насколько она была пыльная, попробовал её, но из неё не раздалось ни звука. Он спросил:
- И сколько времени уже не работает?
- Две недели.
- А если случится чрезвычайная ситуация, что тогда делать будете?
У одного из солдат было тёмное, выжженное солнцем лицо; он в шутку сказал:
- Позвоним 110.
Остальные солдаты рассмеялись. Сержант с бранью выгнал их вон, заорав:
- А ну пошли на свои посты!
Он хотел остаться наедине с Каземи, однако сказал:
- Ладно, это ещё успеется, а сначала идите и разберитесь там с беспорядком!
- Хорошо! Тогда как только у вас будет возможность, я вам кое-что расскажу.
- О чём?
Сержант промямлил и ответил:
- Обо всём... Об участке... и ... о его обитателях.
- Обязательно, обязательно.
У Каземи не было намерения сразу же вызывать чьи-либо подозрения: он решил встретиться со всеми, даже с каждым из солдат по отдельности, получить от них сведения, узнать об их проблемах, и может быть, также принять соответствующие решения по ним. Многолетний опыт работы в разных регионах научил его, что следует дружить с теми, кто работает в участке, ибо в момент опасности именно товарищи могут прийти на помощь, а не сотрудники или подчинённые. Он даже не задумывался, нравится ему тут или нет. Единственное, что он знал – эти два последних года ему нужно провести тут и закончить свой послужной список, в котором не к чему было придраться.
За все двадцать восемь лет службы он столько перенёс несчастий и лишений, спасая жизни других людей, что совесть свою сохранил чистой. Он глубоко вздохнул, и уселся на ветхий стул начальника полицейского участка. На губах его появилась довольная улыбка, словно он развалился на перине из лебяжьего пуха.
5
Запах мяса, или, может быть, звук чугунного горшка-дизи разбудили Джан Мохаммада. Он испытывал какое-то необычное оцепенение, но в то же время хотелось ещё немного подремать. Вполглаза он поглядел на плиту и вспомнил, что восемь лет назад, когда его посадили в тюрьму, у них дома плиты ещё не было. От этой мысли он задышал чаще. Не по вкусу ему это было: словно тигр, на владения которого покусились чужие, он решил покружить по дому и вспомнить всё.
Дом Джан Мохаммада располагался на одном из самых возвышенных участков деревни, на крутом склоне. Он вспомнил, что его отец строил его, только когда шёл дождь. И в самом начале имелась только одна комнатушка из кирпича-сырца, а когда пришла зима, отец сделал углубление в земле на холме, которая была очень твёрдой, чтобы скопить в нём дождевую воду и заготовить глиняную кашу, из которой он делал сырец. Когда стояли солнечные дни, они смешивали землю с соломой и формировали кирпичи. Затем складывали кирпичи стеной друг на друга всё выше и выше, пока не получилась целая комната. После чего над ней соорудили куполообразный потолок, который также состоял из чистого сырца. А для прохода света и вентиляции сделали щели в потолке, покрывавшем низенькие стены, так что получалось, словно там есть нечто подобное отдушине. Если за душой у них водились деньги, то дверь обычно делали деревянную, если же нет – то занавешивали ткань перед входом. Вот так и получилась комната для одного из их детей, который, вполне вероятно, туда ещё и будущую жену потом приведёт.
Теперь же все дети разъехались, и во дворе имелось целых четыре комнаты. Две из них обветшали, и потому использовались в качестве складов. Одна из комнат, что была построена с кирпичными ступенями в самой высокой своей части, принадлежала его младшему брату, Рахману. Загон для скота находился в заднем конце дома, а печь – за загоном, в глухом и тихом месте. Дом их никто не посещал, разве что кто-то иногда поднимался на холм. Но конечно, старшие обычно этим не занимались, так что здесь было личное пространство Джан Мохаммада. Немного выше устроили точно такого же вида туалет. Разное барахло, вроде дров и всяких потрёпанных вещей, валялось по углам.
За эти восемь лет в доме произошли изменения. Братья его жены Маиде принесли ей в дом газовую плиту с несколькими капсулами, и иногда его брат Рахман или они сами наполняли их. И сейчас Маиде поставила еду на плиту, и по дому пошёл мясной аромат. Сама же она в другом конце дома грела воду в медном котле, чтобы он помылся. Их старая баня вышла из строя, и Маиде не хотелось, чтобы её муж делал полное омовение, пока Рахман дома. Джан Мохаммад с любопытством поднялся по ступеням заглянуть в комнату Рахмана. Оттуда сверху он мог обозревать всю остальную деревню и сухую степь вокруг. В той стороне виднелся также полицейский участок. Новинкой там был флаг, который развевался на ветру. Он открыл деревянную дверь в комнате Рахмана. Доски в ней расшатались и готовы были в любую минуту вывалиться из петель. Он сказал про себя:
- Вот ведь неповоротливая туша! Даже гвоздь сюда не забьёт!
В комнате было полным-полно всякого барахла: вентилятор, не первой свежести проигрыватель для компакт-дисков, множество дисков с аудио и видео, несколько фотографий актрис, автомобилей и европейских достопримечательностей. Кровать его была расстелена, а перед дверью расставлена посуда с едой. В комнате видны были следы сигарет, а палас запылился. Словно брат его привык ходить по комнате в уличной обуви. А может быть, то были следы, занесённые песком и ветрами. Зеркальце, расчёска, одна его фотография и прочий хлам были разбросаны рядом с обложками от компакт-дисков. Была там и фотография, снятая десять лет назад на севере страны. На той фотографии Рахману было всего двенадцать лет. Он был худым и высоким, одет в белуджский костюм и в чёрную шапочку.
Джан Мохаммад увидел и себя – вид у него был нахмуренный и серьёзный, с густыми усами и проницательными глазами, которые словно бы хотели сойти с фотографии.
Рахман попадал в тюрьму по нескольку раз в год и там встречался с ним. Джан Мохаммаду было известно, что его брат бросил учёбу. Пределом мечтаний Джан Мохаммада было, чтобы из этого паренька что-нибудь вышло. Возможно, если бы с ним это всё не случилось и его бы не посадили в тюрьму, его желание сбылось бы. Он упрекал только самого себя. Он вышел из комнаты и ещё раз окинул взглядом степь, пока не рассмотрел вдали стадо овец, и не догадался, что там Рахман.
Он пошёл к Маиде. Женщина улыбнулась, вытащила хлеб из печи, подала ему. Он с благодарностью посмотрел на неё и принял хлеб. Спустя годы он снова попробовал вкус свежеиспечённого женой хлеба. Он спросил:
- А откуда газовая плита?
- Купили. Она уже была в употреблении. Дешёвая была. Дрова-то не всегда имелись. Так намного легче.
Она солгала. Просто ей не хотелось злить Джан Мохаммада. Он был весь мокрый от пота. Она вытерла его пот своей косынкой. Несколько пятен от муки осталось на её смуглом лице. Брови она не выщипывала. На руках её были рисунки из хны. На лбу появилось несколько морщинок, но для Джан Мохаммада она была по-прежнему желанна и соблазнительна. Он внезапно почувствовал, насколько же он любит её. От страсти в глазах его собрались слёзы. Он отвернулся, чтобы Маиде не видела его мужских слёз.
- И в этом году дождь не выпал, но вот уже несколько недель, как воды Гильменда открыты. Что-то посадили. Рахман хотел обработать твой участок и засеять, но у нас не было денег. Ты же сам говорил мне – не брать ничего у брата.
Джан Мохаммад повернулся к ней. Ему было любопытно и хотелось поглядеть, что стало с золотым ожерельем. Но его нигде не было видно. Он сказал про себя: «В конце концов, они должны же были на что-то жить все эти восемь лет».
Ему стало стыдно, что у жены его нет никаких украшений на шее. Наверняка она смущалась перед другими женщинами, особенно перед жёнами братьев. Он взял хлеб и пошёл к дверям.
- Куда это ты?
- Я ещё приду.
- Сначала поешь, потом иди.
Он не обратил на её слова внимания. Взял тюрбан и пошёл к своему земельному наделу. Едва подойдя к воротам, заметил соседей, но не было у него настроения с ними раскланиваться и здороваться. Свернув с основного пути, он решил пойти по бездорожью, по крутому склону деревни прямо к своему наделу. На склоне он невольно ускорил ход. Обрадовался тому, что почувствовал проворность в ногах и подбодрил себя, что пока ещё довольно силён, чтобы начать всё снова.
6
Прошёл уже час с тех пор, как Каземи находился в участке. Он закрыл свою дверь и пытался сосредоточиться. Ему хотелось распланировать и организовать всё, начиная с кухни и заканчивая комнатой предварительного задержания и вооружения для того, чтобы отдавать определённые распоряжения в любой ситуации. Он должен был собраться и сказать солдатам, чтобы те сняли свою одежду, сохнущую на верёвках. Ему следовало постепенно навести здесь порядок.
Он как раз думал о том, как сделать так, чтобы его полюбили. Понравится ли его подчинённым видеть в нём лёгкого в общении и доброго человека, или командира сильного и решительного? Первое же общение его с людьми поставит клеймо на его личности до конца службы здесь.
И пока он раздумывал над этим, сама реальность спутала его карты. Послышался голос сержанта. Он бил одного из солдат. Из-за окна было видно, что солдат схлопотал и побоев, и ругани. Солдат, у которого было смуглое лицо и немощное тело, не мог защищаться, хотя и имел на то разрешение. Он получил побоев и отступил назад.
Кровь Каземи вскипела. Он тут же подозвал одного из солдат и приказал привести к нему наказанного солдата и сержанта. Спустя несколько минут к нему в кабинет с покрасневшим от гнева лицом вошёл сержант, еле переводя дух. Он словно был недоволен тем, что ему помешали делать своё дело, и отдал краткое приветствие. Чтобы успокоиться, Каземи занялся папками с донесениями, что лежали на столе, не обращая на сержанта внимания. Потом он сказал:
- Присядь!
Сержант послушался. Снова прошло какое-то время. Чтобы не обострять тему разговора, заговорил о другом:
- Сколько, ты говоришь, рации уже не работают?
- Да уже несколько недель.
- Почему не приехали и не починили их?
- Не знаю!
- Что случилось?
- Это не представляет особой важности для такого участка, как наш.
- Я имею в виду то, что произошло на площадке. Что сделал солдат?
- Этот сукин...
Он проглотил ругательство и продолжал:
- Он поехал на джипе за обедом, а когда возвращался, перед одним домом собака залаяла, он развернул джип в сторону собаки и наехал на чужой дом. Хулиганский акт совершил.
- Ну и ну!
- Хозяин дома вышел из себя и осыпал бранью весь наш участок.
- И из-за этого у дверей была такая суматоха?
- Из-за того идиота, несчастного солдата.
- А что говорится в правилах о подобных случаях?
- Вы не знаете их – это же белуджи. Они отличаются от жителей других мест. Если вы будете плохо обращаться с одним из них...
Каземи прервал его и снова спросил:
- Я сказал: что говорится в правилах?
- Ваше благородие! Я двадцать девять лет служу. Плохо вышло, что вы меня вызвали прямо перед солдатами.
- Ты не можешь бить солдата. Пошли его укладывать кирпичи, на гаутпвахту, лиши увольнительной, пошли на обязательные работы, или в судебные органы.
- Вы правы, ваше благородие!
- Сержант! Здесь отдел охраны порядка?
-Нет, товарищ майор! Потому-то я с ним так поступил, чтобы не наживать себе врага.
- А представь себе, что однажды ночью внезапно нападут на нас?
- Струсят.
- Струсят или нет. Предположить невозможное разве нельзя?
Дыхание Каземи стало более ровным. Он обратил взгляд в сторону окна. С раздражением на лице он продолжил:
- Отнюдь нет. Вот несколько дней тому назад в одном полицейском участке на границе устроили резню.
Каземи взял ручку с папки с донесениями, отодвинул стул назад, поднялся и подошёл к окну со словами:
- В таком положении прийти тебе на помощь может только друг, нет, подчинённый.
- Верно, товарищ майор! Я всегда им друг. Спросите у них самих. Я им всем друг. Они меня называют «отец», и когда просят увольнительную, я за них ручаюсь. Я за ними присматриваю, однако...
Каземи больше не хотелось с ним спорить. Он стал резче и с раздражением повернулся к сержанту и сказал:
- Однако, сержант, ты можешь обращаться с ними только так, как прописано законом.
На мгновение сержант утих, затем более спокойным тоном продолжил:
- Этот участок на своём веку повидал уже десятерых командиров. Вначале все они говорили то же самое. Но спустя какое-то время и вы поймёте, что закон не может всегда и на всё давать один ответ. Этому солдату даже нравится, что я его послал в камеру предварительного задержания, так как там безопасно, для него это равносильно поощрению.
Каземи заговорил более мягким и дружелюбным тоном:
- Ну так, в конце концов, обед-то привезли или нет?
- Обед? Я же никогда здешнюю пищу не ем. Я скажу на кухне, чтобы вам что-нибудь приготовили.
Когда майор увидел улыбку на лице сержанта, сказал:
- Вот как! Я должен был понять, что вы человек скромный!
Каземи поглядел на него, чтобы иронию пропустить мимо ушей, а сержант поднялся и сказал:
- С вашего позволения!
- Скажите тому солдату зайти!
- Ваше благородие, ну простите, что я задал ему взбучку!
- У меня к нему другое дело имеется.
- Ваше благородие! Он ведь сейчас на посту.
Сержант вышел, а через некоторое время вошёл побитый солдат, который от страха весь трясся.
- Садись!
Солдат с дрожью и опаской присел.
- Что ты сделал?
Солдат разрыдался и ответил:
- Ваше благородие, простите. Оплошность совершил.
- Это правда, что ты хотел кого-то задавить джипом?
- Я? Нет. С вашего позволения, то была собака.
- С вашего позволения? Но сержант говорит...
- Нет. Клянусь Богом, Кораном клянусь, Пророком! Позвольте руку на Коран положу.
Каземи пришёл на ум план. Казалось, что солдат готов поведать что-то против сержанта или разгласить какие-то тайны.
- Этот сержант честный человек. Я в его словах не сомневаюсь.
- Нет, ваше благородие! С вашего позволения, но он лжёт. Он сам тысячи проступков совершает, а мы помалкиваем.
По-видимому, фраза «с вашего позволения» была у него чем-то вроде слова-паразита. Оно сохранилось у него со школьной скамьи, и он всё ещё не мог от него избавиться. Другие солдаты называли его «Господин с позволения».
- Проступки? Сержант? Невозможно такое.
- Вам-то откуда знать? Вы же только приехали. С вашего позволения, он соучастник контрабандистов.
- Не клевещи!
- Господом заклинаю вас, не говорите ему! Он меня со свету сживёт. С вашего позволения, но всем известно, что ему сообщают, и он даёт разрешение провозить горючее.
Словно школьник, боящийся получить розгой и прячущий руки под мышками, солдат сунул туда руки.
- Не может быть.
- Я их всех знаю. С вашего позволения, я и сам несколько раз провозил его через границу.
- С моего позволения?
- Нет! Простите. С его разрешения.
- Серьёзное преступление совершил, значит. Ты же сознался в нарушении закона.
Солдат на мгновение помедлил. Он порядочно струсил, и, заикаясь, сказал:
- С вашего позволения, но я же по приказу...
- Раз согласно приказу, то нарушения закона тут нет. А что будет за пособничество в контрабанде?
Солдат снова ударился в слёзы:
- Но это же...
- Преступление не доказано, но ты сам сознался.
- Простите!
- Чем занимался, прежде чем пошёл в армию?
- Ошибку совершил!
- Я спросил: кем ты был?
Солдат совсем как ребёнок вытер рукавом слёзы и сказал:
- С вашего позволения, я маляром был, здания красил.
- Значит, рисовать ты умеешь?
- Да, с вашего позволения.
- Тогда начерти круг на стене здания, посмотрим, сколько краски потребуется.
- Слушаюсь!
- Разумеется, после того, как вернёшься со службы на посту.
- Слушаюсь!
- Ну, вставай да иди! Если ещё раз опозоришь участок, к судье отправлю.
- Ваше благородие, оплошность я совершил. Господом Богом кляну вас, не говорите ничего сержанту. С вашего позволения!
Одна только эта фраза: «С вашего позволения» и оставалась. Каземи, с трудом сдерживающий смех, ухмыльнулся. А на губах простодушного солдата появилась улыбка.
Каземи сделал знак рукой, и солдат вышел. Через несколько минут уже другой солдат принёс Каземи обед.
- А столовой здесь нет?
- Нет, но отец сказал сюда вам принести обед.
- Отец?
- Простите, просто мы зовём товарища сержанта отцом.
- Хорошо, тогда я тоже пойду пообедаю с вашим отцом. Одному как-то не обедается.
Солдат, широко улыбнувшись, вернул поднос с едой на место.
7
Уже спустя несколько минут Джан Мохаммад стоял у колодца на своём земельном участке. Он собрал сухую, потрескавшуюся почву. Повсюду на участке из мелкого песка проглядывали высокие, острые травы в маленьких снопах. Дул лёгкий ветерок, и от высоких и низких деревьев по краям поля исходил подозрительный звук. Он взял камень и кинул в колодец. Колодец ответил ему иссушённым голосом: «Нет во мне воды». Он простоял мгновение у края колодца и поглядел вокруг. Всё было бурого цвета: даже зелень деревьев имела земельный цвет. Скупые участки земли вокруг были заброшены. Если бы он был тем Джан Мохаммадом, что и восемь лет назад, поменял своё решение и вернулся домой! Однако сейчас он бесповоротно принял решение достать воду со дна колодца, а растения – поднять с земли. Ему не хотелось возвращаться с пустыми руками.
Он вытащил из-за пазухи серп и принялся косить траву. Вспомнил, что из неё может выйти метла. Уже через несколько минут собрал вокруг порядочное количество травы. И когда он складывал её в стог, услышал звук мотоцикла. Мотоцикл был местный. Только у его приятеля-жителя пустыни он имелся. Единственным, кто всё это время стоял на его стороне, был житель пустыни, шестидесятипятилетний мужчина небольшого роста, который никогда не расставался со своей синей «Ямахой». Разъезжая на ней, он кормил десяток человек. Некоторое время назад он промышлял контрабандой наркотиков. Он работал вместе с братьями жены Джан Мохаммада, но с тех пор, как его собственный сын скончался от передозировки, он поклялся разводом с женой, если не покончит с ними. В эти дни ясно было, что он еле-еле сводил концы с концами. Он казался усталым и разбитым. Но при виде Джан Мохаммада столько бодрости и сил появилось в нём, что он полностью преобразился и оттого выглядел незнакомым. Он пошёл в его сторону и обнял его:
- Давно я тебя ждал. Мне сообщили, что ты приедешь. Когда вернулся?
- Сегодня, старик!
- Сегодня? Почему же тогда дома не остался?
- Да так. Пришёл вот заглянуть на свой участок.
Он бросил взгляд по сторонам:
- А где Рахман?
- Пасёт стадо в пустыне.
- А ты? Он тебя по голове ударил, что ли?
Он продолжил вкрадчивым тоном:
- Спустя восемь лет пришёл домой и оставил жену, чтобы сюда явиться? Что ты за мужчина?! Я вот себе третью жену взял.
Джан Мохаммад громко рассмеялся, как не смеялся ни разу за все восемь лет.
- Смеёшься? И кто же из нас двоих молодой – ты или я?
- Ясное дело – ты, житель пустыни!
- А братьев жены своей видел?
- Нет.
- Лучше избегай их по мере сил. Когда ты в тюрьму сел, они просто змеями были, теперь же и вовсе гадюки.
- Сам знаю.
- Снова пристали они ко мне, чтобы шёл на них работать. И сколько бы я не твердил, что завязал с этим, они упёртые.
- Не рассчитывай на них.
Приятель Джан Мохаммада сел и взял горсть земли, которую сжал в руке:
- Если бы сынок мой не умер, то был бы твоим ровесником, Джан Мохаммад!
- Да помилует его Господь!
- Я совсем беден.
- Тебя искушают?
- Нет. Днём что-нибудь нахожу. Как бы ни было мало, но когда насыпаешь в миску, хоть и чуть-чуть, да сыт бываю.
Джан Мохаммад присел и играл с колючками, что росли под ногами. Оба молчали, уставившись на линию горизонта, где кончалась пустыня, и переливался мираж приятного синего цвета. Один лишь ветер завывал среди деревьев. Иногда до ушей их доносился странный крик птицы, и через несколько мгновений эта птица взмывала ввысь и улетала. Когда говорил приятель Джан Мохаммада, крестьянин, житель пустыни, его голос распространялся эхом через слуховой аппарат. Джан Мохаммад сказал про себя: «Должно быть, он ничего не слышит с таким старым слуховым аппаратом».
Движение грузовиков в тех местах было частым, что возбудило любопытство Джан Мохаммада. Его приятель понял это.
- Четвёртый колодец копают. Если бы у меня было здоровье, я бы отправился туда работать. Полсела там трудится. Как-нибудь зайди поглядеть!
Джан Мохаммад погрузился в раздумья и снова посмотрел на колодец, словно ему предстояло вычерпать из него всё своё будущее.
- Ты хочешь выбросить это?
