Бармабум вынул из ларчика сигару. Была она превосходная, скатанная нежными ручками славийских каторжанок. И плевать, что походили вражьи девки на маринованных саламандр, – главное ручки! Смотрителям было велено выдавать каждой работнице ароматные масла, которыми и следовало пользоваться, чтобы избежать морщин, трещин и неприятного запаха.
Ах, какие же славные были у славиек ручки! Каждый раз при посещении каторги Бармабум выстраивал тружениц в шеренгу, чтобы лично проинспектировать шелковистость и ароматность их кожи. С этим почти никогда не было проблем. Приказания выполнялись в срок и в полном объеме, но иногда в более чем полном – обязательно отыскивалась пара таких, что ручками назвать было сложно. Перебарщивали с маслами, порой, десятикратно, и от того терялся тот непревзойденный дух, которым генерал так любил наслаждаться после обеда. Аромат превращался в назойливую вонь. И, если переходила такая в сигару, то несла лишь горечь, ведь в наслаждении важна была мера.
Что ж, как бы не было печально, но приходилось обрезать засохшие ветки, дабы спасти плодоносящее древо от неурожайной обузы. Каторжанкам рубились руки, смотритель терял голову. Причём последним везло больше – безрукие саламандры годились только на роль мишеней в тире.
Генерал Бармабум, закончив обнюхивание сигары, вставил ее в гильотинку. Ещё немного, и откроется миру истинная суть вещей, то, к чему должен стремиться каждый человек – к наслаждению. И пускай циркуматоры дальше разглагольствуют о последней предполагеме, пускай выискивают ее в заумных формулах. Бармабум свою уже отыскал.
Раздался стук в дверь. Генерал не ответил. Все знали, что беспокоить его позволяется только после сигары и обращения к личной гвардии. Ни того, ни другого еще не случилось. Поэтому глупец, что колотил в дверь либо был пьян, либо решил свести счёты с жизнью. В любом случае его скоро уймут.
Но смутьян не унимался.
– Я растопчу твою нахальную рожу грязным сапогом, если сейчас же не уйдешь! – Бармабум был в ярости. Надо отдать должное, таким он бывал частенько, и нынешняя вспышка совсем немногим уступала раздражению от назойливой мухи. – Стража!
В кабинет вошел стражник.
– Мой генерал, к вам поручик Пострем.
– Поручик настолько глуп, чтобы нарушать мой покой до обеда?
– Не более, чем всегда. Он крайне взволнован и отказывается доложить с чем пришел. В руках конверт. Говорит, сугубо конфиденциально и срочно. Поэтому я не осмелился ему перечить. Если прикажете, могу начать.
– Что начать? – не отрывая глаз от взведенной гильотины, спросил генерал.
– Перечить.
Утро не задалось. Сигара не выкурена, наслаждение не получено. Ничего страшнее уже случится не могло. Поэтому, черт с ним, выслушает он этого бегунка!
– Пусти, – нехотя согласился Бармабум.
Вошел поручик, отсалютовал как водится, но не успел открыть рот, как тут же получил от генерала:
– Если весть никудышная, то высосу твою жалкую душонку из ноздри, а требуху брошу на поживу слонотопам. Ну же, расчехляй, выкатывай, пли!
– Я знаю, мой генерал, – примирительно ответил поручик, ничуть не испугавшись, – о подобной каре я наслышан.
– Как же наслышан? Я ее придумал всего-то минуту назад.
– Не про слонотопов и требуху, а про тех несчастных, что осмелились пойти против воли меча Разделителя.
Бармабум, довольный комплиментом, отмахнулся, и немного смягчился.
– Оставь оды циркуматорам, сынок. Ты солдат, хоть и на посылках, а солдату не пристало крутить финты и словоблудить. Говори за чем пришёл.
– Это вам, – поручик передал донесение удивленному генералу. Тот вскрыл его, пробежался по написанному, но ответить не смог – слова застряли у него в глотке.
– Вам плохо, мой…
– Как?
– Что как?
– Как такое могло произойти?
Поручик совсем растерялся, не зная то ли на него гневается Бармабум, то ли что-то другое заставило отважного полководца проглотить язык.
– Как же так получилось, чтобы жалкая горстка славийских бунтовщиков превратилась в орду?
– Никак не знаю, мой…
Пострем не договорил. Генерал смачно ударил по столу ладонью, отчего посыпались на пол осенней листвой редкие бумажки.
– Возможно, – робко предположил Пострем, – вражеские циркуматоры вычислили соответствующую предполагему?
– И какова же она?
– Не берусь судить. На это, скорее, ответят служители Циркума, чем простой поручик.
Бармабум рассвирепел.
– Раз ты настолько прост, то позови сюда кого посложнее!
– Циркуматора?
– Да поглотит Ничто твоих циркуматоров и весь их цирк! Позови шпиона.
Поручик Пострем отсалютовал, как водится и удалился. Вскоре пришёл шпион.
– Что молчишь? – навис грозовой тучей над визитером Бармабум.
– В том моя работа – молчать, слушать и смотреть.
– Любой карась перемолчит тебя на раз. Рассказывай, что увидел, что услышал?
Шпион махнул плащом, из-под которого повалили густые клубы пара. Это не было каким-то хитрым техническим трюком или оружием, просто однажды шпионы захотели получить от Предполагателя универсальное средство маскировки. Такое любому лазутчику пригодилось бы. Но вот не удосужились они посвятить в свои планы циркуматоров, поэтому предполагемная формула вышла немного не такой, как задумывалась. «Покров непроглядной тьмы» преобразовался в «в пару́ нарядные мы», а «предопределения жало» в «представления начало». Идеальной маскировки, естественно, не получилось, но фокусничать с тех пор они стали мастерки.
Пар заполнил весь генеральский кабинет. Из мутных очертаний начали проступать реки, леса, долины и города.
– Перед вами Славия, какой она была совсем недавно, – голосом сказочника пропел шпион.
Бармабум недовольно хмыкнул. Он увидел знакомые очертания проклятой вражеской территории.
– Знаю-знаю, мой генерал, пока трудно заметить что-то необычное. Но позвольте акцентировать ваше внимание на этом.
Шпион ещё раз взмахнул плащом, и паровые облака тут же выстроились в ряд сверкающих снежными шапками гор.
– Это славийские горы.
– Ты за кого меня держишь, дешёвый фокусник? В Славии нет гор.
– Уже есть, вернее стали быть всегда. Каким-то образом, скорее всего совершенно случайно, еретический Циркум врага высчитал предполагему горной цепи.
– И что мне с этих гор? В мирное время эта новость была бы весома, но сейчас мне совершенно не до этого. Я позвал тебя для того, чтобы ты объяснил мне, откуда у врага взялось подкрепление в тридцать тысяч штыков.
– Все проще и неожиданней, чем кажется.
Бармабум напрягся. Злее, чем неожиданность, врага для наслаждения не придумаешь.
Шпион продолжил:
– Подкрепление – это их дикие родственные племена из новообразованных пещерных систем. Славийцам очень повезло, что у этих дикарей развилась вера во внешних братьев, с которыми им однажды суждено встретится. Более того в их мифах присутствует и наша прекрасная страна.
– Откуда ж они знают про Роксоланд?
– А не откуда, мой генерал. Они верят, что так называемые внешние братья поведут их на бой с ужасным врагом Полагателя.
– Да какой же у Полагателя может быть враг?
– Мы, – подытожил шпион.
– Большей глупости я не слышал. Эти животные также обвиняют нас во вражде с Предполагателем, Породителем и Разделятелем?
– Ни в коем случае. Про последующие итерации они ничего не знают. Как вы верно заметили, они ближе к животным, чем к людям. Но в этом и проблема. Они жутко свирепы, и без страха идут на смерть.
– Чего же не идти, когда знаешь, что твоя звериная жизнь не стоит ни гроша. Да и не было тебя ещё вчера.
– Не стоит к ним так относится, – попытался перечить генералу шпион, – себя они видят исключительно людьми с богатым историческим багажом.
Это у же было слишком. Ладно славийцы – люди, пускай дрянные, порочные, агрессивные, но люди. А вот приравнивать пещерных обезьян к роксоландцам совсем глупо. И глупость эта преступна.