Приятель уставился на ту траву, что срезал Джан Мохаммад.
На миг тот помедлил с ответом.
- И что?
- Жаль! Из этого метлу можно сделать.
У него самого была такая идея, но он знал, что продав ту метлу, хлеб для детей своих заработает.
- Я не хочу.
- Я не говорил, что однажды кто-то придёт?
Джан Мохаммад помог ему привязать траву к мотоциклу. Её получилось так много, что она свешивалась до самой земли. Даже не верилось, как его приятель-крестьянин со своей хрупкой конституцией может сдвинуть такой тяжеленный груз. Он крепко покрутил ручку, чтобы завести мотоцикл. Газанув один раз, мотор тут же заревел и тронулся. Мужчина сел, взметнув в воздух целое облако пыли вслед за собой.
Джан Мохаммад горько улыбнулся. В пустыне такие же обитатели, как в тюрьме: у каждого есть своё большое горе, однако он сам не преследовал цели склониться под гнётом этих бед. Он подвернул широкие штанины своих белуджских штанов, подобрал подол рубашки и заправил в штаны, и в миг спустился на дно колодца. Глубина его не превышала нескольких метров. Там была твёрдая и влажная почва. Он понюхал её. Она всё ещё отдавала влагой. В распаренном воздухе он прислонился головой к колодцу и ощутил на мгновение запах Маиде, свежего хлеба и готовой еды. Раньше он думал о том часе, когда мирно обнимал её. Ему хотелось побыть с ней ещё, но очень скоро в мысли его закралось сомнение – объятия мужчины с пустыми карманами не вызывает особого расположения.
Отведав особого хлеба Маиде, в который было завёрнуто много мяса с рисом, у него появилась возможность хорошенько рассмотреть Маиде. Он не знал, что она ходила выщипывать брови, зашла также в баню и надела новую чистую одежду.
- Сама сшила?
- Ну да.
- Красивое!
Кожа его блестела, с неё стекло несколько капель пота. В комнате было жарко. Он поднял голову и поглядел вверх; вентилятор на потолке не работал. Ремонт его тоже числился в списке неотложных дел, вот только на какие деньги? Мысли о будущем его расстроили.
Подошла Маиде собрать грязную посуду. На миг их взгляды пересеклись. Короткий миг. Словно глаза их говорили без слов.
- Ты счастлива со мной?
На губах Маиде появилась горькая улыбка:
- А ты думаешь, как я провела все эти восемь лет?
Он выкинул из головы скороспелую мысль взять и поцеловать её. Возможно, он никогда бы не осмелился задать ей этот вопрос. Маиде ушла по своим делам. Джан Мохаммад думал о прошедших восьми годах, и веки его отяжелели.
То был второй сон Джан Мохаммада. Он всё ещё ощущал вкус еды, что была сегодня на обед, как звуки прибывшего стада разбудили его. Наполовину поднявшись, он увидел скот, что направлялся в овчарню. Сосчитал овец, подумал, что их стало больше вдвойне.
Закат напрочь позабыл о деревне. Из дальней мечети донёсся азан, затем музыка из магнитофона, игры детей на улице, блеяние овец, лай собак издалека. Показалось оранжевое солнце, воздух стал прохладней и свежей. Его посетила гнетущая печаль: он думал о том, что вода так и не дойдёт до колодца, а все его планы на будущее спутаются, о том, что так и не смог компенсировать все эти восемь лет – восемь лет, прошедшие для него так, как будто их было все сто, в попытке доказать свою невиновность, вдали от жены, семьи и дома, и наконец, мольба Маиде к братьям сделать что-нибудь ради него.
Он услышал голос Рахмана, который разговаривал с Маиде. Маиде как раз говорила ему, что его брата выпустили на свободу. Перед дверью показался Рахман, который теперь был высокого роста, так что ему пришлось нагнуть голову, чтобы войти.
- Здравствуй!
На губах его сияла широкая улыбка. Джан Мохаммад даже не стал вставать со своего места:
- Здравствуй!
Возможно, оба охотно бы схватили друг друга в охапку, но им помешал стыд. У народа этого не привычно было говорить друг другу «я тебя люблю». Джан Мохаммад ни разу своей жене таких слов не говорил. А если бы хоть раз сказал, то от переизбытка чувств сердце Маиды остановилось бы.
Они подали друг другу руку. Рахман сел напротив него. Он думал о том, что за эти восемь лет, что он пробыл в неволе, он мог бы сказать Маиде «я тебя люблю!».
- Сколько у тебя овец?
Рахман на пальцах показал восемь:
- Восемь голов – мои, тридцать – твои.
- Восемь?
- Ну да, как и количество лет, что ты в тюрьме провёл. В год по две овцы было у меня.
- В год по одной ты резал?
- Да. Ты видел магнитофон в моей машине?
- Видел.
- Мотоцикл цел?
- Как реактивный самолёт работает. Я купил для него пару шин. У него не было батареи и клаксона.
Рахман говорил энергично, однако Джан Мохаммад отвечал совсем без настроения.
- А ты когда на свободу вышел?
- Да вот сегодня.
- Утром приехал?
- Ходил посмотреть участок.
- Участок? Колодец высох!
- Я хочу воду достать из него.
- Да бесполезно это. Нужно много копать.
Тут Джан Мохаммад разъярился:
- Я и буду копать. Мы снова должны засадить участок. Как раньше: два раза в год.
Рахман замолчал, словно был недоволен. Маиде была занята тем, что раскладывала овечью шерсть, однако издали наблюдала за обоими братьями и думала о том, что всё, как и в былые времена, наладится: Рахман женится, а Джан Мохаммад станет отцом.
8
Сержант готовился уйти домой и уже завёл мотор в своём мотоцикле. Он хотел подвести до дома и начальника участка. Но Каземи не изъявил желания. Сержанту было известно, что особо настаивать тут будет бесполезно, он уже понял, что Каземи не из тех, кто будет находить к каждому особый подход.
- Ваше благородие! А когда приедет ваш багаж?
Каземи сидел за столом и читал ежедневные донесения:
- Я ещё его и не собирал.
- Ещё нет?!
- Возможно, я не привезу сюда свою семью.
Сержант помедлил. Каземи увидел на его лице лёгкое разочарование:
- Что вы имеете в виду?
- Нет! У меня и в намерениях нет уехать отсюда. До пенсии уж точно пробуду.
Затем он замолчал. Не знал, следует ли ему пояснить ещё, или нет.
Тут сержант нарушил молчание:
- В любом случае, если решено не привозить сюда ваши вещи, нужно подумать об оснащении штатного жилья.
Он сделал знак рукой:
- Это как раз позади полицейского участка. Место неплохое. По крайней мере, безопасное.
- Ладно. Возможно, в конце недели распоряжусь, чтобы мне кое-что из вещей прислали.
Каземи внимательно читал страницу протокола заседания на предмет того, вдруг там окажется почерк сержанта.
- Почему вы не стараетесь улучшить свой почерк?
Сержант лишь улыбнулся и с любопытством подошёл к нему:
- В этих местах повышение по должности дают не за красивый почерк.
Каземи закрыл свой гроссбух:
- И какое же повышение получил ваш предыдущий начальник?
Сержант только печально улыбнулся.
- Капитан Пайянде?
- Да.
Сержант присел и положил руку в карман:
- Разрешите закурить?
- Курите!
Он вытащил спичку. Зажёг сигаретку марки «Бахман»:
- А вы не курите?
Каземи сделал знак головой, что не курит. Сержант глубоко затянулся и посмотрел вдаль:
- Он не смог примириться со здешней реальностью.
Каземи открыл окно:
- Здешней реальностью?
Сержант снова указал на свою зажжённую сигарету:
- Если это вам не помешает.
- Нет! Продолжай! Я недавно бросил курить. Боюсь, что поддамся искушению.
- Здешние места отличаются от остальных. Он служил только в крупных городах. Я вас не имею в виду. Однако он был жёстким человеком, который придерживался правил во всём. Со всеми был строг, начиная от простого рядового, офицера и кончая бакалейщиком и мясником. Даже не позволял никому бочку газойля через границу провезти.
Каземи почуял, что сержант был намерен разрешить свои собственные проблемы.
- Тогда и я должен ждать того же!
- Не дай Бог!
- Не дай Бог? Ты хочешь, чтобы я закон попирал?
- Если вы поживёте с этими людьми, то поймёте, что здесь ещё до революции всё было в отсталом положении: ни завода, ни университета маломальского, ничего нет. Небо – и то уже несколько лет скупится и не даёт дождя, чтобы земля хоть что-то уродила. Если у кого-то дети голодают, что им остаётся делать? Сколько человек могут стать патрульными и служащими? А что делать всем остальным? Им же нужно жить, и единственный способ выжить для них – заниматься контрабандой. И те, кто две бочки горючего привязывают сзади к мотоциклу и едут продавать его на границе, добывают себе лишь хлеба поесть. А если им не дать заниматься этим, они поднимут мятеж или станут где-нибудь подальше отсюда продавать наркотики.
Каземи молчал, так как сказать ему было нечего. Сейчас мнение его об этом худом и дряхлом сержанте изменилось. Сильная логика сержанта куда сильнее его идеализма соответствовала реальности.
- Капитан Пайянде перекрыл людям кислород. Однажды он ехал на своём минибусе в город, и ему преградили путь. Несколько вооружённых людей ринулись в его минибус и отрезали ему ухо, а затем положили на его ладонь. И никто при этом не проронил ни слова.
Каземи мрачно улыбнулся: такая же беда, а может, чего похуже и на его голову свалится:
- Сержант! Я с простыми людьми дел не имею. Мне хочется, чтобы здесь было безопасно.
- Многие не хотят безопасности, так как в её отсутствие их дела налаживаются.
- Кто? Семейство Дарбанди?
- Вы быстро догадались!
- Один из рядовых кое-что говорил.
- По своему происхождению они не иранцы. Они с той стороны границы сюда пришли. Пакистанцы, но удостоверения личности у них иранские.
- И вы до сих пор не схватили их?
- Схватить их? Они свободно гуляют и по городу, и по деревне. И никому до них и дела нет.
- Почему?
- Так они следов-то не оставляют.
- И как же вы поняли, что это они?
- Да все знают. Спросите хотя бы у любого ребёнка в деревне. Он и тот знает, кто они такие. Но никто в ваши сети не попадётся. Вот хотя бы взять того парня, которого мы подвезли по дороге сюда...
- Джан Мохаммад?
- Его жена – их сестра. Но счёт у неё с ними разный.
- Между ними разлад?
- Да ещё какой! Что бы ни было – они держат язык за зубами. Девочка любит его, а иначе бы за эти восемь лет, что он в тюрьме сидел, они могли бы избавиться от него.
- А вы не пытались поймать их при помощи этого парня?
Сержант помолчал и сказал:
- Товарищ майор! Здесь убить человека легче, чем его продать.
И потушил сигарету в стакане с чаем. Каземи ответил ему тоном, в котором серьёзность была смешана с шуткой:
- Отлично! Вставайте и идите, больше меня этим не грузите!
Сержант поднялся со своего места:
- В этих местах я работаю уже двадцать восемь лет. Но пока ещё ни с кем не имел проблем.
Каземи многозначительно улыбнулся, будто хотел сказать: «Я-то знаю, как ты с ними договариваешься!»
Сержант остановился перед дверью, словно понял значение его улыбки:
- Но до сих пор я хлеб свой честным трудом зарабатывал. Я не взяточник и не сборщик дани. Лишь иногда я закрываю глаза и кое-что игнорирую... Спокойной ночи!
Ночь для Каземи предстояла нелёгкая. Он ощущал, что немного отстаёт от здешних. У них имелись чёткие и ясные точки представления. Вероятно, для тех, кто приходил в участок, задачи, стоящие перед ними, были ясны. Слова сержанта подействовали на него. Ему следует как можно скорее определить свою собственную позицию и принять решение по большим и малым преступлениям и по сержанту – закрыть на него глаза или нет.
9
Вечером в доме Джан Мохаммада стало людно. Две «Тойоты» последней модели, производя сильный шум своими клаксонами, остановились перед домом Джан Мохаммада, и отовсюду – и из-за них, и спереди – к дому побежали женщины, дети, старики и молодёжь. Братья Дарбанди привезли с собой гостинцев – несколько ящиков бананов, манго и всякой всячины. Маиде внезапно бросилась со своего места, чтобы поприветствовать братьев и их жён. Джан Мохаммад, который не ожидал такого, без настроения поднялся. Масуд, старший брат Маиде, был самым настоящим муллой в полном смысле слова: у него была длинная мягкая борода, светлая одежда и настолько крепкое телосложение, что если бы только одна створка дверей была открыта, он не смог бы войти внутрь. Насколько Джан Мохаммаду хватало памяти, у него всегда была такая комплекция. У него всегда в руках были чётки с крупными бусинами, он постоянно произносил слова зикра, и с ними же вёл учёт всех своих дел. Двое других братьев не были такой же крупной конституции. Средний брат имел залысину на голове в том месте, где шёл пробор, и носил пакистанский костюм, а младший брат, подобно современной молодёжи, был одет в джинсовые штаны и куртку, на запястье носил кожаный браслет, а длинные волосы укладывал подобно пакистанцам. Младший обычно не встревал в разговоры старших, и пока ему не выпадало какое-то тяжёлое дело, слушался их. Он пока интересовался фильмами, компакт-дисками, и ходил неженатый.
Старший брат, Масуд, всегда улыбался, но ничего не могло скрыться от его проницательных глаз, словно он читал ими то, что оставалось между строк. Едва заметив Джан Мохаммада, все заключили его в объятия. А женщины поспешили на подмогу Маиде готовить ужин. Столько золото было навешано у них на шее и в ушах, что при каждом малейшем движении раздавался громкий звон. У Масуда имелось две жены, которые жили друг с другом в полном ладу. Если бы кто-то не знал его личность, то мог бы подумать, что имеет дело с божьим человеком. Да и сам Масуд иного убеждения не придерживался. Он даже не курил. Едва войдя, он тут же направился к цементному прудику в центре двора, чтобы совершить обряд омовения, а затем без промедления стал читать ночную молитву. Джан Мохаммад не выносил их, но ему пришлось отвечать на их вопросы типа: когда приехал, да как...
Когда женщины скрылись из виду, он повернулся к Джан Мохаммаду и сказал:
- У тебя был хороший адвокат. Избранный. Стоящий человек. Надо было с самого начала такого найти тебе.
Джан Мохаммад вынужденно поблагодарил его:
- Спасибо вам!
- Однако он был жадным.
Дабы выразить свою признательность, Джан Мохаммад сказал:
- Сколько же он взял?
- Неважно. Ты для нас дороже.
Масуд пересел и спросил:
- И чем ты намерен теперь заняться?
Дабы опередить возможное предложение от них, Джан Мохаммад ответил:
- У меня же стадо овец есть. Я хочу землю возделывать, как и раньше.
- А воду откуда возьмёшь – землю возделывать?
- Из колодца.
- В том колодце теперь воды нет. И земля теперь тоже стала бесплодной. За восемь лет с неё ничего не получили.
- А я получу.
Масуд улыбнулся:
- Я-то думал, за эти восемь лет ты многому научился!
Джан Мохаммад замолчал. У Масуда не было намерения портить сегодняшний вечер, и он подошёл с другой стороны к делу:
- Да брось ты это! А ты включи-ка вон тот вентилятор, а то что-то больно жарко стало.
Младший из братьев встал, чтобы нажать на кнопку.
Джан Мохаммад сконфуженно произнёс:
- Он вроде бы сломался, пока меня не было.
Масуд про себя заметил: «Пока меня не было? А если бы ты и был, никаких оплошностей не делал бы?»
Затем он вперил взгляд во двор и увидел сестру, что крутилась как юла, чтобы побыстрее приготовить для них ужин. Она таскала из тёмного чулана посуду – поставить на огонь, зажжённый из дров, стараясь не ударить в грязь лицом. Масуд вздохнул и сказал про себя: «Претендентов, достойных моей сестры, много было!», затем взглянул на Джан Мохаммада и его хрупкую фигуру. Тот нахмурился. Он никогда не видел на лице Джан Мохаммада улыбки, разве что в те времена, когда они вместе работали и Джан Мохаммад только-только положил глаз на Маиде. Масуд постоянно упрекал себя, почему же он позволил ему жениться на Маиде – он же «не приспособлен к работе»! И теперь, по прошествии восьми лет, он показывает свой норов: он всегда доволен и тем немногим, что у него есть!
Масуд сравнивал жизнь сестры с той, что вели его жёны и дети. Он создал для них лучшие условия – и дом, и всё остальное, купая их с ног до головы в золоте. Холодильник и морозильник ломились от продуктов, цветной телевизор, газовый кондиционер – всё у них было. А у Джан Мохаммада имелся один только вентилятор на потолке, и тот – сломанный, да маленький чёрно-белый телевизор. Он увидел своё отражение на погашенном экране – он сидел, развалившись, занимая собой полкомнаты. И подумал: «Это же могила!»
Он попытался отбросить эти мысли, но они разозлили его. В этот момент ему было достаточно одной только улыбки Маиде. Он получал удовольствие, когда мог видеть её.
10
Прошло два часа после наступления полуночи. Дул сильный ветер, заставлявший скрипеть деревянную дверь в комнату. Он словно намерен был её открыть и намести в комнату земли.
Спустя восемь лет Маиде и Джан Мохаммад снова спали вместе. Оба они устали. Маиде думала о муже, который словно был вырван из прошлого. Она представляла его идеальным мужем и лелеяла надежду, что Джан Мохаммад настолько изменился, что жизнь его станет проще. Она была рада, что Джан Мохаммад не затеял ссоры на этот раз. Восемь лет назад он ушёл из дома её братьев со скандалом.
Не было ни одной ночи, которую Маиде не провела бы до самого утра в удручённых помыслах. Тёплые ночи, ветреные и пыльные ночи, холодные ночи и одинокие. Просто было только одно – представить его себе. Восемь лет! Каждый год – триста шестьдесят пять дней, и каждый день – двадцать четыре часа! Просто было только то, что происходило во сне, но только если она не видела спутанных снов. Просыпаясь каждый день, Маиде ждала одного – наступления ночи, чтобы поскорее заснуть, чтобы закончился ещё один день. И вот эти восемь лет подошли к концу, и её муж снова спит рядом с ней. Маиде словно ожидала чего-то ещё. Возможно, хотела спросить его, как он провёл все эти восемь лет? А может, ей хватило бы одной только ласки?
Если бы все эти тревожные мысли не посещали Джан Мохаммада, да ещё и вентилятор на потолке исправно работал бы, а в колодце имелась вода, а всё золото Маиде вернулось на своё место, и в доме у них имелись бы накопления на чёрный день, тогда, возможно, Джан Мохаммад изменился бы, и сегодняшняя ночь была бы для них лучше первой брачной ночи. Таким образом, Джан Мохаммад всё это время повторял про себя одну фразу, которую должен был сказать Маиде. В конце концов, он протянул руку в сторону Маиде и потянул её к себе:
- Я компенсирую всё.
Словно предмет, что внезапно наэлектризовался, Маиде прижалась к нему и стала целовать его руки. А ему как будто подарили целый мир. Больше им нечего было сказать. Он чувствовал, что любит её сильнее, чем когда-либо. Из уголка её глаза скатилась слеза и смочила щёку Джан Мохаммада. В глазах Джан Мохаммада тоже появились слёзы, но он не позволил им пролиться. Любовь переполняла его до краёв. Вот теперь Джан Мохаммад поверил в магическую силу некоторых слов. Он сказал только «Я компенсирую всё», а про себя подумал, что если скажет ещё «Я тебя люблю», что же тогда вообще будет? Он очень любил лицо Маиде и знал, что эти слёзы – от любви. Прошло несколько минут, и они успокоились друг подле друга. Однако в комнату ворвался ветер и разрушил эту идиллию. Джан Мохаммад быстро поднялся и ловко закрыл обе половинки двери. Ветер ревел и осыпал окно песком. Джан Мохаммад словно противостоял натиску целого войска. Он уселся на то же место и через некоторое время зажёг сигарету. В сердце его царил хаос. Маиде сожалела о нескольких прошедших мгновениях и теперь ждала, когда же он закончит курить, и они снова найдут покой рядом друг с другом.
11
В конце концов, Каземи удалось уговорить свою жену приехать к нему, хотя их снова настигла буря и вынудила весь остаток пути до дома шлёпать пешком. Каземи про себя ругался, что вынудил Мариам приехать сюда. Они укрылись за земляной насыпью. Тут раздался крик маленькой девочки, и так же внезапно из-за насыпи появилась фигура мужчины, одетого в белуджский костюм, который сердито направил на них оружие. Однако буря помешала ему разглядеть их. С каждым разом ветер усиливался настолько, что они совершенно пропадали из виду. Тогда мужчина приблизился. Дикие крики и вопли его проснувшейся дочки стали ещё громче.