– Я не пойму, на кого ты работаешь, фокусник? На отчизну или на врага? – Бармабум рассвирепел. – Пока наше доблестное воинство самоотверженно сдерживает неудержимую оборону подлого славийца, ты смеешь заявлять, что мы должны относиться к их новым родственничкам как к людям?
Шпион мгновенно запахнул плащ. Он выглядел словно мотылек, который пытается защититься от непогоды, укутавшись в крылышки. Туман рассеялся, оставив его один на один с закипающим полководцем.
– Но есть хорошая новость, о, бесстрашный!
– Ага, ты всё-таки решил дожить до вечера! – Генерал победоносно оскалился. – Говори.
– Славийские родичи настолько же могучи, насколько и уродливы. Они бледнее мучного червя. А все по причине подземного образа жизни.
– Что мне с того? Как это поможет одолеть врага? Приказать нашим солдатам оскорблять их на поле боя, чтобы они обиделись и ушли?
– Нет же, они бледны по причине подземного образа жизни. Продолжительное воздействие солнечного света пагубно для них.
– То есть на солнце они просто изжарятся? – недоверчиво спросил Бармабум.
– Не совсем так. Они превратятся в обычных славийцев. Более того в славийцев обессиленных, которым нужен долгий уход.
– Да это же просто подарок какой-то! Мы превратим тактическое преимущество врага в наш стратегическую инициативу! Мы выманим бледных обезьян из их норок и завалим входы в пещеры. После этого тридцать тысяч головорезов превратятся в толпу калек. И тогда славийским родственничкам придется сосредоточиться на их выхаживании, а не на сборах и учениях. Толпа раненых намного обременительнее для войска, чем груда трупов.
– Так точно, мой генерал. Прикажете моим подрывникам выдвинуться на позиции?
– Приказываю.
Шпион вышел из кабинета и тут же зашел обратно.
– Все готово. Осталось выманить ублюдков из убежища, – доложил он.
Генерал, ничуть не удивленный тем, что приказ был исполнен так быстро, сказал:
– Я знаю, кто справится с этой задачей. Жди подкрепления.
Шпион удалился, а Бармабум вышел на балкон, чтобы обратиться к своей личной гвардии.
– Мои доблестные войны, настала пора показать врагу на что способен роксоландец. Ваш дух крепче камня, а меч острее взгляда Разделятеля. Сегодня родина в опасности, как впрочем и всегда, потому что враг не дремлет. Он предпринял подлую попытку взять числом, но у него ничего не выйдет. Все мои помыслы с вами, душа моя скорбит о тех, кто не вернется из боя, но победа требует жертв. И мы готовы принести их! Дабы дух ваш, и без того крепкий, укрепился еще больше провозглашаю: отныне и до конечного Ничто переименовывается Славия в Бесславию, а славийцы в бесславных ублюдков. Приказываю выманить их обезьяноподобных родичей из бесславийских пещер, чтобы наши подрывники заблокировали входы. Я все сказал. А сейчас за работу, братцы!
Гвардейцы не оплошали. Не подозревающий о ловушке враг был отвлечен сражением, в то же время подрывники сделали своё дело – входы в пещеры были завалены, а жалкая славийская орда, оказавшись на солнце, превратилась в хромоногое скопище.
– Прекрасные новости! – возликовал Бармабум. Наконец-то он сможет выкурить желанную сигару. И будет она не обычной утренней, а победной. В этом он нашел даже некоторое неожиданное удовольствие – отдаление наслаждения, при условии, что оно всё-таки будет получено, рождало сладостное предвкушение праздника. Надо бы чаще практиковать воздержание, подумалось генералу. Он пообещал себе так и сделать сразу после окончательного триумфа, который был близок как никогда.
– Сегодня вы доказали, что лучше роксоландских воинов в мире не сыскать, – обратился он к потрепанной гвардии. – Ваша отвага поразила врага, и ему ничего не оставалось, как искать спасение в своих мрачных катакомбах. Но наши прозорливые шпионы блестяще справились с поставленной задачей, и отрезали ему пути отхода. Предполагемные обезьяны превратились в хилых бесславийцев. Эта победа дает нам шанс разгромить врага одним верным ударом. И пусть не печалит вас цена, которую пришлось заплатить за этот подвиг. Треть ваших братьев полегла на ратном поле. Вечная им память. Да прибудет с ними великий делимый! Но рано расслабляться, нас ждет последний бой. Приготовьтесь, братцы. Победа близка! Я все сказал.