Каземи в сердцах благодарил бога, что идея привести сюда Мариам была не больше, чем иллюзия. Буря, не менее сильная, чем вчера, продолжалась, из участка слышались стоны и шум от нескольких человек. Так как сержант ещё не появился, ему самому нужно было теперь заняться расследованием того, что там происходит. Он позволил рядовому провести в комнату старушку. За дверью комнаты толпилось много других женщин с маленькими детьми. Старушка с трудом говорила по-персидски, и один из местных солдат помогал Каземи понять, что же имеет в виду эта женщина. По её словам, она была одной из крестьянок, жителей пустыни, а остальные – две другие жены её мужа. Одной из тех женщин ещё не исполнилось и двадцати лет, и она, словно ребёнок, плакала за дверью. Старушка объяснила, что местный житель отправился за газойлем на границу и ещё не вернулся, так что возможно, с ним могло что-то случиться. Так как у них никого не было, им требовалась помощь полиции.
Буря ещё не утихла. Каземи взял нескольких солдат и с тем самым местным рядовым-«с вашего позволения», который знал место их передвижений, пустился в путь. Тот солдат, что сел за руль, с трудом мог разглядеть дорогу перед собой. Спустя несколько минут буря начала утихать, и они смогли с большей скоростью двигаться в сторону границы. Но там ничего не знали о судьбе того местного жителя. Солдат вернулся другим путём: у дороги было множество кольев. С помощью дорожного сторожа сил охраны порядка они сменили дорогу и теперь двигались на своих больших мотоциклах по иному маршруту.
Немного поодаль один из солдат заметил мотоцикл того самого мужчины – он упал на землю и наполовину был занесён слоем песка. В нескольких метрах от него с окровавленным лицом на них глядел владелец мотоцикла. По-видимому, он свалился на землю, и так как не мог пошевелиться, передвинулся под сень одного из тамарисков. Ему дали напиться воды, и он задышал глубоко-глубоко, как пловец, вынырнувший из- под воды. Из груди его донёсся громкий звук.
Каземи с первых дней службы смог преуспевать, и так случилось, что всё шло именно так, как ему и хотелось. Найденный человек стонал и плакал, но радостное настроение у него не пропало. Как только он выпил воды, тут же, словно пружина, вскочил с места и стал помогать остальным приладить свой мотоцикл позади машины. Уже через несколько минут они все были в участке. Его жёны и дети, которые находились перед зданием полиции, увидев его, очень обрадовались, но вместо того, чтобы ринуться к нему, побежали искать начальника участка, посылая ему благословения.
Взгляд Каземи упал на сержанта, который смотрел на него из окна. Во взгляде его присутствовал упрёк:
- А может, это какая-нибудь западня?
Через несколько минут тот же сержант ворчал, а Каземи чистил собственным платком-куфиёй испачканные из-за бури в земле уши и нос:
- Сержант! Ты что же это, хочешь учить меня вопросам безопасности?
- Не сочтите за дерзость. Вы пока здесь ещё не всё знаете. В здешних местах даже ветер воюет с человеком.
Каземи замолчал. Ему не хотелось, чтобы сержант вмешивался в его дела ещё больше.
Тот же придал голосу подчинённый лад, хотя и более сухой:
- Что будем делать с тем местным?
- Отпустим его, пусть идёт. Но возьмём с него обязательство больше не заниматься контрабандой горючего.
Сержант немного помедлил, казалось, он колебался – сказать или нет:
- Что хочешь сказать?
- А вы поняли, что с ним случилось?
Каземи знал, что тот человек свалился на землю, но предпочёл поостеречься и больше ничего не говорить. Он спросил:
- Что случилось?
- Он не упал на землю.
Каземи перестал теребить свою одежду:
- Что ты имеешь в виду?
- Естественно, это не моё дело.
- Ну, не кривляйся. Давай, говори!
- Его побили.
- Побили? Сам сказал?
- Он этого не скажет. Но и так ясно. Рядом с глазом синяк от кулака. Как вы думаете, почему его жёны и дети из-за того, что он одну ночь не был дома, пошли его искать? Здешние мужчины, бывает, целый месяц не показываются дома, и никто их искать и не думает. В прошлом у него враги были, вот я и знаю об этом.
- Кто?
- Семейство Дарбанди.
- Из-за чего?
- Наркотики. Он раньше на них работал.
- Думаю, что пока уразумею тайну занятий этих людей, пенсионером уже стану!.. Приведи его сюда.
Через несколько минут житель пустыни уже сидел на стуле перед ним и сержантом рядом со столом.
У этого человека язык хорошо был подвешен. Его раны перевязал один из рядовых, и он, казалось, был в лучшем настроении, чем прежде:
- Да не приведи Господь, чтобы уделом любого белуджа стали тёмная ночь, сердитая жена, да верблюд-кусачка.
Каземи улыбнулся:
- И который из них такую беду тебе принёс?
- Сердитая жена.
- Сердитая жена? Они что, сердитые что ли, раз ты по три жены себе берёшь?
- Первая – нет. Но когда чего-нибудь у вас нет, они угрюмыми становятся.
- Сколько у тебя детей?
- Семеро.
- Вот это да! Изобилие и слава!
- Господь посылает пропитание.
- И иногда в руки своих рабов.
Каземи помедлил:
- Это вроде бы братья Дарбанди были... нет?
- Нет! Нет! Нет!
Человек указал рукой на сержанта и продолжил:
- Вот его благородие, господин сержант знает. После случая с сыном я поклялся, что разведусь с женой, если буду заниматься опиумом. Я отвезу две бочки и привезу один отрез ткани.
- Клятва разводом с женой?
Каземи поглядел на сержанта. Тот утвердительно кивнул.
- Что это значит?
Сержант пояснил:
- Когда кто-то клянётся разводом с женой, это сильная клятва. Если он нарушит клятву, жена станет запретной для него, как будто он уже сходил в ЗАГС и дал ей развод.
Каземи сделал знак сержанту, чтобы тот расследовал это дело:
- Хорошо. Ну, говори-ка, когда эта беда свалилась на тебя?
- Это всё ветер. Вы не видели, насколько он мощным был?
- Не дошло до нас. От тебя хотели, чтобы ты работал на них?
- Я же сказал – клятву даю, что...
Сержант перебил его. Он заговорил грубее:
- Они хотели от тебя этого, ты не согласился. И потому-то посреди дороги рассчитались с тобой.
- Нет.
- Или ты скажешь, или тебя бросят в камеру предварительного содержания.
- Кто-то же должен добывать кусок хлеба для этих бессловесных тварей?
Каземи вмешался:
- А ты знаешь, что контрабанда газойля – это нарушение закона?
- У тех, кто законы пишет, жёны и дети не ложатся спать голодными.
Каземи понравилась его находчивость, но перед остальными следовало сохранять степенность:
- Ты отправишься в тюрьму!
И немного помолчав, продолжил:
- Но на этот раз я спущу тебе с рук. Не хочу я свой первый день на работе начинать с плохого обращения с кем-либо. Встань и иди!
Без единого слова благодарности крестьянин встал и ушёл.
Через несколько мгновений Каземи увидел его из окна – он упал, и дети помогали ему подняться, и до самого мотоцикла несли провизию.
- Сержант! А что это за история с разводом с женой?
- Ваше благородие! Сунниты они – и развод с женой для них – это всего-лишь слова. Если говорят «Я с тобой разведусь», то всё. У них нет ни ЗАГСа, ни нотариальных контор. Если кто-то поклянётся, то он должен сдержать своё слово.
Каземи снова уставился на улицу. Они уже добрались до вершины холма, где находилась деревня, а жёны крестьянина толкали вперёд его мотоцикл.
- Если бы я продолжал, он бы сознался.
- Не нужно. На него и без того больше проблем свалилось. Теперь нам известно, что случилось, но и он не вёл себя развязно.
Наконец сержант поддакнул ему.
Каземи поглядел ему в глаза. Он хотел знать, истинное ли это согласие или он только соглашается с ним для отвода глаз. Но понять правду и ложь по глазам такого тёртого калача, как этот сержант, было очень нелёгким делом.
12
Джан Мохаммад с киркой полез в сухое дно колодца. Он был весь мокрый от пота, а его одежда прилипла к телу. Горстями он сваливал землю в ведро, а Рахман тянул его наверх. Ещё утром, до того, как проснулась Маиде, он взял с собой Рахмана и привёл сюда. Но, несмотря на это, они смогли выкопать не больше метра. Лишь только что он добрался до рыхлого слоя земли, от которого несло влагой. Однако сил у него больше не было. Он вылез из колодца, и по его влажной коже повеяло лёгким ветерком. Рахман разочарованно глядел на насыпь земли, которую он вытащил со дна колодца. Джан Мохаммад, питая надежду, указал на неё:
- Видишь вот это? Мы вот-вот достигнем воды.
Он сказал это в утешение Рахману, иначе сам прекрасно понял бы, что сколь бы то ни было обнадёживающим это известие не было. Но в глубине души был уверен, что вода в колодце есть. Она уже принял решение: если получится, он будет копать целыми днями, но только должен найти своё сокровище.
Рахман вытащил из сумки на мотоцикле салфетку с хлебом. Вода уже закипала на огне. Он приготовил чай. Оба брата уселись завтракать:
- Чего это ты в не духе?
- Не из-за чего.
- Да что с тобой? Устал?
- Ты спустя восемь лет вернулся и вновь никак не отстанешь от этой земли?
Джан Мохаммад в раздражении бросил кусок хлеба на землю и сказал:
- И ты сюда же? Повторяешь слова тех жуликов?
- Ну, так они же правы. Ну вот, ты достанешь воду, и мы с утра до ночи будем надрываться, а что получим с этого?
Джан Мохаммад старался обуздать свой гнев, но, как и всегда, это у него не очень получалось:
- Ну, что тогда, пойдём грабанём банк? Перелезем через стену чьего-нибудь дома?
- Я устал, больше не хочу пасти овец, не хочу махать лопатой.
- И чего же ты хочешь? Скитаться без дела?
- Нет, поеду в Карачи.
- Зачем в Карачи?
- Ну а другие-то едут, вот и я поеду.
- Другие могут совершать ещё тысячу других ошибок, а ты что, тоже совершишь?!
Рахману не хотелось отвечать.
- Не смотри на тех, кто пьян. Когда-нибудь жизнью за свои дела поплатятся. Заработок на наркотиках приносит с собой тысячи недугов, а прибыли ни сами они, ни их дети не получают.
Он знал, что Рахмана это не убедило, но других аргументов у него не было. Он должен был проявить гибкость. Поднявшись, он направился в сторону колодца, и сказал:
- Если не хочешь работать, то как знаешь, однако выкинь из головы мысль о том, чтобы уехать вместе с братьями Дарбанди! Мне и самому под силу вести все дела отныне.
Рахман поднялся, взял у брата из рук мотыгу, пошёл к колодцу и до самого вечера оттуда не вылезал. Возможно, он хотел тем самым заявить, что он не лентяй. Оба брата столько копали до наступления темноты, что земля превратилась в глину, и всё это время Джан Мохаммад думал о том, что произошло за эти восемь лет. Нрав Рахмана стал похожим на нрав их старшего брата, стройного и миловидного. У него имелся мотоцикл, и он на нём постоянно их катал. Мазал волосы кокосовым маслом, то и дело пересекал границу. Их старший брат никогда не занимался наркотиками. С той стороны границы у него имелась любовница-пакистанка. Он что-то привозил оттуда и говорил, что это её подарки. По его словам, она влюбилась в него из-за красивого лица. Постеры с её изображением были развешаны в его комнате повсюду, он слушал её записи. Иногда он часами не выходил из комнаты.
Перед своей последней поездкой он покатал их на своём мотоцикле. Говорил он мало. На этот раз уехал и больше не вернулся. Джан Мохаммад даже не знал, жив он или мёртв. Лицо брата всё ещё стояло у него перед глазами. Он много раз принимал решение отправиться в Пакистан и искать там его, но не знал, куда и как ехать. Пока что он питал надежду, что однажды их брат вернётся. В волосах его уже появилась проседь, хотя он по-прежнему был добрым и красивым. Ему хотелось, чтобы у Рахмана тоже была подобная привлекательная черта, однако за прошедшие восемь лет того будто подменили – он стал совершенно иным человеком.
13
Каземи вместе с сержантом и ещё одним солдатом прибыл на молокозавод. Это был единственный завод в округе, кормивший от десяти до двадцати человек. Заведующий был родом из Кермана, жизнерадостный и полный. Он был одет в простую одежду, и из-под рубашки его торчало огромное пузо. Он поздравил Каземи с прибытием.
Уже в который раз на завод совершили налёт, но на этот раз забрали даже машину, что развозила молоко. Завод словно погрузился в сон. Каземи и сержант пообещали расследовать это дело, тем более, что машина, развозившая молоко, никому особо нужна и не была. Она была словно белая ворона. Проблему для владельца завода составлял сбор молока. Если бы он мог собрать больше молока, то больше было бы и работников молокозавода, которых он кормил, да и сам он получил бы больше выручки. Сержант задал нескольким из них вопросы, в частности, водителю машины.
Когда они уже уходили, хозяин завода положил им в машину несколько бочонков с газированным молочным напитком – дугом. Каземи хотел отказаться, но сержант пошутил, заставив Каземи изменить своё мнение:
- Для этих несчастных не найдётся даже молока, так пусть хоть дуга попьют.
Он имел в виду, конечно, не малых детей, а солдат-рядовых, что звали его «отцом». У Каземи из головы не выходил молокозавод; ему хотелось, если дело будет поручено ему, уладить его наилучшим образом. Когда он концентрировался на чём-то, то не бросал, пока не доведёт до конца. И сейчас он зациклился как раз на этом заводе.
Уже давно он внимательно присматривался ко всему, и больше всех основной заботой его был сержант. Он пока не мог ему доверять. Он сам следил за всем, пока сержант занимался покраской здания участка и ремонтом раций.
На следующий день сержант принёс письмо, в котором содержались имена всех военнообязанных жителей деревни. Он хотел узнать, каково будет распоряжение начальника. Но Каземи направил ход его мыслей в другое русло. Пока что ему требовалось систематизировать как-то всех членов семьи Дарбанди. Он знал, что корень проблем кроется в них, и хотел показать им, где раки зимуют. Угон такой огромной машины-молоковоза сильно пошатнуло его положение. Он не ел и не пил, а только злился. Даже был готов сам сидеть в засаде, но пока ничего нового не было слышно. Каждый раз, как только он проходил по землям Джан Мохаммада, видел, что тот постоянно чем-то занят. Теперь вот он копал колодец, чтобы добраться до воды, и всё, что забилось в колодце, вытащил наружу. Ему пришла в голову одна мысль, и он в одиночку направился к Джан Мохаммаду. В последний раз он видел того в автобусе, и можно сказать, спас ему жизнь. Когда он добрался до места, Рахман полностью укрылся под землёй.
- Привет. Ты в итоге смог заставить работать свой колодец?
- Ну да. Слава Аллаху.
- Ты один справился? У тебя ведь был брат. Почему не позвал его на помощь?
Было непонятно, видел ли он на земле обувь Рахмана или просто задал этот вопрос без всякой причины.
- Как его звали?
- Рахман.
Каземи немного помедлил и повторил это имя сквозь зубы:
- Рахман. В эти дни он что-то очень уж снуёт по поручениям братьев твоей жены.
Джан Мохаммад раздражённо поглядел на него:
- А разве это преступление?
- Ты знаком с тем пострадавшим крестьянином, что из пустыни?
- Ну да. Это мой приятель.
- Некоторое время назад мы обнаружили его в степи в потрёпанном виде. Это было дело рук братьев Дарбанди.
- Сам он так сказал?
- Нет. Так как он им не подчинился, его избили. И так ясно же.
- Это не имеет ко мне никакого отношения.
- Да. Это ни к кому не имеет отношения. Они повсюду навоняли, но ни из кого и слова не вытянешь.
Джан Мохаммад бросил на землю лопату и отошёл подальше:
- Я ошибся, взял себе жену из их семьи. Но мне-то какое дело до того, кто кормится из их кормушки?
- Очень хорошо! Только не опошляй! У здешнего люда нехорошие воспоминания о твоём гневе остались.
Мохаммад Джан немного подождал, и, не смотря на него, ответил:
- Что бы я ни сделал, отмотал уже восемь лет.
Однако Каземи не собирался так просто отступать. Ему хотелось по любому установить с ним контакт:
- Твоя сестра заслужила, что её сделали вдовой, а потом ещё умерла от скорби?
- Не я это сделал. Но если бы тот мужик был жив, я сам бы его убил.
Каземи подошёл к нему ближе:
- Убить тоже нелёгкое дело. Или не так?
- Не знаю. Надо попробовать.
От такой находчивости и готовых ответов Джан Мохаммада Каземи выходил из себя. Он знал, что таким образом ему не удастся разговорить того, и решил положить конец такому не слишком задушевному диалогу. Отойдя назад на несколько шагов, он заметил ботинки Рахмана. Ему хотелось выпустить последнюю стрелу, и тогда он подошёл к Джан Мохаммаду и сказал:
- Несколько дней назад нам пришло письмо. Это имена тех, кто уклоняется от призыва в армию. И имя Рахмана там тоже значилось.
- Он не годится для армии.
- Это почему же?
- Ну, мы тоже жить должны.
- А со стадом что тогда делать? С землёй?
Каземи направился в сторону ботинок Рахмана. Поглядел на них, чтобы втолковать Джан Мохаммаду, что ему известно о присутствии Рахмана. Он откровенно смотрел ему в глаза:
- Иногда возможно на что-то закрыть глаза.
И ушёл.
Теперь Джан Мохаммад понял, что хотел сообщить ему Каземи: «Если хочешь, чтобы мы не отправляли Рахмана в армию, то должен вывести на чистую воду банду Дарбанди».
Кровь его закипела. Он понял, что Каземи видел ботинки с самого начала.
Джан Мохаммаду вовсе не хотелось видеть этих братьев Дарбанди. Но и не из тех он был, кто хотел бы выдать их с потрохами. С одной стороны, ему не хотелось отправлять в армию Рахмана, хотя и знал, что это пойдёт тому на пользу, и он станет-таки настоящим человеком. Не из тех он был, кто остаётся. Устраивал какую-нибудь подлянку или делал ноги. На тот момент обстановка была хуже обычного, чем того хотелось Рахману и братьям Дарбанди. Тогда он отправился в Карачи и всё оглядывался назад.
Усилия Каземи по поиску молоковоза наконец принесли плоды. Громоздкая машина была найдена в ином виде: её перекрасили и сверху на неё погрузили фураж для скота, словно то была машина, развозившая корм скоту. Но что делать на пограничной дороге машине с фуражом, да ещё и в полночь? Такой танкер, рассчитанный на несколько тысяч литров молока, мог сгодиться и для контрабанды газойля. Каземи питал надежду, что всё это так или иначе тянется к братьям Дарбанди. Но всё оказалось не так. Это провернули несколько молодых безработных и отважных парней со светлой головой! Тут он и додумался до того, что если можно на молоковозе контрабандой перевозить газойль, почему нельзя возить молоко на танкере для газойля? Он придумал решение. Отдал распоряжение сержанту, чтобы привели того крестьянина из пустыни. Тот явился.
- А ну-ка скажи, можешь ли ты на этом своём ветхом драндулете перевезти молоко?
- Молоко? А разве оно тоже стало контрабандным товаром?
Каземи рассмеялся: он знал, что многие годы единственным доходом этого старика была контрабанда. Его способ решения проблемы оказывался полезным делом. У многих крестьян из пустыни имелся собственный мотоцикл, и те из них, кто был менее других замешан в тёмных делишках, согласились принять участие в «контрабанде молока». Молоко покупалось у крестьян и продавалось на завод в специальных контейнерах для его транспортировки.
Спустя несколько недель мощность завода была насыщена. Директор завода был доволен. За шесть месяцев Каземи удалось найти законную работу для многих местных жителей, а также завоевать среди них большую популярность.
14
Одним жарким днём, когда Джан Мохаммад был занят урожаем, снова явился Каземи. Он поглядел на урожай и предложил ему также поучаствовать в перевозке молока. Но даже если бы у Джан Мохаммада не было работы, он бы не согласился на такое. Ему не хотелось наниматься на работу на виду у братьев своей жены.
На самом деле Каземи пришёл узнать, подумал ли Джан Мохаммад о его предложении, однако не вымолвил ни слова. Джан Мохаммад также хранил молчание.
Вечером, когда Джан Мохаммад возвращался к себе, заметил машину братьев Дарбанди, припаркованную рядом с его улочкой. Они снова гостили у него. Но на этот раз уже без жён и детей. Явились одни мужчины. Когда он поставил во дворе свой мотоцикл, Масуд, старший из всех братьев, вышел из туалета и поздоровался:
- Здравствуй, Джан Мохаммад-свояк. Как дела?
Джан Мохаммад неохотно ответил:
- Хорошо.
Масуд прошёл мимо Джан Мохаммада, который вытаскивал свои вещи из багажника мотоцикла, и пошёл к крану с водой:
- Ты столкнулся с этим безбожником Каземи и позабыл, что отвечать на приветствие является долгом любого?
Джан Мохаммад подумал, что, скорее всего, они видели его сегодня вместе с Каземи на участке:
- Ты что, меня подкарауливал?
Масуд в этот момент умывался:
- Ты же знаешь, я ни на кого полагаться не могу, кроме Бога.
- Так значит, и того крестьянина из пустыни сам Господь Бог растерзал!
Масуд перестал умываться. Сейчас он был уверен, что Каземи что-то рассказал о нём и его братьях Джан Мохаммаду.