Бармабум вернулся к сигаре, которая все еще ожидала четвертования. Миг наслаждения приближался. Бармабум занес руку для того чтобы, наконец, хлопнуть по гильотинке, но в этот момент постучали в дверь.
Он не откроет, кто бы это не был. Нельзя прерывать такое событие.
Постучали ещё раз, в этот раз громче и тревожнее.
– Вооооон, – проскрежетал Бармабум. Он ждал, что наглец уйдет, но в дверь уже не просто стучали, а барабанили.
– Позвольте войти, мой генерал, – жалобно проскулил преддверный страж.
Кого же принесла нелегкая, а, главное, с какой такой тревожной новостью, что стало вдруг наплевать на строжайший запрет никого не впускать?
– Войди и молись, чтобы дело действительно было таким срочным.
– К вам поручик Пострем, прямо с фронта, говорит, что принес весть чрезвычайной важности, – задыхаясь от спешки, выпалил стражник.
Бармабум мрачно кивнул. Вбежал Пострем.
– Мой генерал, непредвиденные, ужасные события произошли на поле боя!
– Ужасные для славийцев, полагаю?
– Никак нет.
– Для нас?
– Никак нет.
– Так для кого же?!
– Для всех. Вдруг не с того не с сего бой закончился. Нам оставалось совсем немного дожать противника, но что-то случилось, и все солдаты вмиг побросали оружие.
– Дезертирство? Предательство? Их ублюдки позорно ретировались? Чего же ты тогда раскричался?
Пострем яростно затряс головой.
– Нет, все совсем не так. Никто никуда не бежал. Ни мы, ни они. Все остались на поле боя, но побросали оружие и кинулись друг другу в объятья. Стали брататься, смеяться и даже хохотать. Кто-то плакал от радости, кто-то пел и плясал, другие откупорили фляжки и устроили попойку.
Бармабум окаменел. Из головы вылетели все мысли, кроме одной: «Этого не может быть!»
– Стесняюсь сказать, – стушевавшись продолжил поручик, – но приходят донесения о случаях совершеннейшего непотребства. Вместо того, чтобы вспороть брюхо врагу, некоторые солдаты…
– Ну?
– …совершают некоторые непотребства.
Бармабум рухнул в кресло и очумело уставился вдаль, пытаясь осознать услышанное.
– По нашим предположениям, всему виной очередная вражеская предполагема. Какого содержания, не берусь судить, но известных фактов достаточно, чтобы сделать вывод, что бои прекратились по всему фронту.
– Они устроили дружескую попойку? – ожил Бармабум. – Эти грязные предатели сложили оружие в тот момент, когда победа была, считай, у нас в кармане?
– Так точно, мой генерал.
– Верховного Циркуматора ко мне! Сейчас же!
Верховный Циркуматор, чрезвычайно взволнованный, поднятый с постели в неурочный час, оттого помятый и растрепанный, запричитал:
– Все это козни раскольного Циркума. Это все он виноват, сын Ничто, их породитель извращенных предполагем. Его нужно изловить, а потом предать страшным пытками, чтобы аннигилировать совершенное.
– И как же нам выследить этого злодея? Говорят, о его местоположении никто не знает.
– На всякого мудреца найдётся своя ложка дегтя, – победно возвысил голос циркуматор. – Его ложечка сидит в вашей бочке.
– Какую чушь вы несете, говорите проще. Итак все спутано, а тут еще вы со своими загадками.
– Его жена трудится на вашей сигарной фабрике.
Как же это получилось, что Бармабум не знал о таком ценном активе? Неужели скрывали?
– Ни в коем случае, – предвосхитил вопрос циркуматор, – вас не хотели вводить в заблуждение. Шпионы узнали об этом совсем недавно. И я прошу вашего разрешения перевести ее в нашу темницу.
– Э-э-э, не. Только не к вам. Я заточу ее в своем подвале. Его охраняют мои проверенные гвардейцы, которые не подвластны злодейской предполагеме. Иначе зараженные солдаты выпустят ее, поддавшись миролюбивому настрою.