- Лицемер и безбожник. А безбожников положено убивать. Пусть Бога благодарит, что пока ещё жив.
Масуд направился в дом. Это не только показывало, что это они избили того крестьянина из пустыни, но и звучало как угроза самому Джан Мохаммаду. И про себя он подумал, а что же, собственно, ему о них известно? Маршруты их движений, их соучастники, и места, где они прячут наркотики.
Он прошёл мимо коробок с пакистанскими манго и вошёл через заднюю дверь в кладовку, чтобы переодеться. Там Маиде была занята приготовлением угощения. Она показала Джан Мохаммаду красивый платок, что надела на голову. Его концы доходили до самого её выпуклого живота. Она была на шестом месяце.
- Идёт, не так ли?
Джан Мохаммад молчал. Ему не нравились щедрые подачки её братьев.
- Где Рахман?
- Тут был.
Потом он высунулся из комнаты наружу и позвал Рахмана:
- Рахман!
Ответа не последовало. Только заблеяла одна овца.
- Почему ты его не отпустишь?
Это уже был голос Масуда, который услышал его из комнаты. Джан Мохаммад пошёл в сторону комнаты, но остановился на пороге кладовки:
- И чем он будет заниматься?
Масуд прошёл через всю комнату и сел рядом с двумя другими братьями, которые сидели, развалясь, на полу и курили.
- Я возьму его с собой в Карачи в дом своего отца. Там он сможет жениться. Никому до этого и дела нет.
Джан Мохаммад уселся на выступе у входа в кладовку:
- Хочешь дать ему честно зарабатывать себе на хлеб?
Внезапно установилась тишина. Глаза Масуда округлились:
- Честно зарабатывать? Когда ты захотел себе в жёны Маиде, то и понятия не имел о честном и нечестном!
Маиде уже несколько раз делала знак Джан Мохаммаду закрыть рот и помолчать, но тот не заметил этого.
- Ты несколько раз ездил с нами, и внезапно после этого противно тебе стало?
- Любого кладут в свою могилу.
Масуд проглотил это язвительное замечание, поглядел на весь дом и скрутил чётки в руке:
- Ладно. Нам – в ад, тебе – в рай. Но какую жизнь ты устроил Маиде? На восемь лет в тюрьму угодил. Она ждала тебя всё это время, пока твой нерасторопный брат рос. И теперь всё это она заслужила?
Тут пришла Маиде заступиться за Джан Мохаммада:
- Какое это имеет отношение к моей жизни?
- А ты заткнись!
Джан Мохаммад больше не мог стерпеть все эти разговоры, поднялся и вышел во двор. Масуд и остальные братья вышли вслед за ним. Маиде уже знала, что сейчас снова начнётся ссора. Взволнованная, подошла к Джан Мохаммаду. Но тот не обращал на неё внимания. Масуд пытался устроить компромисс:
- Видишь ли, Джан Мохаммад, больше всего опиумного мака в мире принадлежит Афганистану. Меньше всего его потребляют там же. Это не связано с тем, есть он, или нет. Не мы его возить будем – кто-то ещё этим займётся. А так – и продавец доволен, и покупатель доволен. Так что сделка честная.
Джан Мохаммад повернулся в его сторону. Чтобы говорить с ним, следовало голову высоко держать:
- Я безграмотный чабан. Но и я знаю – если бы не было этих наркотиков, сын того крестьянина жив был бы.
Он сказал это с таким чувством, что в глазах его появилась слеза.
Масуд направился к своей машине. Другие тоже повернулись к выходу. Маиде засуетилась.
- Куда? Я ужин приготовила.
Тем же образом, как и появился здесь, Масуд на миг задержался, вздохнул и спокойно сказал:
- Честно заработанный хлеб не выпадет у нас изо рта!
Он хотел снова идти к выходу, как младший брат рот раскрыл:
- Если ты на это не способен, то пойди Рахмана своего хоть останови!
От его слов в сердце Джан Мохаммад словно стрела попала. Он повернулся и гневно заревел:
- Заткнись. Он не имеет к этому никакого отношения. Он чист!
- Наркотики он у меня самого берёт.
Одним скачком Джан Мохаммад оказался возле него и ударил его кулаком в лицо. Юноша упал на ящики с фруктами. Его братья поспешили к нему. У среднего брата в руках оказался кинжал. Маиде бросилась между ними и попыталась остановить их, кинув свою чадру:
- Нет! Заклинаю тебя этой чадрой!
Она клялась своей чадрой, и для них такая клятва была священна. Масуд схватил за руку своего среднего брата, довольствуясь лишь тем, что сквозь зубы сказал Джан Мохаммаду:
- Иди лучше покайся, давай!
Младший брат приводил себя в порядок, Маиде хотела ему помочь, но тот отстранился от неё, и обиженный, поплёлся вон со двора. Он лишь с сожалением кинул взгляд на Маиде, который означал: «Что за дурак тебе достался!»
Спустя мгновение их «Тойота» на всей скорости уехала оттуда. Джан Мохаммад оставался всё там же, а Маиде держала в руках кастрюлю с полусваренным ужином. Джан Мохаммад украдкой поглядел на неё. Маиде направилась в его сторону, чтобы что-то ему сказать, однако он удалился в комнату и заперся там, ничего не сказав ей.
Маиде и сама не знала, когда ей легче – в отсутствие мужа или при нём. Но как бы то ни было, она любила своих братьев, и особенно Масуда. Всё это время Масуд старался сделать всё, чтобы ей хорошо жилось, но Джан Мохаммад запретил ей жить на их харчах. Даже так всё это ничуть не уменьшало их любви друг к другу.
Через несколько минут Джан Мохаммад вышел из комнаты:
- Где Рахман?
- Не знаю.
- Он каждый вечер уходит? Так?
- Иногда уходит, иногда нет.
Джан Мохаммад вышел из дома. На часах уже было больше десяти, а о Рахмане ничего не слышно. Невдалеке от деревни он заметил одно заброшенное строение с двумя дверями, вокруг которого было припарковано несколько мотоциклов. Из помещения, стены которого были наполовину засыпаны зыбучим песком, нанесённым из пустыни, слышались громкие звуки весёлой музыки, а иногда и раскаты смеха молодёжи. Джан Мохаммад направился прямо туда. Он перебрался через зыбучий песок, закрывавший на два метра в высоту входную дверь, взобрался, и увиденное в домике зрелище ошеломило его. Слова младшего брата Дарбанди всплыли у него в памяти: «Если ты мужик, то пойди Рахмана своего хоть останови!» Воцарилась мрачная тишина. То, что было у Рахмана в руках, упало на пол. Джан Мохаммад направился в его сторону и пинком выпроводил его наружу. Рахман упал лицом на песок и взмолился о пощаде, но Джан Мохаммад приблизился к нему и набросился с тумаками и пинками. Остальные, кто был внутри, не осмелились подойти к ним. Джан Мохаммад взял Рахмана и потащил в сторону дома.
Отойдя на некоторое расстояние, он заметил, что из носа Рахмана течёт кровь: её было столько, что она оставляла на земле следы весь путь, что они проделали. Однако Рахман и не пытался остановить её.
- Стой! Стой!
Рахман остановился.
- Кровь идёт?
Джан Мохаммад дал ему носовой платок. Они находились посреди разваленных деревенских хибар. Покинутые домики, от которых ныне остались лишь стены, были заполнены разным мусором и пластиком, которые принёс ветер. На миг они присели на стену одной такой развалины. Джан Мохаммад заставил Рахмана поднять вверх голову и зажать ноздри. Сейчас ему стало жаль брата.
Спустя много лет он впервые поднял на него руку. Воспоминания о прошлом лишь добавили ему горечи во рту. Он плюнул в сторону, заговорил о том, что наболело. На эту тему он никогда раньше не говорил с Рахманом, и слова его перемежались с долгими паузами:
- Тебе было пять, когда я отправился за опиумом. Маиде только что вышла за меня. Я ездил в Пакистан с её братьями. Это было так классно. За одну только поездку столько денег привозили.
После этого наступило длительное молчание. Он опустил голову и вполглаза посмотрел на Рахмана, которому не терпелось узнать, что было дальше.
- Так продолжалось до тех пор, пока за домом Дарбанди не появился один из тех гнусных типов. У него было тяжёлое похмелье. Он принёс серьги жены, чтобы купить наркотиков. Серьги он положил мне на ладонь.
Джан Мохаммад вздохнул:
- Нет Бога, кроме Аллаха. До сих пор у меня в глазах это стоит!
На минуту замолк, и в глазах его заблестели слёзы:
- Серьги были в крови!
И снова замолчал, потом продолжал:
- Я взял всё, что у меня было, и пришёл. Маиде привёл в этот самый дом из глины и сырца.
Сейчас Рахман вовсе позабыл о том, что из носа у него текла кровь. Он опустил руки и зачарованно слушал историю брата, который смотрел в землю, погружённый в собственные мысли. Он ощущал, как же сильно любит брата, даже сильнее, чем тогда, когда не получил ещё от него затрещин.
Спустя мгновение Джан Мохаммад встал, не говоря ни слова, чтобы идти дальше. Не глядя на Рахмана, немного помедлил и произнёс:
- Вставай и иди домой! Маиде тебе ужин приготовила.
У Рахмана текли из глаз слёзы. Джан Мохаммад пустился в путь до дома. А Рахман ещё какое-то время сидел в той же позе, обхватив голову руками и плача.
Джан Мохаммад плохо спал. Попрёки братьев жены заставили его вспомнить о далёком прошлом. Хорошо, что он задумался: Масуд был прав – он вырвал Маиде из обеспеченной, сытой жизни. Там, в отчем доме, у неё было всё, что только нужно, но после того, как он привёл её в этот дом из глины да кирпича, она испытала на своей шкуре все виды бед, но никаких возражений не делала. Помимо этого, она противостояла своим братьям и защищала его: «Какое это имеет отношение к моей жизни?»
- Что не имеет отношения к твоей жизни?
Мохаммад Джавад громко спросил об этом у неё. Маиде, уже почти спящая, повернулась к нему:
- Что?
Но Джан Мохаммад ничего не сказал. Он словно разговаривал во сне. Он очень быстро заснул.
На следующий день Рахман принял решение стать другим человеком. Он больше не стал ждать, пока его позовёт Маиде, и он с трудом стащит себя с постели. Ещё темно было, когда он взял небольшой заступ, недоеденный со вчерашнего дня хлеб, и еду, сложил в узелок и погнал стадо вперёд. И именно в тот момент, когда он выходил, Маиде, которая ещё только протирала глаза со сна, появилась перед дверью:
- Рахман! Чего это ты так рано?
Рахман поздоровался с ней и беззвучно погнал стадо в путь. Погода стояла ясная и прохладная. На небе ещё звёзды светили. Изредка из домов в округе доносились голоса людей, что вставали на утреннюю молитву, или плач маленьких детей, не дающих поспать своим родителям.
Стадо тихо и беззвучно направилось в степь. Небо приобрело приятный тёмно-синий цвет. Уже давно он так рано не выходил из дома. А этот небесный цвет он очень любил. Стадо спокойно шло через невозделанные земли, находило по пути кустарнички и там же паслось. Животные быстро разошлись кто куда, а Рахман погрузился в свои мысли. Те из жителей деревни, что половчее были, отправились по своим земельным наделам; несколько машин, что развозили газойль в двух двадцатилитровых бочках, прикреплённых с обеих сторон, пустились в путь по бездорожью в направлении границы.
Граница олицетворяла собой словно предел мечтаний Рахмана; рай для него находился по ту сторону. Согласно описаниям, данным братьями Дарбанди, он мог без всякого страха делать там всё, что хотел. Он женился бы там на красивой пакистанской девушке и они бы жили вместе. Мог бы заниматься каким-нибудь бизнесом, связанным с тканями или компакт-дисками. Он старался выкинуть эту мысль из головы, но столько лет он об этом думал, что сделать это было очень нелёгкой задачей.
Он думал и о Джан Мохаммаде, о том, что тот не смог смириться с несчастьем других ради собственного счастья. Но хорошо, что он подумал о нём – поглядев на него, он понял, что тот – настоящий мужчина. Вплоть до вчерашнего дня он не знал, почему же его брат завязал с контрабандой. Он в любом деле видел недостатки. Однако после вчерашнего сколько бы он ни размышлял о нём и о его прошлом, только ещё больше хвалил его. Он решил стать таким же, как Джан Мохаммад. Хлопотал он и о том, чтобы понемногу налаживалась жизнь и для овец, что принесли приплод.
Солнце взошло. Лоб Рахмана покрылся потом. Он поднялся, взял заступ и принялся рвать колючки. Связывал их в охапки и складывал друг на друга. Это был хороший корм скоту на то время, когда придёт засуха. Когда наступит ночь, ему хотелось привезти домой огромную связку таких колючек и осчастливить Джан Мохаммада. Про себя подумал, что если бы на протяжении всех этих восьми лет он поступал бы таким же образом, его стадо увеличилось бы вдвое, а то и втрое. Никогда прежде он не запасался фуражом на зиму, и потому они были вынуждены продавать некоторое количество овец, чтобы купить того самого фуража. Солнце стало ещё жарче припекать. Жара доводила до изнеможения. Наконец он, как и его стадо, смог найти уголок одной развалюхи и сел в тени её, погрузившись в свои мысли. Рахман считал этот день важным в своей жизни, хотя этот важный день не выдался таким уж долгим. Издалека он увидел, как показалась машина сил полиции, что ехала в его сторону.
Через несколько минут Рахман уже сидел в задней части полицейской машины, а рядом с ним были двое солдат. Он уже знал, что вскоре ему придётся снять свой белуджский наряд и облачиться в такую же форму, что была на них.
Колодезный насос Джан Мохаммада превратился в головешку, и он решил поехать и купить для колодца новый, но сил встать с постели у него не было. Когда он проснулся, Маиде пекла хлеб. Она стояла у печи, так как из-за выпуклого живота не могла как следует сидеть. Джан Мохаммад посмотрел на неё из окна, и ему стало её жалко. Он подошёл к ней и сказал:
- Ты бы только сказала, и пришли помочь испечь хлеб.
- Так я-то на что?
Джан Мохаммад вдруг решил: те деньги, что он отложил для покупки насоса, вынул из кармана и положил рядом с печью.
- Это ещё что?
Джан Мохаммад направился к своему мотоциклу:
- Купи себе чего хочешь!
- Но у меня всё есть!
Джан Мохаммад на минуту замолк: в глазах его собрались слёзы. Он подумал, до чего же она красиво врёт ради его довольства! И подчеркнул ещё раз:
- Купи чего-нибудь!
И уже готов был пуститься в путь, как Маиде быстро вскочила с места и накрыла для него обеденный стол со свежеиспечённым хлебом. Джан Мохаммад на миг посмотрел ей в глаза: с того времени, как она забеременела, стала для него ещё более желанной. Он улыбнулся и ушёл. По пути думал он о том, как же сильно её любит.
15
Уже шесть месяцев, как Каземи жил один в административном здании позади полицейского участка. Он привёз часть своих вещей. Дом не отличался особой изящностью, и потому-то он решил немного вмешаться. Он знал, что Мариам не готова жить в этом медвежьем углу. Стоял конец лета, и он хотел привезти сюда свою семью на новый учебный год. Он и школу тоже организовал: нашёл в Заболе хорошую недавно отстроенную школу.
За всё это время раз в месяц он ездил в Шираз и виделся с семьёй. Наконец Мариам стало его жалко, и она решилась в последний раз до выхода его на пенсию устроить переезд. Каземи предпочитал переждать летнюю жару и уже в начале осени перевезти их к себе. Он надел военную форму, чтобы идти в участок, взял рацию и снова остановился перед зеркалом, облепленным песком. Ещё вчера он чистил его газетой. Пока что он видел в отражении довольно молодого мужчину, решившего преуспеть. Он уже знал, что именно сегодня в участок явится Джан Мохаммад и укажет ему, в каких местах наследили братья Дарбанди.
Джан Мохаммад был занят сбором урожая, когда обнаружилось стадо Рахмана. Но привёл стадо не сам Рахман, а один из его друзей.
В следующее мгновение он сел на свой мотоцикл, и, сквозь зубы понося Каземи на чём свет стоит, отправился в путь в сторону участка. Там уже собрался ряд местных жителей. Родственники привели их на сборы в армию, и пришли попрощаться; кто-то передавал им с собой всякое барахло.
Прибыв на место, Джан Мохаммад оттеснил остальных и пошёл в участок. Он был слишком рассержен, чтобы обращать внимание на сборище солдат. Солдаты преградили ему путь прикладами ружей. Джан Мохаммад устроил с ними спор, и Каземи услышал изнутри здания шум. Он поднялся и двинулся к двери:
- Что там такое?
Джан Мохаммад гневно закричал:
- Где Рахман?
Каземи не хотелось спорить с ним на виду у всех:
- Проходи внутрь, мы с тобой поговорим.
Солдат посторонился, но Джан Мохаммад попятился назад. Он знал, что если пройдёт внутрь, его убедят силой.
- Я не пойду! Скажи, чтобы вывели Рахмана! Я людьми не торгую.
План Каземи рассыпался на части. Джан Мохаммад был жёстче, чем казался, но хранил видимость проблемы.
- Что ты такое мелешь?
- Тебе самому хорошо известно. Пришли Рахмана, чтоб он вышел на улицу.
- Невозможно! Мы отправили его в военкомат.
- Ты ошибку совершаешь!
В участке воцарилась тишина. Все местные жители и солдаты уставились на Каземи с немым вопросом – чего он хочет от Джан Мохаммада. Каземи подозрительно приблизился к Джан Мохаммаду:
- Что ты сказал?
- Сказал: ошибку совершаешь!
Каземи пытался справиться с собой, угрожающе подошёл к нему. Он любой ценой должен был помешать ему:
- Джан Мохаммад, ты не понимаешь, что говоришь? Оскорбляешь государственного служащего при исполнении. Иди-ка своей дорогой!
- Сам ты иди!
Подавив в себе гнев, Каземи направился в свой кабинет.
- Ты как будто не знаешь, куда тебя направили?
Каземи словно к месту прирос. Он стоял перед всем этим сборищем, думая, как себя повести с ним. Если бы его не поставил на место, как бы он смог продолжать своё дело? Джан Мохаммад же закипел от бешенства:
- А иди-ка порасспрашивай, что твоему предшественнику выпало!
Каземи старался сдержаться, и с ухмылкой пошёл в сторону Джан Мохаммада:
- Ээх. Дитятко, шёл бы ты домой!
Джан Мохаммад рассвирепел; ему хотелось напасть на Каземи, но солдат ткнул ему в грудь прикладом ружья. Джан Мохаммад упал на землю и кинулся на солдата. Остальные солдаты пришли на помощь своему товарищу, и потребовалось время, чтобы их разнять. Из носа Джан Мохаммада хлестала кровь. Сейчас он был даже более злым, чем тогда в автобусе, когда он повздорил с водителем, и принялся за угрозы:
- Богом клянусь, если через неделю ты не уедешь отсюда,… если не уедешь, жене развод дам, если не убью тебя!!
Присутствующие внезапно умолкли. Охранник и Каземи обменялись взглядами. Словно разряд грома в мозгу у Каземи пронеслось значение такой клятвы – развода с женой. И теперь все только и ждали, что реакцию Каземи. Но он впервые не знал, как на это ответить. Возможно, он сам себя считал виноватым в том, что вывел Джан Мохаммада из себя. Но было уже поздно. Джан Мохаммад клятву дал. Он не оставил ему шанса, чтобы ещё больше людей глядели на него. А может быть, среди этих взглядов встречались и одобрительные. Джан Мохаммад пошёл к своему мотоциклу, но прежде чем Каземи успел что-либо произнести, тот загрохотал и удалился.
Каземи пошёл в направлении своей конторы. Через несколько минут в комнату зашёл сержант. Он впервые понадобился Каземи для беседы с глазу на глаз, и знал об этом. С самого начала этой ссоры Каземи видел его полные немого упрёка взгляды. Несмотря на это, он старался взять себя в руки.
- Какое приказание дадите, господин майор?
- Насчёт чего?
- Вы хотите, чтобы я его арестовал?
- Нет!
- Он опасен. Раньше у него уже был опыт по части убийств.
- Просто разозлился и выпалил кое-что!
- Здесь всегда так клянутся – разводом с женой.
Каземи снова пытался совладать с собой:
- Не воспринимайте всерьёз! Сегодня же отправим их в Захедан.
- Вы здесь раньше не бывали и не знаете здешний народ. Он дал клятву перед всеми этими людьми и теперь не сможет нарушить её.
- Ну, хорошо, скажи, что мне делать? Освободить того паренька?
- Если бы я был на вашем месте, то не отправлял бы его служить.
- Нет.
- Тогда будет в интересах вас обоих арестовать его.
16
Джан Мохаммад собрал стадо и погнал его домой. Гнев его пока не спадал, и он в мыслях продолжал свою ссору с Каземи. Мало-помалу он приблизился к дому. И теперь он про себя повторял те слова, что скажет Маиде. Только сегодня он сделал попытку стать другим человеком и сделать жизнь Маиде приятной. И как же ему после всего того, что случилось, смотреть ей в глаза и разговаривать с ней? Он ведь поклялся разводом с женой!