– Конечно, властитель, – согласился циркуматор.
– Что вы думаете делать с этой новой напастью? Бои стихли, обе армии превратились в толпы бесхребетных веселых добряков. Даже офицеры не смогли избежать пагубного влияния. Надо отдать им должное, они сопротивляются, пытаются продолжить бой, но хватает их только на шахматное сражение. Да-да, что-то более кровавое тут же располагает их к нежным чувствам. Между прочим, мы и здесь побеждаем. Но долго так продолжаться не может.
– Не может, – откликнулся эхом циркуматор.
– Что вы предлагаете?
Циркуматор замялся. Ему явно нечего было предложить. Но в самый последний момент, прямо перед тем, как генерал готов был взорваться, кое-что придумал.
– Никто никогда не пробовал противиться предполагеме, но все бывает в первый раз.
Бармабум молча слушал. У циркуматора явно появился шанс спасти себя.
– Предполагема – это дар Предполагателя, срединной итерации Нечто. Как мы все знаем, первичная итерация, Полагатель, вне нашей компетенции, как и Породитель, но конечной, Разделятеля, мы вполне можем достигнуть.
– И вы способны свершить что-то в роде разделемы?
– Именно, – заговорщицки прошептал циркуматор, – вот только для этого нам нужен тот, кто заварил этот бульон.
– Вы хотели сказать кашу? – поправил его Бармабум.
– Кашу заваривали раньше, нынче это бульон, сваренный на костях наших павших воинов и несбывшейся мечты о победе.
– Ох, как верно, браток, как верно! Так нужно доставить сюда этого негодяя, их главного циркуматора!
– Именно. Заманите его в ловушку, наживкой в которой станет его жёнушка. И тогда мы свершим разделему. Мы отделим Нечто от Ничто, посредством их соединения.
Бармабум окончательно запутался, но циркуматор пришёл ему на помощь.
– Мы убьем его.
– К вам посетитель, – объявил стражник.
Бармабум вздрогнул, потому что произнесено это было так буднично, словно не кипели вокруг страсти и не рушились старые порядки. А жизнь, как никак, продолжалась, не смотря на конец света. Какому-то олуху вдруг вздумалось записаться на приём, что ж, это было даже забавно. Скорее всего это были какие-нибудь родители очередного геройски погибшего солдата, которые хотели лично поблагодарить великого генерала за предоставленную их сыну возможность отдать жизнь во благо Роксоланда. А почему бы нет? Стоит немного отвлечься перед важной операцией по задержанию ненавистного циркуматора.
– Что б меня, совсем забыл отменить приём!
– Я сообщу ему, что вы сегодня не…
– Этого пропусти, – перебил стражника генерал, – в эту тяжелую годину я должен быть со своим народом. К слову, какого сорта этот народец?
– Зовут Аликвис, пришёл издалека по семейному делу, записался на приём, – стражник порылся в бумагах, – семь лет назад.
– Ровно на этот день?
– Так точно, на этот день и этот час.
Какой же проситель будет откладывать свое дело на семь лет? Или полнейший сумасшедший, или тот, кто хотел появится именно сегодня.
– Обыскали? – настороженно спросил Бармабум.
– Как и каждого – при входе в квартал, во дворец и к вам в кабинет.
– Конечно-конечно. Тогда веди его. Глянем на этого неутомимого ходока.
– Аликвис Дунклерфремдер, – представился незнакомец.
– Говори, братец. Я здесь, чтобы услышать о твоих печалях.
Бармабум плюхнулся в кресло и приготовился к очередной грустной истории, после которой рассказчик поблагодарит чуткого полководца за все хорошее, проклянёт врага за все плохое, и оба разойдутся по своим делам в отличном расположении духа.
– Если вы называете меня братом, то могу ли я говорить по-братски, то есть откровенно и с любовью?
– Конечно, всякий роксоландец мне брат, – без запинки выдал Бармабум.
– Тогда скажу как есть. Я здесь из-за своей жены.
– Как она померла? Расскажи мне все.
– Она еще жива, хоть и страдает уже семь лет. Скручивать сигары, оказывается, очень тяжело.