Наконец он прибыл домой. Направил скот в хлев. Откинул деревянный посох куда-то в сторону, и, не поздоровавшись с повивальной бабкой, что приходила к ним для ухода за Маиде, направился в комнату. На сердце Маиде скребли кошки. Она уже знала – что-то случилось, раз стадо отводил Рахман, а привёл домой Джан Мохаммад! И всё это за один день!
- Тысяча мыслей у него в голове витает. Как будто у мужа твоего плохое настроение.
- Я не знаю.
- Приятное или плохое – неизвестно. Иди-ка да узнай, что это с ним.
Через некоторое время повивальная бабка ушла, а Маиде пошла в комнату. Джан Мохаммад сидел в углу комнаты и по-прежнему выглядел рассерженным. Он обхватил руками колени и между ними сложил голову. Маиде тихо подошла к нему.
- Ты что-нибудь съешь?
Джан Мохаммад не придал значения её вопросу. Маиде ещё больше обеспокоилась. Она приблизилась к нему и села напротив. Джан Мохаммад молча поднял голову и уставился куда-то вдаль.
- А где же Рахман?
Джан Мохаммад не ответил, только пожёвывал кончики усов. Волнение Маиде от этого лишь возросло. Она приблизилась к нему вплотную:
- Что случилось?
Джан Мохаммад никак не мог подобрать слова, чтобы объяснить всё Маиде:
- Его забрали в армию.
- Рахмана?
- Это всё тот подлец!
У Маиде отлегло от сердца. Она ожидала услышать что-то похуже:
- Ну ладно. Пусть забирают! В этом же нет ничего печального. Я и сама могу отводить стадо на выпас.
Джан Мохаммад не дал ей закончить говорить:
- Да прекрати ты уже!
Маиде от такого сурового обращения аж смутилась. Она-то полагала, что Джан Мохаммад не будет больше на неё кричать, однако успокоилась и поднялась наверх, а затем принесла ему стакан чая. Джан Мохаммад без настроения взял чай и отпил несколько глотков.
- Я поссорился с начальником участка.
- Поссорился? Почему с ним?
Джан Мохаммад ничего не ответил и поставил на поднос недопитый чай, процедив про себя непотребное ругательство.
Маиде попыталась успокоить его:
- Ну, теперь уже всё позади. Попей-ка чаю.
Она показала ему купленный ею браслет – он был приобретён на те деньги, что он дал ей утром, у одной из соседок. Она всё ещё ощущала нежный аромат любви Джан Мохаммада и хотела ему напомнить об этом:
- Ну как? Красиво?
Джан Мохаммад посмотрел в глаза Маиде, которая казалась весёлой из-за обладания браслетом. Он взял её руку, протянутую для того, чтобы продемонстрировать ему браслет, и тепло пожал. Опустил голову.
- Я дал клятву развода с женой!
Он не осмелился посмотреть в глаза Маиде. Рука Маиде ослабла и выпала из рук Джан Мохаммада. Она посмотрела на Джан Мохаммада с недоверием:
- Развода с женой?
Джан Мохаммаду хотелось, чтобы его раздражение преобладало над огорчением Маиде:
- Я поклялся, что если он отсюда не уедет, то я его убью.
Маиде задрожала, прямо как тогда, когда услышала об убийстве мужа сестры Джан Мохаммада, и последнего задержали за убийство. Больше уже Джан Мохаммад не мог сердиться, сердце его смягчилось:
- Не бойся! Ничего не будет. Он уедет.
В глазах Маиде собрались слёзы. Вместо того, чтобы повернуться в сторону Джан Мохаммада, она уставилась на что-то и заговорила сама с собой:
- Я ждала восемь лет. Восемь лет! Ты говорил мне, чтобы я ничего не брала у своего брата. Я выживала с трудом, но не стояла с протянутой рукой.
У Джан Мохаммада не было сил слушать её, он поднялся со своего места и покинул комнату.
Маиде же в каком-то ошеломлении уселась в углу и застонала. Всего несколько мгновений назад повивальная бабка в который раз рассказывала ей историю про клятву развода с женой. Про то, как её муж-наркоман поклялся, что бросит своё пагубное пристрастие, но не смог сдержать обещания, и с тех пор – с самого начала семейной жизни – оставил её вдовой с двумя малолетними детьми.
17
Джан Мохаммад на протяжении всего дня оставался в степи. Скот его проголодался и начал блеять. Заход солнца заставил позабыть все печали, оставив их позади, пока он шёл к дому. Прибыли братья Дарбанди, и, увидев Джан Мохаммада, который возвращался из степи, тепло поприветствовали его. Маиде как раз занималась приготовлением еды во дворе возле дома. Масуд похвалил его за то, что тот не спасовал перед начальником участка. Теперь-то они узнали, что Джан Мохаммад стал одним из них. Масуд дружески потянул за руку Джан Мохаммада, чтобы тот прошёл в комнату. На миг взгляд Джан Мохаммада упал на Маиде, и их встревоженные взоры скрестились. В его ушах всё ещё стоял отголосок её плача.
За столом братья Дарбанди анализировали событие дня. Они долго просидели, составляя прогнозы на будущее. Один из них сказал, что Каземи сбежит. Другой говорил, что тот арестует Джан Мохаммада. Третий же сказал, что следует разрядить целую обойму по потрохам Каземи. Когда же Джан Мохаммад с женой остались наедине за обеденным столом, ни у кого из них уже не осталось сил для разговора. Маиде ещё не пришла в себя от изумления, а Джан Мохаммад как раз думал о том, что будет, если Каземи не уедет. Он сможет убить его? И если сделает это, что станется с Маиде? Нависло тяжёлое молчание. До его ушей доносилось лишь затруднённое в силу беременности дыхание Маиде. Джан Мохаммаду пришло на ум, что Маиде в отсутствие своего беглого мужа будет вынуждена одна воспитывать их ребёнка, появившегося спустя девять лет ожидания его.
Из-за этой мысли он не смог заснуть ночью. Маиде заснула сидя. Джан Мохаммад вдоволь нагляделся на неё. Сам он в тот момент, когда клятву свою произносил, разочаровался. И возможно, именно это Каземи и прочитал на его лице. Он наверняка понял, что кишка у него тонка кого-либо убить.
Ранним утром он повёл проголодавшееся стадо на выпас. Ему к тому же не хотелось, чтобы кто-то заметил его. Когда он проходил мимо участка, то увидел, что свет в доме Каземи ещё горит. Джан Мохаммаду хотелось разъяснить ему серьёзность своей угрозы. Сердце его похолодело при одной от мысли о том, что если тот не уедет, что ему придётся сделать. Уж никак не лежало у него на душе, что отец ребёнка его станет убийцей, и придётся ему всю жизнь скитаться и бродяжничать.
Овцы добрались до пастбища. Они очень проголодались, и потому любой кустик с колючками казался им съедобным, и они с аппетитом проглатывали его. Джан Мохаммад разыскал тенистое место, уселся там, и множество раз прокручивал в голове произошедшие события. Он думал, что клятву дал только из-за того, что был разгневан, и Рахман не был особо предметом конфликта. Если бы он был им, то почему Джан Мохаммад больше не разыскивал его? Почему не отправился в город повидать его?
И вот пока он думал об этом, показался силуэт того самого крестьянина из степи. За его спиной к мотоциклу были привязаны два больших алюминиевых бидона с молоком. Джан Мохаммад не испытывал желания кого-либо видеть, однако крестьянин был не из этого числа. За всё это время он оказался единственным, кто понимал состояние Джан Мохаммада, и пока тот сидел в тюрьме, приходил повидать его. Вот и сейчас, у него, возможно, окажется бальзам для его души. Но вопреки ожиданиям, он тоже принялся упрекать его:
- Не будь безумцем! Яблоко от яблони недалеко падает.
- Я же поклялся разводом с женой.
В голосе крестьянина были нотки порицания:
- Ты его хорошенько побил, обругал, стёкла разбил, но зачем же было клясться разводом с женой?
Джан Мохаммад замолчал и разочарованно смотрел куда-то вдаль пустыни. Ему нечего было сказать.
Вечером Джан Мохаммад и Маиде ужинали, и оба пытались не говорить на известную тему. Они хотели позабыть об этом. Возможно, ждали чуда, чтобы эта проблема как-то сама собой разрешилась. До них дошёл звук чьих-то шагов. Этот кто-то произнёс «Йалла» и вошёл в дом. То был Масуд. Он нагнул своё огромное тело и прошёл в комнату. В руках у него было завёрнутое в ткань оружие. Он вытащил его:
- Ты сам знаешь, что пока этот Каземи дышит, отсюда не уедет.
Маиде пришла в ужас, увидев оружие и услышав его слова, и принялась причитать. Когда её причитания стали громче, Масуд взял стакан и кинул в её сторону. Стакан ударился о стену и разбился. Маиде умолкла. Джан Мохаммад испытывал отвращение от подобного обращения с ней Масуда, но не отреагировал и продолжал есть.
Маиде со слезящимися глазами, подавляя всхлипывание, встала и принесла Масуду посуду, чтобы он тоже отужинал рядом с Джан Мохаммадом. Масуд бросил на неё извиняющийся взгляд. Джан Мохаммад глядел на оружие, лежавшее на скатерти рядом с хлебом. Он был в ужасе от того, что хлеб был на одном столе с оружием. Подтолкнув его в сторону Масуда, угрюмо сказал:
- У меня есть ружьё.
Масуд посмотрел на него так, как смотрит мудрец на невежду, и положил в рот кусочек хлеба. Маиде сидела в кладовке и тихо лила слёзы. Ребёнок лягнул её ножкой в живот. Ей хотелось взять руку Джан Мохаммада и положить на то место, куда её лягнул ребёнок – какое же это было удовольствие для неё!
18
На следующее утро Каземи раньше обычного появился на своём месте и окрикнул охранника: он уже получил известие, что заместитель командующего целой области приедет на блокпост в связи с мятежом. Он отдал приказы сержанту, в том числе о том, чтобы все солдаты и окружающие их плацы были опрятными и чистыми. Он решил взять у него необходимые средства из бюджета для приобретения некоторых расходных материалов и услуг. Но тот лишь что-то мямлил. Он хотел о чём-то рассказать ему, однако Каземи отложил это на потом.
До полудня известий от заместителя командующего не было. После полудня все задремали, пока внезапно солдаты не встали по стойке «смирно», и Каземи в смятении вышел к дверям встречать начальство. Пока тот дошёл, начальник уже вышел. Он был низкого роста, но натренированным, и обладал решительным и непреклонным лицом. Прошёлся по двору и вошёл в здание. С ним были ещё двое. Он всё внимательно осмотрел. Иногда спрашивал у некоторых солдат, сколько месяцев они уже служат. К чему-то придирался. Каземи решил воспользоваться моментом и взял с них слово всё исправить.
Когда они вошли в кабинет, командир выразил желание остаться с Каземи наедине. Все покинули кабинет, и тут командир сразу же перешёл к сути дела:
- А что там с клятвой развода с женой?
Каземи словно прирос к месту и замер на некоторое время.
- Это основная причина, почему я прибыл сюда. Ты вот домогаешься получения оборудования, машины, но легко игнорируешь такой важный момент!
Каземи стал отнекиваться:
- Это совсем не важно! Он что-то такое сказал, а потом сам же и разочаровался.
- В любом случае, если будет необходимо, арестуй его!
- Ваше благородие, я пытался не ссориться с людьми. И вам самому это известно. Но в этом регионе любое преступление несравнимо с убийством.
- У меня нет сомнений в твоих способностях.
- Вот почему мне удалось отложить в сторону оружие.
- Не обманывайся. Ни один солдат этого не сделает. Безопасности без патронов просто не существует. И эти места отличаются ото всех, где ты когда-либо служил.
- Да, по той причине, что никто никогда не хотел разрешить проблемы в корне.
- В корне? Что ты такое говоришь? А мы-то тогда для чего? Если бы ты президентом страны был, то и тогда не смог бы решить в корне здешние проблемы. Эти проблемы имеют исторические корни. И наша обязанность – заботиться о безопасности этих людей, а не решать в корне любую проблему.
- Я сам прилагаю все старания.
- Но я в любом случае доволен тобой. И если хочешь, могу послать тебя в другое место, получше.
- Нет, у меня здесь незаконченные дела ещё остались. И через несколько дней приедет моя семья. Больше не выдержу я переезда. Здесь хочу выйти на пенсию.
- До чего ж ты безбашенный, Каземи!
- Я безбашенный?
- С той клятвой, что он дал, тебя столько неприятностей ждёт!
-А что вы хотите от меня, что мне сделать? Я двадцать восемь лет на службе. Уехать мне, что ли, из-за какой-то клятвы?
- Нет! Но не советую тебе привозить сюда ещё и жену с ребёнком.
- Это связано с прошлым.
Командир надолго замолк. Возможно, в душе он похвалил Каземи. А может быть, как и сержант, он тоже хотел, чтобы Каземи смирился с действительностью:
- Ну, тогда пеняй на себя.
Когда командир удалился, Каземи вызвал сержанта. Он знал, что тот уже растрезвонил историю с Джан Мохаммадом.
- Ты от меня устал что ли, сержант?
- Что вы, ваше благородие! Я раньше ещё хотел вам сказать, что вы сами распорядились оставить это дело на потом.
- Не должен ты был это говорить.
- Я ради вас же самих это сделал. Вы же не знаете, какой это вам грозит опасностью.
Каземи рассвирепел и закричал на него:
- Это тебя не касается! Если я стал препятствием чьим-то интересам, тебе-то что с того? Чего ты-то огорчён?
- Мне очень даже приятно.
- Чтоб это было в последний раз! Я, быть может, жизнью своей пожертвую, но у того мужика кишка тонка меня убить. И тебе это прекрасно известно.
- Простите меня! Я сказал, что предосторожность здесь – обязательное условие.
- Не следует тебе напоминать мне о чём-то.
И Каземи преградил ему путь:
- Это вот список требований, о котором мы договорились. Прямо сегодня подготовь письмо и отошли ему его. Мне хотелось бы, чтобы ещё до того, как оно дойдёт до его конторы, ты ему отослал факс.
Сержант с недовольством, но не говоря ни слова, стукнул ногой об ногу и отдал честь старшему по званию, приложив руку к козырьку фуражки. Затем он взял бумагу и вышел.
Каземи подошёл к окну и открыл его. Рука его невольно опустилась в карман в поисках пачки сигарет. Когда он увидел, что карман его пуст, вспомнил, что уже год, как он бросил курить. Согнув руку в кулак, сжал его, и разочаровался в том, что не сдержался и закричал.
Не следовало ему кричать на «отца» перед его детьми.
19
Рано утром Джан Мохаммад поднялся и завёл свой мотоцикл. Со свёртком, что приготовила ему Маиде, направился в сторону Захедана. Он уже привык к длительным поездкам. Он много раз мотал по сотне километров и больше, однако на этот раз с трудом преодолел путь в сто двадцать километров. Жаркий ветер обжигал ему лицо.
Через два часа он прибыл в гарнизон. Но потребовалось ждать до полудня, прежде чем ему удалось повидаться с Рахманом. Там был учебный лагерь Рахмана. Его уже обрили. Он с любовью относился к собственным волосам и обычно отращивал их, и потому-то Джан Мохаммад удивился, увидев его бритым – таким видеть брата ему ещё не доводилось. Едва взглянув на него, он расхохотался. Сам Рахман тоже улыбнулся. Не так уж и плохо обстояли дела, как ему казалось. Ему даже пришло на ум, что одно только пребывание в таком месте, как здесь, напрочь выбьет из головы брата мысль о наркотиках. В армии с первого же дня солдат учили читать и писать.
Джан Мохаммад привёз с собой узелок с едой. Они оба уселись в теньке и пообедали. Рахман заметил стеснённость брата, однако тот ничем себя не выдал. По-видимому, сюда ещё не дошло известие о его клятве развода с женой, но Джан Мохаммад был уверен, что Рахман в эти дни всё сам поймёт. Настало время прощаться. Джан Мохаммад дал ему немного денег.
- Не надо.
- Зря! Некрасиво будет, если ты перед всеми покажешь, что у тебя карман пустой. Я не хочу, чтобы ты глядел на сигареты, что у людей в карманах.
Рахман взял у брата деньги и поцеловал его в плечо. Джан Мохаммад приложил голову брата к своей груди и про себя подумал, до чего же ему был дорог Рахман, что он и сам того не знал!
Джан Мохаммад пустился в путь в направлении деревни. Всё время он думал только о том, что из-за брата он сам навлёк на себя неприятности, хотя и казался таким спокойным. Он говорил себе, что есть лучшее поприще, чем занятие пастуха, но скоро приказы и запреты всех этих унтерофицеров выведут его из себя. А может, и нет. Чуть поразмышляв на эту тему, он сообразил, что совершил самую большую ошибку в своей жизни. Ему хотелось исправить её и вытащить себя из этой петли, но все пути казались ему отрезанными. Однако до каких пор так будет? Его же, в конце концов, должны будут освободить. Все знают, что он должен быть верен своей клятве. Думал он и об аналогичных случаях, о тех, кто поднял мятеж, и вся их жизнь пошла под откос, а их семьи распались.
Когда он прибыл в деревню, было темнее, чем обычно. Он только сейчас понял, что электричества не было. Услышал блеяние голодных овец. В доме тоже стояла темнота. Почему же Маиде не зажгла керосиновую лампу? Он сам зажёг лампу и несколько раз позвал Маиде. Но ответа не последовало. Он встревожился, и с лампой в руке зашёл в комнату. В конце концов, обнаружил Маиде в кладовке – она заснула, приткнувшись к металлическому сундуку, в котором хранила свою одежду. Он некоторое время рассматривал её лицо. Вытянутые чёрные брови красовались на загорелом лице – уже не настолько обгорелом, какое было у неё до его возвращения из тюрьмы. Некоторое время назад оно стало как-то светлее, и после того, как она забеременела, кровь побежала по её щекам. На подоле её лежала одежда и обувь для новорождённого, который пока находился у неё в животе. Это было так трогательно! Он сел напротив неё и развязал её головной платок. Очевидно, она была здесь ещё до наступления темноты, и столько насиделась одна, что её сморил сон.
Внезапно Маиде коротко пошевелилась и проснулась. Немного испугалась.
- Не бойся! Это я. Снова свет отключился?
Маиде убрала с подола одежду для ребёнка и снова положила её в сундук. Без обиняков сразу спросила у Джан Мохаммада:
- Ты что-нибудь перекусишь?
Она спросила это не из-за любви, а скорее из-за своей обязанности. Джан Мохаммад узнал её любящий тон. С того момента, как он дал клятву, этого тона не было и в помине. Он какое-то время сидел разочарованный, и пока Маиде накрывала на стол, не покидал своего места. На самом деле он каждый день навязывал ей себя. Джан Мохаммад всё больше осознавал глубину той пропасти, которую сам себе подготовил. Он дал ту клятву, будучи в гневе, не более того. Подобно бесконечному вытягиванию ниток из связанной одежды, эта клятва вырвалась у него, чтобы теперь вот сломать ему жизнь.
20
Настал пятый день, но пока что у Каземи не то что не было намерения уехать отсюда, но он ещё и семью свою привёз сюда. Стоял конец месяца шахривар. Скоро должны были открыться школы после летних каникул. В единственном жилом здании позади полицейского участка – доме Каземи – стояло оживление. Жена Каземи, Мариам, прибыла с семилетней дочкой – их последним ребёнком. Правда, их вещи и предметы быта пока что были в пути. Нельзя было сказать, что Мариам здесь не понравилось. Место оказалось не столь плохим, как она думала раньше. Это была женщина лет сорока пяти, среднего роста. Лицо её было истощённым, но добрым, и выглядела она моложе своего возраста. Глаза её всегда были влажными, словно она только что вытерла слёзы. Она была хорошей хозяйкой. Одета была в тёмную тунику-манто.
Дочь Каземи была подвижной и красивой девочкой. Она унаследовала светлые глаза своей матери и её сладкоречивый язычок. И хотя Мариам не была высокомерной женщиной, по необходимости обращалась весьма властно с подчинёнными, что, впрочем, не помешало отзывчивой и болтливой жене сержанта, что привезла для них всякое барахло, завязать с ней разговор и поставить в курс дел о свалившейся на голову Каземи беде.
Каждый день приносил всё большую тревогу Джан Мохаммаду. Известие об отъезде Каземи так и не было. Завидев Джан Мохаммада, люди шушукались у него за спиной. Однажды, когда он пришёл на мельницу забрать свою долю муки, так его замучили взгляды посторонних, что он сам отказался от муки и с пустыми руками пошёл домой.
Так больше продолжаться не могло. Нужно было что-то делать. Под предлогом того, что нужно отвезти стадо на выпас, он отправился в степь. Ему хотелось побыть одному, чтобы принять окончательное решение. Разум его больше всего занимало то, как ему убить Каземи. При том, что желания убивать кого-либо у него не было. Слова, которые Каземи ему однажды сказал, сто и даже тысячи раз прокручивались у него в голове: «Убить, как бы то ни было, не такое уж лёгкое дело». Многочасовое обдумывание так и не привело его к решению, он не смог разбудить в себе глубоко запрятанную там личность убийцы, отнимающую у других жизни. Он всё ещё оставлял себе шанс, последний шанс, который он хотел испытать.