Глаза у Бармабума полезли на лоб. Перед ним стоял тот самый злодей, из-за которого все солдаты в мире превратились в добродушных дегенератов. Циркуматор, который лишил его заслуженной победы. Если бы только победы… После совершенной им подлости стало невозможно даже с доблестью проиграть.
– Ты! – громыхнул Бармабум.
– Я, – с дружелюбной улыбкой ответил Аликвис. – Прошу брата своего отпустить мою жену. Не в ответе она за мужа. Я пришёл, чтобы отдать себя за нее. Если отпустишь ее, то обещаю, что все станет как прежде.
Бармабум немного пришёл в себя, собрался с мыслями, но на всякий случай положил руку на эфес меча.
– Как ты посмел заявиться сюда, наглое славийское отродье?! В своем ли ты уме, чтобы требовать хоть что-то от великого генерала Бармабума, сокрушителя злокозненной Бесславии, покорителя диких земель и спасителя Роксоланда?
– Как же могу я что-то требовать у брата? Я лишь смиренно прошу.
– Не брат ты мне, бесславный ублюдок! – оскалился Бармабум. – Будь моя воля, то вмиг прирезал бы тебя, но твоя дрянная предполагема не позволяет это сделать. Зато не распространяются ее условия на пытки. И я буду лично тебя терзать, пока ты не отменишь эту дрянь.
– Отменить предполагему невозможно. Для это нужно было бы отменить самого Предполагателя, предположив, что он есть Ничто, которое было рождено им же. Порождение не может стать началом и сутью Породителя, потому что Разделитель своевременно развел начало и конец.
– Я не собираюсь слушать твою ересь. Все, что тебе нужно, – это отменить предполагему…
– …любви, – закончил за Бармабума Аликвис.
– Я бы сказал, конца света. Хотя, как бы мы это не называли, все скоро закончится.
– Абсолютно верно. Я здесь именно для этого.
– Ты уже сломлен, и выкидываешь белый флаг? Так быстро?
– Конечно.
Бармабум с надеждой глянул на гильотинку, из которой до сих пор торчала сигара. Возможно, он всё-таки сможет выкурить ее до обеда.
– Капитуляция безусловная? Бесславийцы сдаются?
– Разве сейчас кто-то сопротивляется?
Этот вопрос жутко разозлил Бармабума. Как смел этот пустобрёх кичиться своей жалкой предполагемой и тем самым намекать на полную импотенцию роксоландской армии!
– Я буду отрезать от тебя по кусочку все последующие семь лет, пока ты не исправишь то зло, которое причинил мне. А твоя жена станет крутить сигары из кактусов. Выбирай.
– Ты не слышишь меня, генерал, – спокойно отвечал Аликвис Дунклерфремдер, – я не властен над предполагемой. Лишь рождение новой может затмить старую.
– Так рожай!
– Не хочу.
Бармабум покраснел от гнева, выхватил меч, но, как только он это сделал, стал тут же успокаиваться. Ещё немного и ненависть к врагу могла перерасти в проклятое дружелюбие. А там, того гляди, начнутся радостные похлопывания по спине и весёлые истории из жизни. Он вложил меч обратно в ножны. Духовное разложение сразу же остановилось.
Аликвис поспешил успокоить разгневанного генерала.
– Возможно, я не так выразился, но желание является непременным условием успешного сотворения предполагемы, точнее, ее вычисления. Но в данном случае во мне не наблюдается стремления что-либо менять. Оттого и говорю, что не хочу. Но вы хотите этого как никто другой.
– Я слушаю. Что ты предлагаешь? – Бармабум холодно уставился на Аликвиса.
– Для начала я хочу спросить, что вы знаете о нашем искусстве?
Генерал немного смутился, но все же ответил, как видел это со своей колокольни.
– Вы творите опаснейшее оружие, которое должно находиться в руках тех людей, которые осознают ответственность за неправильное его применение. То есть, в наших.