21
Буря усилилась. Потоки ветра разносили повсюду землю и песок. При каждом вдохе во рту чувствовался привкус сухой земли. Ему следовало держать глаза наполовину открытыми, чтобы пусть даже и с трудом, но видеть хотя бы на расстоянии полуметра от себя. Он пустил скот свободно пастись на развалинах, а сам направился в сторону полицейского участка. Облепивший его песок вместе с землёй помог ему приблизиться к дому, где жил Каземи. Он прикрыл лицо платком, чтобы защитить его от песка. В таком обличье его никто не узнавал.
За какие-то десять минут он подошёл к зданию полиции. Что-то разглядев там, подкрепил свои надежды. Перед зданием стоял грузовик. Ему с трудом удалось узнать, что же там творится. Приглядевшись повнимательнее, он увидел, что в нём есть люди, занятые переездом. Но вся проблема состояла в том, что вещи-то как раз они не уносили, а скорее освобождали помещение. Вся надежда, что возникла у него на несколько мгновений, внезапно рассеялась. Он видел себя стоящим перед неизбежным, что затягивало его всё сильнее.
Буря с каждым мигом всё усиливалась. Мелкие и крупные песчинки летели в лицо Джан Мохаммада. Словно весь мир ополчился войной против него. Он будто приклеился к тому месту, где стоял. Прикладывал все силы, чтобы оторвать ноги от земли. Рубашка из-за ветра прилипла к телу. Стоя на коленях, он припал к земле и положил голову между ладоней. Пытался хоть на несколько мгновений не думать ни о чём больше, кроме как о стуке сердца.
По прошествии этих нескольких мгновений он словно вернулся с небес на землю: поднял голову, сам не зная, сколько времени так просидел. Но когда он пришёл в себя, небо прояснилось, и он смог лучше видеть перед собой. Несколько солдат помогали Каземи стащить с грузовика личные вещи: несколько кресел, картонную коробку с телевизором, холодильник, а также прочую мелочь. Джан Мохаммад поднялся на ноги, и, не привлекая к себе внимания, вернулся к оставленному им скоту. Нужно было что-то делать.
22
Хотя Маиде и знала своего мужа лучше всех, однако он всегда оставался для неё непредсказуемым. Она знала, что нет у него желания убивать Каземи. За это время она прокрутила в голове все возможные ходы. Если он не убьёт его, то вольно или невольно она всё равно станет для него запретной. Её братья пригрозили, что придут и вернут её к себе домой. Она не хотела оставлять Джан Мохаммада. Несмотря на все претензии к Джан Мохаммаду, она любила его, ведь он был отцом её ребёнка, который скоро появится на свет. Они уже давно планировали обзавестись ребёнком. И все те восемь лет, что Джан Мохаммад провёл в тюрьме, они грезили о том, как построить лучшее будущее. Она знала, что без неё Джан Мохаммад не сможет. Была ещё вероятность того, что Джан Мохаммад убьёт Каземи, и тогда ему придётся пуститься в бега. Возможно, ему удастся скрыться в Пакистане и начать там новую жизнь. При этом сама идея жить с беглым преступником и растить ребёнка, отец которого – убийца, казалась ей намного тяжелее расставания.
Она схватилась за бельё и принялась тереть его. Возможно, это был последний раз, когда она стирает одежду Джан Мохаммада. Всё то давление и злость Джан Мохаммада, что ей приходилось терпеть, она передавала сейчас этому белью. Кто ему позволил клясться их жизнью? Тогда какую роль играла сама Маиде в этой жизни? Её ум призывал к ответу Джан Мохаммада, она в душе кричала на него. И отпечатки этой распри с ним в её голове виднелись на лице, возбуждённом от гнева, и через её руки переходили на бельё. Она вспотела и вытирала лоб тыльной стороной руки, там, где было меньше пены. Кто-то постучал в дверь. Та была открыта. И через несколько мгновений в дом вошла женщина, одетая не так, как обычно одевались местные. Она как раз искала дом Джан Мохаммада.
- Вы кто?
- Я супруга Каземи, начальника полиции.
Маиде оцепенела от изумления, и бельё выпало из её рук. Спустя мгновение обе женщины прошли в комнату. Мариам присела и обмахивала себя, оглядывая их жалкую обстановку. Маиде принесла ей графин с холодной водой. Мариам тяжело дышала. Выпив воды, уставилась на выпуклый живот Маиде. Внезапно она протянула руку и сняла с себя пару браслетов, которые положила перед Маиде. Маиде сердито поглядела на неё:
- Это ещё что такое?
- Возьми и купи чего-нибудь для своего ребёнка!
Маиде задрожала всем телом, подчинившись мысли о ребёнке и неизвестном будущем, что его ждёт.
- На здоровье. Иншалла, он вырастет под крылом у отца с матерью!
И промямлила также:
- У меня вот трое детей. Один – студент, другая – замужем, есть ещё и дочка маленькая. Ей семь лет. Папенькина дочка.
Маиде чуть ли не разрывало от желания заплакать, но она сдержалась.
- За всё то время, что его не было с нами, он отыскивал повод, чтобы вынудить нас приехать к нему. И сегодня привезли нашу мебель.
Наступила долгая пауза. Мариам взяла браслеты и подсела поближе к Маиде, продолжая беседу с ней добрым тоном:
- Бери!
Маиде отрицательно покачала головой.
- Богом клянусь, не возьмёшь – я обижусь!
Маиде отодвинула её руку и грубо сказала:
- Нет.
Мариам, снова надевая на руку браслеты, продолжила:
- Клянусь Богом, он не виноват. Он государственный чиновник. И ни с кем не враждует.
Маиде по-прежнему сидела с опущенной головой и ничего не говорила.
- Мы уже тридцать лет скитаемся. Каземи хотел приобрести участок земли для обработки, когда на пенсию выйдет. У него план есть на сей счёт, но я боюсь.
Мариам только сейчас заметила, что из глаз Маиде лились слёзы. Она утёрла её слёзы краешком своего головного платка:
- Почему ты плачешь? Всё образуется. Только с мужем своим поговори. Он же человек, поймёт.
Маиде бросила взгляд на Мариам. Слёзы её текли, не переставая:
- Госпожа, дорогая! Он же не хочет. Поклялся, теперь у него другого пути нет.
Мариам повелительным тоном сказала:
- Как это – другого пути нет?
- Вы же не из здешних, не знаете, что это означает. Это официально. Они придут и заберут меня. Если кто-то поклялся разводом с женой, то должен...
Увидев испуганный взгляд Мариам, она прервала свои слова, и дальше уже спокойно про себя продолжила:
- Должен убить.
Но этого она не сказала Мариам. Та и так это уже слышала. Обе долго смотрели друг на друга, потом Мариам поднялась, взяла свою коричневую кожаную сумку и вышла. Маиде взяла ремень от её сумки – ей не хотелось, чтобы она забыла его здесь. Возможно, Мариам ожидала, что им обеим удастся побольше поговорить друг с другом – так и выход найдут. Однако она резко выдернула у неё из рук ремень и покинула дом Джан Мохаммада.
Маиде стояла у дома с переполненными от слёз глазами. Ей показалось, что есть один выход: «И почему это я раньше не подумала об этом?»
От радости она чуть ли не до потолка подпрыгнула. По её мнению, то был лучший способ спастись из сложившейся беды.
И вечером, как только Джан Мохаммад пришёл домой, то увидел, что вся утварь разбросана на земле во дворе. Маиде же была занята тем, что собирала всякий хлам, не имеющий никакой ценности. Джан Мохаммад отпустил стадо и подошёл к ней. Он тоже пришёл домой, имея твёрдое решение.
- Ты вернулся?
- Чем это ты занята?
- Завтра семь дней будет. Если ты его не убьёшь, они придут меня забрать. Не нужно тебе проливать ничью кровь. Давай отсюда уедем.
- Куда нам уехать?
- В Захедан, Керман, ещё куда-нибудь.
На шее Джан Мохаммада выступили жилки. Он яростно выбил из её рук свёрток с одеждой и отбросил в угол:
- Я поклялся, что это он уедет. И теперь что – мне самому бежать?
Он пошёл в сторону кладовки и через миг вышел оттуда с ружьём. Маиде с плачем преградила ему путь.
- Что ты намерен делать?
- Отойди в сторону!
Но Маиде по-прежнему стояла, взмолившись:
- Господом тебя заклинаю! У него тоже есть жена и дети.
Но Джан Мохаммад был разозлён:
- Я сказал – отойди в сторону! Не хочу я его убивать.
Маиде словно прилипла к его ружью. Она дрожала и лила слёзы, не давая Джан Мохаммаду уйти:
- Ты хочешь его убить?
Быстрым движением он выхватил у неё из рук ружьё и бросился к двери.
Маиде немного успокоилась от слов Джан Мохаммада, но не знала, что он собирается делать. В изнеможении она опустилась на свою ветхую разбросанную мебель и предметы обихода, и еле дыша, принялась ждать его возвращения.
Джан Мохаммад, спрятавший ружьё между слоями своего тюрбана, воспользовался покровом ночи и добрался до дома Каземи. Жизнь там текла своим чередом. Свет в комнатах горел, виднелись тени людей, что переходили с одного места на другое. Перед входом на охране стоял солдат, но из-за темноты не мог оттуда разглядеть Джан Мохаммада. Тому следовало быстро расправиться со своим делом и смываться. Не было это такой уж трудной задачей, как он думал.
С первого же выстрела стекло одного из окон было выбито. Солдат спрятался в укромном уголке и, не разбирая цели, принялся за стрельбу. Джан Мохаммад таким же метким ударом выбил второе и третье стекло, и прежде чем люди из участка успели среагировать, убежал и добрался до дома.
По пути, когда он возвращался, то прикрыл лицо, так что никто почти не видел его. Когда он прибыл домой, Маиде по-прежнему была напугана и ждала его. Однако у Джан Мохаммада не было терпения что-либо объяснять ей. Он спрятал в каком-то уголке оружие. Ему было, конечно, известно, что Каземи отправится разыскивать его. Может быть, ему даже хотелось того, чтобы это случилось. Ему было лучше, чтобы из-за этого неудачного нападения его арестовали, пока представившийся ему шанс не будет исчерпан, и он не ударит рукой об руку как выполнивший свою задачу. Он провёл ночь весьма плохо, ибо ждал, что вот-вот за ним придут.
23
На вторую ночь Каземи сделал особые приготовления для обустройства своей жены и дочери, накупив им всевозможных угощений и лакомств. И хотя он всегда запрещал дочери газировку, чипсы и хлопья, на этот раз купил ей всего этого добра. И самому ему тоже хотелось сегодня ночью отказаться от диеты. По поводу Джан Мохаммада он почти успокоился, так как принимал его в расчёт всё это время, так как тот поступал пока что благоразумно. Но для пущей уверенности он распорядился, чтобы один из солдат остался дежурить позади здания участка, то есть в доме, где расположился он и его семья.
Он знал, насколько тяжело Мариам воспринимает чужих, и потому изо всех сил старался, чтобы та ночь прошла для неё хорошо. Дочери нравилось есть чипсы и хлопья, а Мариам, услышав планы Каземи, была довольна. И хотя она слушала его спокойно, однако никогда не испытывала уверенности в том, что говорил этот человек о беззаботной жизни. Ей было известно, что для него работа была на первом месте, и пока он не выйдет на пенсию, у них никогда не будет радости.
Несколько раз довелось ей слышать разговоры, которые заводили о Джан Мохаммаде и его клятве, но Каземи не дал им хода дальше, считая всё это уже законченной темой. С опорой на личность мужа ей стало легче. О том, что она отправилась на поиски Маиде, не сказала ни слова, ибо знала, что Каземи сделает ей жёсткий выговор, однако по-прежнему тревожилась из-за клятвы Джан Мохаммада.
Всё это время она думала о Маиде, и сегодня вечером, что бы ни случилось, была намерена уговорить Каземи уехать отсюда. Этот разговор она отложила до более удобного случая. Несмотря на переезд, коробки с мебелью и прочими вещами пока не были распакованы. Каземи даже удивился, почему Мариам не занялась этим. Она не привезла даже тарелки для ужина, отговорившись усталостью. И когда Каземи хотел сделать это, она предостерегла его.
Каземи знал, что что-то произошло, и считал, что здесь есть какая-то связь с приездом туда жены сержанта полиции. Сам он запретил кому-либо рассказывать о том инциденте и рассердился на сержанта. Каземи знал, что вечер его на сегодня уже испорчен, но Мариам всерьёз была настроена его убедить перед тем, как завтра развернуть всю мебель, ещё раз погрузить её и уехать отсюда. Она знала, что это будет не так-то легко. Каземи был не их тех людей, что отступают при подобной угрозе. Ему и раньше десятки раз угрожали, но до сих пор ничего плохого с ним не случилось.
При том разговор Маиде с женой сержанта очень напугал Мариам. Она знала, что жизнь мужа теперь в опасности, и ей следует по любому убедить его уехать отсюда. Дочь их заснула посреди полураспакованной мебели и вещей. Они уложили её в кровать. Каземи стремился как-то разбавить тяжёлую обстановку в доме: несколько раз обнял Мариам, но она постоянно ускользала от него и норовила заняться каким-то делом.
Долгая разлука лишь усилила страсть Каземи к жене, но он знал, что Мариам устала из-за переезда. Сама же Мариам скорее нервничала скорее не из-за переезда, она даже поужинать как следует не смогла. Каземи было хорошо известно, что все его попытки избежать ссоры напрасны, и как только дочь заснёт, Мариам продолжит пререкания ещё настырнее. Так и получилось. Вначале она принялась выискивать отговорки по поводу здания, здешнего климата, школы для дочки, и так далее, и наконец, перешла к сути спора. Она хотела, чтобы они уехали отсюда, так что вскоре спор их разгорелся ещё сильнее.
И как в этот момент откуда-то до них долетел выстрел, лишь подтвердивший слова Мариам. Первое окно, стекло которого разбилось вдребезги и упало на пол, вызвало у неё истерический крик. А при звуке следующей пули дикий ужас объял её всю с головы до ног. Она побежала к дочери. Та тоже проснулась в ужасе и закричала. Мариам представила, что в любой момент в их дом ринутся люди. Они очень рано – хотя по её мнению это произошло довольно поздно – весь этот шум – затих. Каземи быстро надел одежду, чтобы выйти из дома и посмотреть, что там происходит. Мариам вцепилась в его одежду, не давая выйти наружу. Каземи понял, что совершил самую большую ошибку в жизни – не подходящее это было время, чтобы их привозить сюда. Через несколько мгновений он уже контролировал ситуацию и понял, что инцидент был делом рук Джан Мохаммада.
Рано утром на следующий день были найдены гильзы от ружья. Это были три гильзы, принадлежащие ружью марки «Брно». Каземи послал нескольких вооружённых солдат за Джан Мохаммадом. Он распорядился перерыть весь его дом и найти то ружьё. Спустя час Джан Мохаммада привели. Каземи приказал бросить его в тюрьму. Это оказалось просто. А вот успокоить своих жену и дочь – намного сложнее. Подоспела и жена сержанта – помочь им распаковать вещи, но Каземи и сам знал, что после подобного инцидента и ноги их здесь не останется. Мариам постоянно звонила ему, чтобы тот вызвал грузовик, который увезёт их ещё до наступления темноты. Каземи вынужден был идти домой и спасать свою репутацию самым серьёзным тоном, каким только мог говорить, убедить Мариам, что так скоро они никак не смогут покинуть эти места, даже если дело дойдёт до развода. Так что самым лучшим было – если она ещё любит его – просто потерпеть. Они уже схватили подозреваемого, и больше подобный инцидент не произойдёт. Когда он заговорил о разводе, Мариам залилась слезами и больше уже ничего не сказала.
24
Каземи оказался в трудном положении. Возможно, он больше, чем нужно, принял желаемое за действительность. Приказал привести Джан Мохаммада. Оружие его найти так и не удалось, да и он сам не признавался в содеянном. Ему было о чём поговорить с Каземи, но когда они увидели друг друга, то передумали.
Каземи прикинулся, что уверен в том, что всё это было делом рук Джан Мохаммада, и по причине клятвы того он может посадить его в тюрьму, однако не намерен был этого делать, ибо сюда он прибыл не за тем, чтобы устраивать беды для таких, как он. В конце концов, его всё-таки бросили в камеру предварительного задержания. Им обоим пойдёт на пользу, если Джан Мохаммад проведёт седьмой день в камере. Каземи дал слово, что если тот выдаст, где у него тайник с оружием, он не причинит ему никаких проблем.
Всё это способствовало славе Джан Мохаммада – то, что он стрелял в начальника полиции, и тот его арестовал. Таким образом, хоть он и не убил его, но принял меры для осуществления своей клятвы.
Камера была маленьким помещением в углу двора, и не сказать, что была таким уж плохим местом: одна металлическая кровать, посуда с водой и пластиковый стакан. Единственное, что его волновало, была Маиде и стадо овец.
25
Маиде провела день плохо. Она не знала, какая ещё беда свалится на Джан Мохаммада. Стадо было голодным, и ей самой пришлось гнать его в степь. Каземи случайно увидел Маиде – на последнем месяце беременности с таким трудом она вела стадо на выпас. На следующий же день он отправился к Джан Мохаммаду и убедил его передать ему своё ружьё, а затем выпустил его на свободу.
Джан Мохаммад на джипе поехал к тому тайнику, где накануне спрятал оружие, и отдал его. Разбушевалась настоящая буря. Как только он передал оружие, воздержался от того, чтобы пойти вместе с полицейскими, вместо этого отправившись пешком до самой деревни. Лицо его было замкнутым. Буря была отличным предлогом для такого дела. Не в том он был настроении, чтобы кому-то что-либо объяснять. И когда он добрался до дома, буря всё разбросала в доме. Циновка за дверью была оторвана, одежду ветер рассеял по сторонам. Удивительно было то, что после того, как буря кончилась, Маиде и пальцем не пошевелила, чтобы убраться в доме.
Вся ситуация эта ему казалась необычной. Несмотря на чрезмерную тошноту, он отказался пить воду из источника и умываться, пока не пойдёт домой и не отыщет Маиде. Он позвал её, но ответа не услышал. Она, видимо, ушла в кладовку. Весь дом был перевёрнут с ног на голову. Сундук с одеждой, принадлежащей Маиде, был пуст. В конце концов, братья его жены сделали своё дело, и забрав Маиде с собой, оставили его наедине со своей клятвой. У него подкосились колени, и он осел там же, где стоял – в кладовке, где они с Маиде так хорошо проводили большую часть времени, где говорили по душам.
Так он провёл там какое-то время. Петух и куры от голода закудахтали, да и стадо проявляло нетерпение. Наконец ему в голову пришла одна идея. Именно так, как говорил когда-то тот крестьянин-житель пустыни: он решил зайти к мулле – возможно, тот сумеет что-то для него сделать – или фетву дать ему, или путь верный указать.
26
Он несколько раз постучал в дверь дома муллы, прежде чем она открылась. Дом его был таким же, как и у остальных жителей деревни – глиняный, с двустворчатой деревянной дверью. При доме имелся небольшой дворик, а в комнату самого муллы – на самом верху, на втором этаже, прямо над овчарней – вела лесенка. По обеим сторонам дворика расположился палисадник, в котором мулла посадил зелень, да цветы. Цветочные грядки тянулись немного и за двором, но мулла проявил сообразительность, посадив подсолнухи. Он говорил, что они и жару выносят, и пыль с песком. Мулла как раз занимался тем, что обмазывал дом глиной. Историю про Джан Мохаммада он уже слышал. Помыв руки, он прошёл вместе со своим гостем по лестнице наверх дома.
- Ты знаешь, у жирафа шея длинная, зато мозг маленький. Если он что-то скажет, пока слова через горло наружу выйдут, он ещё подумать успеет, и если что-то не так будет, рот свой закроет. Зато вот у человека шея не длинная, зато мозг на месте!
Джан Мохаммад повесил голову и покорно слушал муллу, хотя и не нуждался в нравоучениях. Он искал выхода из ситуации, чтобы начать заново свою разбитую жизнь. По дому разливался аромат апельсиновых бутонов – то мулла приготовил ему чая:
- Выпей! Для нервов твоих полезно будет.
Джан Мохаммад выпил чаю с апельсиновыми бутонами. Ему хотелось полностью подчиниться ему, ибо он знал, что все прислушиваются к мулле, и против его слов никто не пойдёт.
- Как ты поклялся?
Джан Мохаммад с дрожащим голосом и опущенной долу головой ответил:
- Я сказал: «Если через неделю не уедешь, то клянусь, что дам жене развод, что... что...»
Он словно знал, что произнеся всю фразу до конца, покажет мулле своё упрямство.
- Что убьёшь его?
- Ну да.
- Сумасшедший! Сумасшедший!
Мулла опустил голову и тихо произнёс несколько фраз про себя, поджав губы. Затем взял несколько книг, разбросанных то там, то сям, и направился к книжной полке:
- Нужно было в тот же момент бросить тебя в тюрьму. В такой проклятой дыре, как здесь, нет ни дорог, ни воды, ни заводов. У меня самого в этом доме на плечах двое безработных сидят. Если кому-то кто-то не нравится, он берёт в руки ружьё и убивает его, тогда какой сумасшедший сюда приедет на работу? Ты или братья твоей жены?
Джан Мохаммад головы не поднимал. Он понимал, что мулла прав.
- Этот Каземи неплохой человек. Не тех же принципов он, что и ты? Быть такого не может! Он лучше всех тех, кто до него сюда приезжал. Если дом твой никто не грабит, а семья твоя в безопасности, разве это плохо? Разве он плохо поступил?
- Нет!
Мулла повернулся и сложил свой традиционный белый белуджский наряд, затем сел на место напротив Джан Мохаммада. Вытащил чётки и пристально поглядел своими карими маленькими глазками в лицо Джан Мохаммада. Возможно, ему стало жаль этого упрямого отчаявшегося пастуха.
- Ладно, сколько раз ты произнёс эту фразу «Клянусь разводом с женой»?
Джан Мохаммад поднял голову и теперь наконец осмелился посмотреть мулле в глаза:
- Один раз.
- Один раз?
- Ну да.
-Тогда, значит, Каземи верно говорил, но я должен был убедиться.
- Каземи?
- Он тоже сюда приходил. Хотел узнать, станет ли твоя жена запретной для тебя, или нет.
Тут Джан Мохаммад в лице поменялся. Всё сейчас зависело от ответа на этот вопрос. Он придвинулся поближе к мулле:
- Ну и как – запретна она?
- Да иди ты!
Джан Мохаммаду захотелось встать. Это было верхом его покорности, однако он остался, ведь ответа на вопрос так и не получил. Он был сейчас словно человек, что только что очнулся, да и вёл себя так же.
- Ну так как?
- Если бы ты три раза сказал так, то развёлся бы с женой, но раз сказал только один раз, то можешь её вернуть.
Морщины на лбу Джан Мохаммада разгладились. Он с трудом смог сдержать улыбку. С трудом ему верилось, что смог он с такой лёгкостью выпутаться из этой сложной проблемы!
- Но говорят ещё вот что: достаточно и одного раза произнести это, и будет считаться как тройной развод.
- Зря так говорят!
Джан Мохаммад пришёл в восторг, словно то было решение о его освобождении или спасение висельника в последний момент от перекладины виселицы, что сняли прямо перед его носом. Он бросился на колени, чтобы облобызать руки муллы. Теперь-то он мог привести Маиде домой. Мулла отдёрнул свою руку:
- Это ещё что за новости?! Иди-ка ты отсюда, у меня ещё другие дела есть! Вместо этого в следующий раз подумай хорошенько, прежде чем что-то сказать! Поду...
- Слушаюсь!
Спустя столько времени Джан Мохаммаду было хорошо. Он в спешке понёсся из дома муллы в дом братьев Дарбанди. Он даже сам не понял, как это ему удалось так быстро пересечь переулок и улицу. Посмотрев перед собой, он никого не увидел. Дом Дарбанди был современным, из кирпича и цемента: большой, с несколькими постройками, окружённый со всех сторон садом. Там имелось несколько насаждений винограда, гроздья которого, отягощённые чёрными царскими ягодами, свешивались на забор. Во дворе был выкопан крупный колодец, из которого поливали огород. В огороде росли всевозможная зелень и овощи. Словно этот участок и не был частью деревни. Когда заходишь в дом, то словно попадаешь из ада в рай.
Время было послеполуденное, и члены семьи Дарбанди спали. Именно в этот дом он приходил свататься к Маиде, и во дворе его устроили пышную свадьбу. В левой части здания они жили первые год-два после свадьбы. Теперь она была отдана в распоряжение младшего из братьев. В доме работали газовые кондиционеры, из которых сочились капли воды. Дети бегали и играли вокруг большого пруда посреди двора, словно совсем не чувствуя стоявшую на улице жару. Когда их «Тойота» последней модели припарковывалась во дворе, это означало, что Масуд дома.
Как только Джан Мохаммад вошёл во двор, произнёс «Йалла!» Жена одного из братьев, которая в этот момент вытаскивала постиранную одежду из машинки в уголке двора, увидев Джан Мохаммада, поздоровалась и пошла в комнату, где находился Масуд. Через несколько мгновений тот вышел наружу:
- Ну что, убил его?
- Здравствуй.
- Здравствуй. Ты не сказал – убил ты его?
- Нет!
- Тогда зачем явился?
- Я ходил к мулле.
- Ходил, так ходил, и что? Семь дней, отпущенных тебе, закончились. Ты ей развод дал.
- Я хочу её вернуть.
Масуд засмеялся:
- Закон Божий изменился, что ли? После троекратного развода нельзя.
- Я не давал ей трёх разводов. Сказал только: «Клянусь разводом с женой». И мулла сказал, что раз...
Дарбанди прервал его:
- Ну-ка зайди!
Через несколько мгновений Джан Мохаммад и Масуд остались наедине. Джан Мохаммад передал ему все слова свои и то, что говорил ему мулла, а также происшествия последних дней. Масуд терпеливо выслушал его:
- Я с этими словами не согласен, Джан Мохаммад! Клятва развода с женой – как три развода разом, и тот, кто говорит: «Клянусь разводом с женой», не имеет в виду однократный развод, он имеет в виду троекратный. Иначе такая клятва бессмысленна.
Он покрутил вокруг запястья свои большие чётки с жёлтыми бусинами и сказал:
- Дела судят по намерениям. Когда ты даёшь такую твёрдую клятву, то намерением твоим является троекратный развод, поэтому один раз сказать такую клятву – это то же самое, что дать троекратный развод.
Джан Мохаммад был в отчаянии. Он не ожидал услышать подобного. Все слушались муллу, и ему было известно, что Масуд и сам человек набожный, и обязан подчиняться словам муллы.
- Клянусь этими словами Господними, что намерением моим не было разводиться.
Масуд разозлился, но попытался сдержаться и остаться спокойным:
- Не произноси всуе фразу про «слова Господни»! И не давай лживых клятв! У тебя нет выхода. Если ты хочешь Маиде, то должен сдержать слово и сделать то, о чём поклялся.
Джан Мохаммад был в замешательстве. Масуд говорил так же, как и мулла, чтобы слова свои, словно царя на трон посадить.
- Чего ты боишься, Джан Мохаммад? А? У начальника полиции много врагов.
Он протянул руку и вытащил из комода рядом с собой автомат Калашникова, положив перед ним:
- Если по велению Господню откуда-то вылетит пуля и попадёт ему в сердце, кто подтвердит, что это было дело твоих рук? А?
Сколько бы в уме Джан Мохаммад ни проговаривал, убедительного ответа Масуду Дарбанди так и не смог дать. Он взял автомат и вышел, словно убеждённый, то единственный путь продолжить жизнь с Маиде и ребёнком, который скоро появится на свет, это убить Каземи. Пока он обувался, Масуд подбросил ему решение:
- Когда он отводит ребёнка в школу, это самый лучший момент.
Сколько бы Джан Мохаммад не оглядывался вокруг, нигде и следа Маиде не было видно.
- Где Маиде?
- Её нет. В город поехала за покупками.
Джан Мохаммад не поверил его словам. Подумал, что она, вероятно, где-то поблизости, и даже может быть, слышит их разговор. У него было странное ощущение. Сердце стучало так, как тогда, когда он только намерен был жениться на ней. На миг взгляд его упал на плакучую иву во дворе, задержался на ней, а потом он вышел.
27
Ночью Джан Мохаммад подготовил оружие. Он передал своё ружьё марки «Брно», и тем самым приобрёл доверие Каземи. Он разобрал по деталям весь автомат Калашникова, и почистив их, снова собрал. Это был единственный полезный навык, усвоенный им ещё с тех времён, когда он сам служил в армии. И вот теперь ему предстояло испытать свой шанс. Ему не хотелось думать о причине сего. И любую мысль, что нападала на него, он подавлял, предпочитая сразу связать воедино все причины своей неприязни к Каземи, чтобы набраться сил.
На следующий день, выводя стадо на выпас, он захватил с собой и ружьё, и спрятался близ развалин в том самом месте, где должен был проходить Каземи.
Каземи отправился в город на казённой двухкабинной «Тойоте», числившейся за полицейским управлением. За руль он сел сам. Его дочь в школьной форме, как и говорил Масуд, сидела в машине. Пока автомобиль приближался, Джан Мохаммад навёл ружьё. Он сам себе пригрозил, приводя любую имевшуюся у него причину как оправдание себе, но так и не нашёл в себе сил, чтобы нажать на спусковой крючок. Облокотился на выступ разваленной лачуги и медленно скатился на землю, не зная, что ему делать. Всё напряжение, что он держал в голове, передал рукам, и с силой надавил на ствол ружья. Стал ждать возвращения Каземи по тому же маршруту, подумав, что так даже лучше. Тогда рядом с ним не будет ребёнка, и всё пройдёт легче. Он сделал отверстие размером с кирпич в стене разваленного дома, и выпустил наружу конец ружья. Машина Каземи, поднимавшая пыль с земли, показалась издали. Джан Мохаммад положил руку на курок и крепко вцепился в ствол ружья, наведя глаза на мушку. Сжал корпус и ствол ружья, но и на этот раз не смог нажать на курок.
И весь тот день он провёл, упрекая себя.
Прошло ещё несколько дней, и каждый из них он проводил, словно общипанная курица, бежал с глаз людей подальше, не вынося тяжёлых взглядов и слов, что они шептали друг другу на ухо. Он так и не смог принять решение убить Каземи. Разговаривал в одиночестве сам с собой, с Маиде, с муллой, с Каземи, а с братьями Дарбанди ссорился.
Наконец ночью он решился – будь что будет, но он пойдёт и увидит Маиде. В полночь он прибыл к дому Дарбанди, и прячась за постройкой без дверей, проник во двор. Поскольку Масуд не любил собак, в доме собаку не держали, чтобы кто-то сейчас поднял шум своим лаем. Он подошёл к плакучей иве и стал ждать. Это было то самое дерево, от которого у него осталось множество воспоминаний с самых первых лет, когда он влюбился в Маиде.
Какое-то время Джан Мохаммад обделывал делишки вместе с Дарбанди, был энергичным и смышлёным парнем, работал как истинный белудж, не зная устали. Он меньше других хотел и пить, и есть. Он мог мгновенно что-то почуять своим нутром и часы напролёт оставаться на страже. Этими-то качествами своими он и понравился Масуду, который готовил ему славное будущее – а как же иначе, ведь он был испытанным во многих поездках человеком!
Потихоньку Джан Мохаммад подобрался к их дому. Однажды, когда они занимались разгрузкой контрабандного товара, сидя под той самой ивой во дворе, он увидел Маиде, принёсшую им воды, и едва бросив полуприкрытый взгляд на её застенчивые черты, сердце его тут же попалось на этот крючок. После этого он столько выслуживался, что смог, в конце концов, произнести имя Маиде в присутствии Масуда.
Джан Мохаммад прокручивал в мыслях всю свою жизнь, пока не заметил, что кто-то вышел во двор. Это была Маиде, которой наскучило в доме, и потому она вышла подышать воздухом во двор. Джан Мохаммад бросил в её сторону несколько мелких камушков, пока она не заметила его. И хотя она с трудом могла передвигаться из-за боли в пояснице, она радостно и спокойно пошла в его сторону. Положив руку на поясницу, другой она оперлась на иву:
- Это ты?
В глазах Джан Мохаммада собрались слёзы, когда он увидел её, но чтобы она того не заметила, повернул голову в другую сторону, опираясь на дерево. Маиде последила по сторонам, и, убедившись, что никого нет, подошла к нему. Она почувствовала уже издали запах пота Джан Мохаммада, который любила. Про себя подумала, что он, должно быть, уже много времени не был в бане. Некоторое время они молчали. Маиде увидела, что край кармана Джан Мохаммада порван, а волосы его всклокочены. Если бы она была дома, то такого не допустила бы. Наконец он заговорил:
- Я ходил к мулле. Он сказал: твоя жена не запретна для тебя.
- Но говорят, что...
Джан Мохаммад оборвал её:
- Подлецы всё лгут! Это всего-лишь их предлог! С тех пор, как я с ними работаю, они только и делают, что выискивают подобное.
Он бросил на неё оценивающий взгляд: ему было приятно видеть округлившийся живот Маиде:
- Почему он не выйдет на свет пораньше?
Маиде улыбнулась, пряча смущение:
- Сегодня у меня заболела поясница. Полагаю, не сегодня-завтра появится уже.
Она жалостливо поглядела на мужа, не веря, что больше он ей не муж. Она спросила:
- Что ты делаешь?
- Ничего. Никак не могу успокоиться.
- Вчера вечером я видела, как Масуд во время намаза за тебя молился.
Джан Мохаммад бросил на неё презрительный взгляд:
- Намаза?
- Джан Мохаммад! Что бы он ни делал, намаз обязательно читает.
- Тогда почему не поклянётся своим намазом, что оставит нас в покое?
На лице Маиде появилось нечто вроде страха:
- Джан Мохаммад, никогда не говори ничего в присутствии начальника полиции! Я не хочу, чтобы он нагрянул к ним, как когда-то – к папе.
Джан Мохаммад резко отвернулся. Он тоже вспомнил, что отца Маиде арестовали и казнили за контрабанду.
- Когда это я раньше предавал людей? Но подожди, ты ещё сам себе создашь проблемы.
28
На следующий день несчастный Джан Мохаммад сидел посреди степи, когда внезапно перед ним появился силуэт того самого крестьянина: он принёс ему целую кастрюлю еды. То был рис с небольшим количеством мяса и гороховой подливы – гейме. Он подошёл и сел рядом. Джан Мохаммад был не в настроении. Увидев, что у того нет аппетита, закрыл крышкой подливу и принялся рассказывать:
- Я же знаю, что ты уже давно приличной еды не ел.
- Не хочу.
Крестьянин дал волю смеху:
- Ты в ссоре даже со своим животом?
Смех крестьянина всегда заставлял Джан Мохаммада оставлять своё сопротивление, но на этот раз он выглядел более разбитым и удручённым.
- Я только хотел сказать, что для меня ты тот же самый Джан Мохаммад, каким и был. Ты не трус. Даже ещё более мужественным стал. Значит, это не правда, что начальник полиции должен умереть. Каземи хороший человек.
Но Джан Мохаммад снова замолк.
- Я-то знаю, что с тобой творят эти Дарбанди. Ты сегодня-завтра возьми свою жену и возвращайся домой.
Джан Мохаммад без всякой надежды поглядел на него:
- Как это?
- Ну, а что, если этих Дарбанди схватят?
- Они не из тех, кто попадается на удочку. Если ты имеешь в виду, что я предатель, то...
- Нет! Тебе ничего делать не нужно!
- Тогда что у тебя на уме?
- Дарбанди много наркотиков привезли, и Каземи охотится за ними.
- Если я избавлюсь хотя бы от них, как мне глядеть в глаза народу?
- А если ты его убьёшь, то сможешь?
Джан Мохаммад замолчал. Оба они не говорили ни слова. Крестьянин встал и пошёл. Джан Мохаммад подумал о том, что малодушным его никто не считает, в отличие от того, что кажется ему самому. Если бы так было, то крестьянин обязательно сказал бы ему. Возможно, тот сам был из тех, кто сторонится народа.
Постепенно запах еды соблазнил его, и он поднял крышку кастрюли. На подливе сверху лежало немного зелени и хлеба. В конце концов, он не смог устоять перед яркой ароматной едой, вкусив спустя столько времени тёплой и вкусной пищи. И когда насытился, вспомнил еду, что готовила Маиде, и снова на глаза ему навернулись слёзы.
29
Каземи выслеживал братьев Дарбанди. Ему повезло наткнуться на след их груза, но пока было не ясно, откуда они догадались об этом и спрятали груз, поскольку с того времени, как в их дом нагрянули силы полиции, больше ничего о грузе с наркотиками не было слышно. Обыскивали даже печь для выпечки хлеба, загашники «Тойоты», и все другие места, приходившие на ум. Масуд насмешливо поглядывал на них. Как раз в этот момент возвестили азан, и он занялся омовением. Младший их брат был в гневе и смятении от того, что они разобрали по частям их «Тойоту». А средний брат, наоборот, был хладнокровен – сел в углу и ждал, уверенный в том, что им не удастся найти и следа от наркотиков.
Каземи в расстроенном состоянии вернулся в участок. Он не знал, как из участка просочилась информация, и подозревал всех. Потом он даже стал сомневаться в том крестьянине-жителе пустыни, подозревая, что это он всё выдал братьям Дарбанди. А может быть, эта информация была фальшивой, и тот человек до сих пор был их сообщником, и сделал так ради того, чтобы замести следы.
Но на следующий же день все его сомнения как ветром развеяло. Крестьянина убили в тот момент, когда он развозил молоко. Несколько пуль попало даже в бидоны с молоком, и его кровь смешалась с молоком. Увидев это зрелище, Каземи ещё долго не мог пить молоко. У него не оставалось сомнений, что это дело рук Дарбанди, однако никаких свидетельств, подтверждающих это, не было. Они участвовали в поминальной молитве по тому крестьянину, даже скорбели. Ему хотелось арестовать их и силой выбить у них признание, но это противоречило закону, поэтому-то ему нельзя было заходить через эту дверь. С самого его приезда в эти места крестьянин был очередной жертвой, погибшей на пути борьбы с наркотиками. Два офицера из пограничников и два солдата тоже были в этом списке. Единственный, кто смог бы помочь, был Джан Мохаммад. Он знал очень много об их прежних делах и методах, знал их посредников, но Каземи было известно – его просьба о помощи не даст результата.
30
Джан Мохаммаду не было известно, кто же убил крестьянина, но эта новость весьма расстроила его. Он вспомнил, как видел его в последний раз, когда тот принёс ему вкусной еды. Он не участвовал в похоронной церемонии, однако после того, как кладбище опустело, прочитал у изголовья его могилы суру «Аль-Фатиха» из Корана. Заплакать он не смог. Он был настолько сломан, что не мог думать ни о чём другом, кроме как о своём невезении.
Он уже как раз возвращался домой, когда ему сообщили, что Маиде рожает. Джан Мохаммад поспешил в дом Дарбанди, однако никто не впустил его, и он остался ждать за домом, пока акушерка наконец не вышла к нему и не сообщила радостную весть, что Маиде родила ему сына. Он подарил ей подарок за службу и спросил:
- А как она себя чувствует?
- Да уж как-никак получше тебя.
- Как ребёнок? Голос не подаёт!
Акушерка улыбнулась и сказала:
- Дядя как раз читает ему азан в ушко.
Улыбка его тут же испарилась. Он разозлился, ибо не мог не то, что увидеть личико собственного ребёнка, но даже имя ему дать. Ему вовсе не хотелось, чтобы азан на ухо его ребёнку читал какой-то убийца-контрабандист, но при этом ничего не мог поделать. Он бы с радостью поджёг их дом. Вынужденно отправился к себе домой. В тот день он не повёл стадо на пастбище и не обратил внимания на их голодное блеяние. До ушей его доносились звуки праздника и плясок. Местная музыка, которую Дарбанди поставили словно для того, чтобы его позлить, не давала ему спать всю ночь.
На следующий день из-за шума, поднятого овцами, курами да петухами, ему даже не хотелось подниматься с постели, но так как пришла повитуха, он был вынужден проснуться. Она принесла ему платок. То был головной платок Маиде тёмно-красного цвета, в который она завернула ему немного сладостей и фруктов. Сердце его застучало.
- Возьми, это тебе Маиде передала, пока братья её не видели.
Повитуха, увидев его дом и обстановку в нём, пожалела его, но так как и сама была жертвой клятвы развода с женой, втайне питала к нему неприязнь. Одновременно и жалость, и неприязнь. Муж её был наркоманом, и когда вконец изнемог из-за своей пагубной привычки, поклялся разводом с женой, если приблизится к наркотикам: «Клянусь троекратным разводом с женой, если приближусь к ним». Но не прошло и года, и он снова пристрастился ото всех тайком. Но если раньше для приобретения наркотиков он направлялся к другим, на этот раз был вынужден поступить согласно своей клятве, и расстаться с женой. Бедная акушерка вынуждена была одна с трудом растить детей. И теперь вот, увидев положение Джан Мохаммада, прошлое вызвало у неё неприятные воспоминания, и она съязвила насчёт безумия мужчин:
- Вы, мужчины, безумцы! Ваши жёны рождают на свет людей, а вы сами людей убиваете!.. Ох, если бы Господь заставил вас рождать самих себя!
В присутствии повитухи Джан Мохаммад не прикоснулся к платку, а когда та ушла, нежно провёл по нему рукой. Там было несколько огурцов, яблок, разноцветных сладостей и веточка плакучей ивы, говорившая ему: «Я жду тебя под ивой», а также белая вышитая материя. Ему стало любопытно, что же это. И когда он открыл её, сердце его дрогнуло, а из глаз полились слёзы: там был отпечаток ручки младенца. Он пах хной. Маиде опустила в хну ручку новорожденного ребёнка, и след от неё остался на ткани.