– Интересное объяснение. Но позвольте рассказать, как вижу это явление я. Предполагема – это вероятность, существующая в стремящемся к бесконечности отражений "а-у-у", которое произнес Полагатель в тот момент, когда положил, что он аз, и он есьм. Полагатель был настолько удивлен услышанным, что вмиг стал Предполагателем. А услышал он нечто, что нисколько не могло быть чем-то, потому как начало бытия, в котором он присутствовал, не имело ничего. Предположение представшего пред ничем великого Полагателя, заключавшееся в том, что это что-то – ничто породило нечто, ибо было дано первое имя. И было оно Ничто. Предполагатель переродился в Породителя, кем пребывал последующие семь дней, увлёкшись рождением всего сущего. Вот только печалился он все больше, видя рождение и смерть, как единое целое. А ведь началось все с Ничто, жизнь которого длилась нисколько, и смерти не нужно было приходить, ведь она появилась вместе с Ничем, и забрала Ничто сразу после рождения, которого не случилось. Увидел Породитель в сущем и жизнь и смерть неразделенными и разделил их, уведя конец за грань времён, чтобы не расстраивал он его больше. В момент этого разделения он превратился в великого Разделятеля. Им и остался до сих времен. Предполагема возникает в момент лицезрения рождения и смерти Ничто, что есть единый миг, которого естественно не существует, помноженный на корень квадратный из человеческой глупости. Лишь рождённое из безмерно ничтожного, соударившись с единственной человеческой бесконечностью, может указать на факт непреложный, пусть и не свершившийся.
– Так, – делая вид, что все понял, согласился Бармабум, – а что делать мне?
– Вы должны свершить в момент вычисления нечто глупое.
– Я лишён этого качества, потому что не имею права быть глупым. За мной Роксоланд.
– Глупое не для вас или для кого бы то ни было из живущих, а для Ничто. Для него сама жизнь не имеет смысла, поэтому остаётся понять главную особенность жизни. Как вы думаете в чем она?
– Главное – победа над врагом, над обстоятельствами, над природой и самой смертью, – не раздумывая выдал Бармабум.
– Вы абсолютно правы, храбрый генерал. Но давайте возвысимся над частным и обозрим целое. Любые наши желания для сущности, которой не существует, абсурдны, и чем они сильнее, тем мощнее главный катализатор предполагемного процесса. Другими словами, вам нужно признаться себе, чего вы хотите больше всего на свете.
– С этим я как-то то разберусь, но что я получу в итоге?
– То, чего хотите больше всего на свете, – повторил Аликвис.
– Вот так просто? Помечтал и получил?
Аликвис загадочно помотал головой.
– А вы попробуйте. Формула мною уже подготовлена, осталось только ваше глупое желание.
«Ну, держись, – подумал Бармабум, – сейчас ты получишь моё заветное желание!» Он закрыл глаза и представил, как восседает на троне в славийской столице. Толпы его новых подданных ликуют и приветствуют великого повелителя, который принёс им долгожданное освобождение от вековечной тирании.
– Не-а, – сказал Аликвис.
Бармабум открыл глаза и спросил:
– Не работает?
– Не работает.
– Твоя формула не верна.
– Не верны себе вы. Разве это – то самое, чего жаждет ваша душа?
– То самое! – настаивал генерал.
– Ничто не обманешь. Лишь истинные желания порождают истинную глупость. Ответьте на вопрос: чего вы хотите прямо сейчас?
– Сейчас мне до одури хочется выкурить сигару и представить, что весь этот кошмар закончился, – с раздражением бросил генерал.
Аликвис призывно вскинул руки.
– Прошу вас, выкурите её. Это то самое желание, что подойдёт лучше всего.
– Какая-то жалкая сигара?
– Ну, и конец этого всего, естественно.
Бармабум посмотрел на сигару. Даже если не сработает, то хоть накурится в сласть. Он ударил по гильотинке. Лезвие чиркнуло по сигаре, отделив кончик. Он закурил.
– Ну как там моя предполагема?
– Все уже свершилось, генерал.
Голова Бармабума, срезанная невидимым лезвием, свалилась с плеч и покатилась к балконной двери. Она сорвалась вниз, прямо на глиняные статуи гвардейцев, разламывая их терракотовые тела, истирая в порошок безмятежные бурые лица. Она несла с собой Ничто, о котором грезили вечные войны, и наконец получили. Глаза ее смотрели в Ничто, а рот вдыхал Нечто, и вот свершилась предполагема Бармабума – весь этот кошмар закончился. И лишь колечко ароматного сигарного дыма поднималось все выше и выше, пока не растворилось в ярком полуденном небе.