Джан Мохаммад так плакал, что глаза его даже высохли. И внезапно ему в голову пришла мысль: он вытащил овцу из угла овчарни и погнал к дому муллы. Он хотел, чтобы мулла выступил посредником. И когда мулла открыл дверь, Джан Мохаммад подтолкнул овцу внутрь:
- Это ещё что?
- Для мечети.
У Муллы не было намерения разговаривать с ним. Было время намаза, и он хотел сам успеть в мечеть.
Джан Мохаммад взмолился, что было сил:
- Я так хочу увидеть своего ребёнка!
- Если увидишь, только хуже станет.
- Все прислушиваются к вашим словам.
- Все – да, они – нет. Когда я не принял от них деньги для мечети, они повели себя по-скотски. То есть они и были скотами, да стали ещё больше. И деньги их – запретные, харам. Если бы я построил на эти деньги мечеть, какой толк был бы от намаза в ней?
- Что бы они ни творили, намаз-то читают.
Мулла, который был намерен войти в комнату и переодеться, повернул обратно на полпути. Он стоял напротив него на лестнице и тихо и отчётливо сказал:
- Джан Мохаммад! Не делай ошибку. Мы читаем намаз для того, чтобы не творить всё, что угодно.
И снова подтвердил:
- Читаем для того, чтобы не творить всё, что угодно. Я вот – кто? Если даже сам Господь Бог сойдёт со своего престола на землю, они всё равно будут вытворять свои дела.
Он сказал это и повернулся в сторону комнаты. Теперь все надежды Джан Мохаммада рассыпались в прах, сменившись на отчаяние. Весь день он целовал платок и старался представить себе ребёнка. Маиде считал ласковой и доброй, ибо она прислала ему отпечаток детской ручки.
Ночью снова пришлось ему испытывать трудности и думать обо всём и всех: о словах муллы, о разговоре с Каземи, о Дарбанди, крестьянине и повитухе: «Ваши жёны рождают на свет людей, а вы сами людей убиваете». Теперь ему не оставалось иного выбора, кроме как убить.
Под звуки азана его сморил сон, а когда он проснулся, лучи солнца уже проникли внутрь комнаты. Как заснул он, лёжа ничком, так и проснулся, открыл глаза и увидел всё, что окружало его: стакан чая, вчерашний засохший хлеб, окурок сигареты, на который падали лучи, комары, собравшиеся и жужжащие вокруг него, тень, шевелившуюся на солнце. Внезапно он понял, что кто-то там есть – он сидел перед дверью. Встал и снова сел. То был Рахман.
- Это ты?
Из-за солнечного света ему с трудом удавалось видеть. Он оперся на створку двери, и так сидел. В руках у него был автомат Калашникова со складным прикладом.
- Здравствуй!
Джан Мохаммад удивился. Ему хотелось показать, что внешне всё обстоит спокойно:
- Ты что здесь делаешь?
- Пришёл его убить.
- Что?
- Я пришёл его убить. Разве ты сам клятву не давал?
Джан Мохаммад вскипел. Эта новость достигла даже стен казармы! И теперь Рахман осмелился прийти сюда и выполнить вместо него это дело! Он поднялся и пошёл к стенному крючку, чтобы снять с него свою одежду:
- А тебе-то какое дело?
- Ты же из-за меня поклялся.
Стоя спиной к Рахману, он ответил ему, надевая одежду:
- Ну, поклялся.
- Много чего у тебя за спиной говорят.
На миг Джан Мохаммад застыл. Про себя он подумал: «Должно быть, говорят: Джан Мохаммад малодушный, трусливый, жену его забрали...»
- Это тебя не касается!
Рахман вдруг поднялся и взял другой рукой оружие:
- Я сам его убью.
- Ты ошибаешься!
Рассерженный, он повернулся к брату. Рахман заорал:
- Ты не можешь!
Теперь Джан Мохаммад видел, что и брат ему не верит, сомневаясь в его отваге. Он повернулся к Рахману и толкнул его назад:
- Заткнись!
- Не заткнусь. Я его убью.
И в этот момент Джан Мохаммад выхватил оружие из его рук, кинул в сторону и сцепился с братом в потасовке. Рахман только себя защищал, а Джан Мохаммад хоть и бил его, но по-мужски, поранив лицо. Рахман застонал. И когда плач его громче стал, тут-то Джан Мохаммад пришёл в себя. Пришла очередь получать тумаки и его брата, которого он очень любил. Ещё только вчера ему самому хотелось стать таким, как их старший брат – приятным и милым человеком. Он посмотрел на себя. Он не только не был милым, но и был сам себе противен.
Однако Джан Мохаммад считал, что он прав, ибо ему не хотелось ещё и брата ввязывать в эту проблему. Побег из казармы, да ещё и с оружием в руках было серьёзным преступлением, а уж тем более покушение на убийство, и всё из-за него, Джан Мохаммада! Он должен был сам уладить эту проблему. Ему казалось самым разумным убедить его вернуться в казарму. И после тех тумаков, которыми он наградил Рахмана, тот больше ему не противился.
Джан Мохаммад взял оружие и повёл брата в полицейский участок. Он знал, что Каземи настолько честный, что не поступит с ним так же, как и он сам с ним. Этот его поступок не остался без последствий. Когда Каземи увидел, что Джан Мохаммад привёл своего брата, понял, что он отказался от идеи убить его. Он знал, что с ним следует договориться. Джан Мохаммад не сказал, почему Рахман сбежал из казармы с оружием, однако Каземи дал слово помочь тому, поговорить с начальником казармы, чтобы тот замял эту историю. Теперь Рахман уже не был тем младшим братом, как раньше. Хоть он и сдался, но знал, что больше не любит Джан Мохаммада. Джан Мохаммад утратил последнее, что имел. В конце концов, Каземи отвёл его в сторону и решил поговорить с ним по существу:
- Чего ты хочешь сделать?
Джан Мохаммад молчал, ибо и сам не знал.
- Хочешь меня убить?
Джан Мохаммад опустил голову вниз и молчал по-прежнему.
- Жизнь твоя расстроена. И если меня убьёшь, она останется такой же расстроенной. У тебя есть лишь один путь.
Джан Мохаммад поднял на него глаза. Это дало ему проблеск надежды.
- Братья твоей жены привезли партию груза.
Услышав эти слова, Джан Мохаммад подскочил на месте и бросился к дверям:
- Терпение!
Джан Мохаммад остановился.
- Это мне сообщил тот крестьянин. Он говорил, что ради тебя...
Джан Мохаммад поразился. Он даже не подумал о том, что это должно коснуться братьев Дарбанди.
- Они его убили?
- И затем пришли на его могилу и прочитали там Коран.
Джан Мохамад присел в отчаянии.
- Иди и помоги! Ты тогда избавишься от них и вернёшься к своей жизни. Наверняка ты ходил к мулле и спрашивал у него, разведён ли ты с женой.
Каземи положил руку ему на плечо. Джан Мохаммад откинул его руку и пошёл к двери. Остановился на миг перед дверью и звучно проглотил слюну во рту:
- Если я позволю их убить, смогу ли прожить всю жизнь с их сестрой?
Джан Мохаммад ушёл, а Каземи несколько часов смотрел из окна наружу и думал. Нужно было раньше вешать братьев Дарбанди. Он даже подумал, что теперь-то полностью убеждён в том, какого сорта эти люди, и что можно заманить их в ловушку: найти у них дома некоторое количество наркотиков и посадить их в тюрьму. Это как пить дать – он может сфабриковать против них дело – то, чего он до сих пор ни разу не делал. Вот так он и думал – правильно это будет или нет? А если он не найдёт никакого иного пути создать им проблемы, тогда что? Однако он очень быстро забросил эту мысль и продолжил искать путь, чтобы подойти поближе к делу на них. Он докопался даже до того, что они были причастны к убийству крестьянина. В ту ночь, когда его убили, их машину видел один человек, и машина эта как раз возвращалась с того самого места.
31
Джан Мохаммад утратил вконец все свои умственные и эмоциональные силы. Словно безумец, он повесил голову и поплёлся домой. По пути он с трудом отвечал на приветствия местных или вообще обходился тем, что лишь кидал до слёз грустные взгляды. Овцы были голодны и блеяли. Куры и бродили по двору и переулку в поисках зёрен. Но Джан Мохаммад находился в ином мире. И когда блеяние овец стало громче, он пошёл в овчарню и все запасы ячменя, что там были, высыпал им, а потом упал в комнате, словно труп.
От жары он весь обливался потом, однако не предпринял ничего, чтобы хоть как-то освежиться, словно утратил связь с реальным миром. Он снова взял платок с отпечатком ручки своего ребёнка. Это было единственное, что оставалось у него в этом мире. Возможно, единственное, что интересовало его, это увидеть своего ребёнка. Ему хотелось хотя бы один раз поглядеть на него.
Была полночь, когда он принял решение идти в дом Дарбанди. Он тайком добрался туда и уселся в ожидании под ивовым деревом. Он знал, что Маиде выйдет на улицу ради ребёнка. Но ничего не изменилось. Понемногу начало светать. Послышалось кукареканье петухов, как наконец появилась Маиде, бросившая взгляд на иву, возможно – по привычке. После той ночи она всегда теперь глядела на неё – а вдруг, пришёл Джан Мохаммад?
На этот раз она с трудом разглядела Джан Мохаммада, который сидел, словно бездушная статуя, уставившись в одну точку, и даже не поздоровался в ответ с Маиде. Маиде внимательно огляделась вокруг и подошла к нему. Словно после родов она каждую ночь ждала его. Состояние Джан Мохаммада повергло Маиде в шок:
- Что случилось? Почему ты ничего не говоришь? Не допусти Господь, ты его убил?! Ну, скажи же что-нибудь!
Увидев в руке Джан Мохаммада вышитый платок, она забрала его и растрогалась из-за его состояния:
- Хочешь его увидеть?
Джан Мохаммад кинул на неё отчаявшийся взгляд. Маиде решила рискнуть, и пошла в комнату, а через несколько мгновений вернулась вместе с ребёнком, отдав его в объятия отца. Теплота пелёнок ребёнка придала Джан Мохаммаду духа. Он встал и убрал ткань пелёнки. Ребёнок проснулся. И когда Джан Мохаммад поглядел в глаза ребёнка, в его душе зажёгся свет надежды. То было ощущение того, что он стал отцом! И взгляд его невозможно было передать. Он чувствовал, что теперь у него несколько жизней. Эту связь нельзя было передать словами. Пульс его участился. Словно мотылёк, что только что вышел из кокона, и в его крыльях впервые потекла кровь, в нём выпустила свои тёплые ростки надежда.
- Ну, как он?
- Эх, если бы раньше он появился на свет...
Он словно хотел этим сказать: «Если бы он раньше появился на свет, я бы такого промаха не допустил бы».
- Пойдём!
Маиде засуетилась:
- Куда?
- В другое место. Куда ты сама скажешь, не знаю.
- Как это? У нас ведь ничего нет. За нами придут. Нас найдут. И всё станет только хуже.
Джан Мохаммад повысил голос:
- И ошибку совершат! Я их всех убью.
Маиде пригрозила ему, набросившись словно курица, защищающая своих цыплят:
- Им-то что? Ты же поклялся.
Джан Мохаммад не ожидал от неё таких слов:
- Я только один раз...
Остальные слова он проглотил. Это была последняя вольная стрела, выстрелившая в его раненую душу. Его брата, ребёнка и теперь вот жену у него отобрали. И хотя Джан Мохаммад винил во всём себя, но не заслуживал наказания за все эти беды. И вот Маиде ещё и защищает их. Он почувствовал, что Маиде больше не принадлежит ему. Впервые он ощущал, что дал ей развод.
В отчаянии он приклонил голову к дереву. Ему хотелось, чтобы этот мир тут же прекратил своё существование, положив конец и всем его несчастьям. Маиде почувствовала разочарование из-за своих слов. Она поняла, что разбила сердце Джан Мохаммада. Это были самые резкие слова, что она сказала ему с самого начала их совместной жизни. Она опустила глаза и извиняющимся тоном произнесла:
- Прости!
Слёзы полились из её глаз. Она пыталась вселить надежду в Джан Мохаммада. Поглядев ему в глаза, ласково продолжила:
- Потерпи. Всё образуется. Богом клянусь, всё образуется.
Но Джан Мохаммад потерял сам себя. Внезапно из комнаты донёсся голос. Маиде испугалась. Она знала – если они увидят их вместе, устроят скандал.
- О ужас! Они проснулись!
Она протянула руку, чтобы взять ребёнка, но Джан Мохаммад оказал сопротивление:
- Дай мне его! Оставь его. Они сейчас устроят скандал.
- Это мой ребёнок.
- Оставь его!.. Оставь его!
Наконец она вытащила ребёнка из рук отца. Она боялась, что с ребёнком стрясётся какое-нибудь несчастье.
- Иди! Заклинаю тебя Господом Богом, иди!
Опешивший и опустошённый Джан Мохаммад не хотел уходить, но Маиде стала умолять его. И безвольно, словно безумный, смотря в одну точку, он попятился назад, исчезнув в кромешной тьме.
Издалека донёсся визг и лай собаки. Маиде смотрела, как он уходит, и прежде чем кто-либо успел выйти во двор, вернулась в свою комнату. Она стала теперь матерью и уже не могла как и раньше терпеть безумные выходки Джан Мохаммада. Она также отвечала и за ребёнка. И потому была уверена, что поступила правильно, что не ушла с Джан Мохаммадом, но ей было его очень жалко. И той ночью, сколько бы ребёнок не сосал материнский сосок, не смог напиться вдоволь молока.
31
Каземи проснулся рано утром и как всегда прочитал намаз. Мариам была не в настроении. После событий той ночи, после жёсткого обращения с ней Каземи, хотя она и не протестовала, но сердце её в этом доме отсутствовало. Она ждала, что Каземи как можно скорее, прежде, чем что-то произойдёт, выйдет на пенсию и уедет отсюда ради них же. Но Каземи не хотелось, чтобы последние месяцы его службы были и последними месяцами его жизни. Он не преследовал цели утратить то уважение и почёт, что он накопил за всю жизнь собственными усилиями, потом и кровью, вот так, в одночасье.
До сих пор ему удавалось выполнять все порученные ему задания. Смотря врагу прямо в глаза, рисковал собственной жизнью, но никогда не отступал из-за страха. Ему вспомнились те времена, когда он ввязался в конфликт с контрабандистами из-за партии золота в Керманшахе. Ему предложили взять себе золотую статуэтку, а вместе с ней спасти и себе жизнь, и своим ребятам, и убираться, но он остался. Там же он получил ранение в ногу, а один солдат захлебнулся в крови на его глазах, но он не сдался. Он уничтожил три «Тойоты», но забрал назад партию груза. Вот и теперь он не боялся Джан Мохаммада. Единственное, что его страшило – это нечаянно-негаданно навестить его, но не иметь возможности защитить его. Единственной ошибкой Каземи были его общественные связи. С некоторыми начальниками он с трудом мог договориться. Не умел и преувеличивать, и не к месту хвалить кого-то. Всюду, где видел он проблему, обязательно говорил о ней прямо. Чаcто он не мог сохранить видимость и благопристойность, а иногда слишком погружался в расспросы с связи с работой. Если что-то ему не подходило, он пытался изменить это. Таким образом, большинство вышестоящих знало, что Каземи отважный и доброжелательный, а его недостаток – это откровенный язык.
Возможно, Каземи был таким же норовистым, как и Джан Мохаммад. И хотя на своём предпоследнем посту в Кале Кохне он прилагал старания, чтобы решить проблемы, его огорчало всё это дело вокруг Джан Мохаммада и братьев Дарбанди. И он сам винил себя в клятве того развестись с женой, а видя страдания этого несчастного, ещё больше мотивировал себя на то, что нужно избавиться от этих Дарбанди.
Несмотря на это, он впервые почувствовал, что в личных контактах своих он сам навлёк на себя проблему и не смог убедить Мариам, что цель его пребывания здесь стоящая, а заодно и сделать её своим единомышленником. И хотя после той знаменательной ночи все его усилия были направлены на то, чтобы сделать их жизнь комфортной и спокойной, Мариам никоим образом не чувствовала радости. Особенно из-за того, что в этих местах она ни с кем не нашла общий язык, и смогла общаться только с некоторыми местными, в том числе женой сержанта, которая была темпераментной, но простой женщиной.
А вот их дочь хорошо проводила время, и поскольку отец за это время уделял ей много внимания, была весьма довольна. Он купил ей комплект красивой белуджской одежды, в выходные водил её на прогулку, каждое утро лично возил в школу и отвозил обратно.
В то утро Каземи немного спешил и потому должен был отправить её в школу пораньше и снова вернуться в участок. Он поехал по обычному маршруту. Снова подул сильный ветер, разносивший всюду сухую землю. Каземи проехал мимо развалин крепости. Часть дороги была засыпана землёй, и развалины домов подшучивали над фантазией Каземи и вызывали воспоминания о прошлом. Перед ним были полуразрушенные здания, погребённые под мелким песком, наносимым ветром, и гигантские колючие кустарники, выросшие на них, а ещё машина без колёс – очень старая, которую словно забыли в этих местах много лет назад, погрузилась в песок почти наполовину.
Его дочери здесь очень нравилось, и каждый раз она становилась на сиденье в машине, чтобы лучше разглядеть пейзаж, но на этот раз она устала: вчера вечером поздно заснула, и поэтому по совету отца примостилась на заднем сиденье автомобиля и погрузилась в глубокий сон.
Внезапно пуля пробила лобовое стекло машины, затруднив видимость. Дочь Каземи в ужасе проснулась. Каземи очень быстро сообразил, что на него совершено нападение. Он хотел шевельнуть рукой, чтобы нажать на переключатель скоростей, когда внезапно ощутил боль в руке.
- Папа!.. Кровь!.. Кровь!.. Тебя убили!.. Папа!
Дочь с криком и рёвом принялась плакать. Каземи, несмотря на тяжёлое положение, сумел надавить на педаль привода, решив ехать быстрее, как в этот момент перед ним остановился кто-то с перекошенным лицом. То был Джан Мохаммад с автоматом Калашникова наперевес, взявший его на мушку и готовый завершить своё дело. Каземи хотел нажать на газ и умчаться, но мотор машины остановился. Дочь прилипла к нему и продолжала плакать. Каземи обнял её. Джан Мохаммад казался более решительным на этот раз, чтобы суметь разговором убедить его, как и в тот день, когда тот поклялся разводом с женой. В тот день, сколько бы Каземи ни пытался успокоить его, становилось только хуже. Он прочитал последнюю молитву перед смертью и закрыл глаза.
Ветер задул значительно сильнее, развевая просторный белуджский костюм Джан Мохаммада. В следующий миг он перезарядил ружьё, но испуганный взгляд дочери Каземи потряс его. Он знал, что дело его уже решённое, и если он не доведёт его до конца, не убьёт Каземи, его род погибнет. Что бы ни было, он не смог надавить на спусковой крючок. Тело его задрожало. Мелкие камешки и глина летели ему в лицо.
Джан Мохаммад считал себя настоящим неудачником. Вся его решимость, на которую он так давил все последние часы, расшаталась от одного взгляда на дочь Каземи. Прошлой ночью, когда Маиде сказала ему: «Уходи», он там же принял решение убить Каземи, во что бы то ни стало, и вернуть себе достоинство. Ему не хотелось рассказывать потом своему сыну, что отец его был трусом, который не смог сделать так, как поклялся, и тот вырос сиротой.
Всё время он пребывал в ожидании, а по прибытии на место Каземи выстрелил, но промахнулся. Он явился сюда, чтобы завершить своё дело, но взгляд его упал на девочку. С первого взгляда он не увидел её; с самого начала принял решение, что когда Каземи приблизится, стрелять в него и убить. Заметив, что дочери с ним рядом нет, решился как можно скорее, пока не передумал, довести незаконченное дело до конца.
Видя умоляющие взгляды Каземи и девочки, Джан Мохаммад застыл, словно палка, не в состоянии стрелять. То было нормальное гуманное чувство. На память ему пришли слова Каземи: «Но и убийство – нелёгкое дело». То, в чём он наконец-то убедил его, и было этим обычным гуманным чувством, то, что он впервые разглядел во взгляде Каземи сейчас, и чего раньше не видел ни у кого. Все взгляды до этого таили упрёк, а вот Каземи смотрел на него по-иному. Он словно понял его боль и страдания. Это-то и вызывало у него внезапный плач. Рука его ослабла, и он выронил оружие.
Каземи, дочь которого от страха тесно прижалась к нему, завёл машину и поехал. То гуманное чувство, родившееся в душе Каземи по отношению к обвиняемому, за весь век его службы не имело себе равных. Перед собой он увидел разбитого, потерянного человека, единственным путём спасения которого было уступить ему дорогу, а самому уйти в сторону. Он принял своё решение и не хотел его выдавать властям.
И вечером, уже выписавшись из больницы, он обнял Мариам и тихо сказал ей на ушко:
- Мы уезжаем отсюда.
Но на этот раз Мариам была против. Кому, как ни ей было знать, до чего трудна работа мужа, которая повлечёт за собой унижение. Однако Каземи был удовлетворён своим решением.
На следующий день он связался со своим командиром и попросил того дать согласие на то, чтобы Каземи вышел на пенсию чуть раньше срока.