Поручик Сорокин ставит свечу за упокой следователя Иванова в Иверской церкви.
Предыдущую главу читайте здесь.
Он шёл к Шнейдерману. Торопился. С позавчерашнего дня он писал отчёты, оформлял протоколы, и не было времени сходить к Шнейдерману, чтобы отклеить бакенбарды и парик.
Шнейдерман встретил его, хлопая руками по бедрам, как птица.
— Что за горе? Что за горе, голубчик? Что же это за такое — убить такого человека!
Шнейдерман усадил Михаила Капитоновича в кресло и поставил на спиртовку кастрюльку с водой.
— Сейчас, голубчик! Это не просто клей, это клей моего собственного изготовления, три матроса не отдерут, в смысле, конечно, отдерут, если четыре, только со щеками и скальпом, как у того Чингачгука… ай, ай, ай!
Шнейдерман суетился, семенил вокруг кресла и махал руками.
— Что я скажу его родителям, бедные старики!
Сорокин удивлённо посмотрел на него.
— Да, да! Они уже давно умерли, конечно, но что я им скажу на том свете? Когда-нибудь мы все будем на том свете! И что беда: его нельзя отпеть в синагоге и похоронить на еврейском кладбище! Взял себе моду креститься в православные! Тоже мне Андрей Первозванный!
— Илья Пророк! — Михаил Капитонович не собирался ничего говорить, а вот возьми да выскочи.
— Ха! Илья Пророк! Вы хотели пошутить, а попали в точку — Илья Пророк был наш… первобытный еврей, я имею в виду — ветхозаветный! Кому ещё придёт в голову мотаться над землёй в колеснице и кидать молнии, да ещё по своим, чистой воды Зевс, куда там грекам! Тоже мне, борец с идолами!..
Сорокин смотрел на Шнейдермана и видел, что тот суетится один в один как Иванов. Как они оба были в этом похожи.
— Он мне о вас много говорил, что вы умный, но немного неграмотный!
Слова парикмахера кольнули Сорокина, но он только поморщился: «Откуда мне быть грамотному, если я ничего не знаю!»
— Сейчас, голубчик, не морщитесь, сейчас я вас отклею!
Шнейдерман на секунду опустил в кипящую воду салфетку, вытащил, отжал — Сорокин зажмурился — и бросил на лицо Михаилу Капитоновичу.
— Вы даже не почувствуете! — Он прижал салфетку к лицу, сильно сжал на щеках и дёрнул. Сорокин не успел охнуть, как бакенбарды были в руках Шнейдермана. — Видите? А вы говорите! Сейчас то же будет с вашим черепом!
Через несколько минут Сорокин отдувался, глядя на себя в зеркало.
— Я вас побрею, будете глянцевый, как младенец! Волосы покрасить?
Красить было нечего, под парик Шнейдерман сам остриг его наголо.
Он сидел в кресле, смотрел на своё отражение, рядом мелькал парикмахер, на душе было пусто. Ему казалось, что должно возникнуть много вопросов, и они возникали, но сразу исчезали, как слепые щенки, которых, ненужных, бросали в глубокую яму с водой.
— Вы пойдёте на кладбище? — из пустоты возник Шнейдерман.
Сорокин не смог ответить, хотя казалось, чего проще, умер человек — значит, его надо похоронить. На войне такого было много!
— Нет! — неожиданно для себя сказал Сорокин.
Шнейдерман в зеркало глянул на намыленного Сорокина. Он срезáл с его щёк щетину и вытирал бритву о висящее на плече полотенце, молчал, долго, потом вздохнул и сказал:
— А я вас понимаю!
Сорокин удивился. Сначала он удивился себе, такому своему решению, а теперь Шнейдерману.
— Не смотрите на меня, как будто бы я на ваших глазах умер и сразу воскрес, я не Иисус! Разве Изя не стал вам другом? Старшим братом? Он рассказывал мне, что проникся к вам, как к младшему брату! Или он ошибался?
«Боже мой! Как он всё точно объяснил, этот старый еврей, — старшим братом!» Михаил Капитонович ни разу не подумал об этом за те недели, когда они с Ивановым были вместе, когда тот распекал его за пьянство, хвалил за сообразительность и образ мыслей, вполне пригодный для сыщика; когда обедали, когда «обмозговывали» планы, когда Иванов давал короткие уроки юриспруденции, когда… а Сорокин даже не заметил, что так сблизился с этим человеком.
Он посмотрел на Шнейдермана и твёрдо ответил:
— Не ошибался!
— Ну вот! Я же говорю, что я вас понимаю… Просто вы не хотите видеть его мёртвым. Уверяю вас, что и он тоже! И не надо ему мешать! Сейчас он объясняется со своими родителями. Они наверняка не довольны, что встретились с ним так рано! Я тоже не пойду на кладбище, хотя евреям туда вход не запрещен! Я тоже не хочу видеть его в гробу. И он со мной согласится! И что вы будете делать дальше?
— Сейчас пойду…
— В Иверскую!.. Конечно, куда же ещё идти офицеру?.. Он мне рассказывал, что вы — фронтовик! Идите, идите, помолитесь за его блуждающую душу, а я помолюсь в синагоге, там его не любят, но помнят! И какое мне дело до тех, кто его не любит?.. А вы с ним где-нибудь обедали… вместе?
— Да! В «Лотосе»!
— На Участковой?
Михаил Капитонович кивнул, и Шнейдерман взвился:
— Осторожно, молодой человек, я вам сейчас чуть не отрезал ухо! Нашёл где обедать! Он никогда не заботился об еврейских парикмахерах…
Сорокин смотрел на Шнейдермана.
— Что вы смотрите? Вы видели, сколько заведений открыли на Участковой японцы? Не видели! Такая конкурэньция! Конечно, разве кому-то есть дело до еврейских парикмахеров? Нашёл где обедать! Приходите на Китайскую, там есть заведение моего двоюродного брата Каца, «Миниатюр», знаете?
Сорокин помотал головой.
— Что вы так мотаете головой, или я брею лошадь?
Через зеркало Сорокин смотрел на суетливого, толстого и рыхлого, лысого, с грустными глазами Шнейдермана, такого не похожего на высокого и стройного, с умными глазами Иванова, и чувствовал, что под ним как будто бы нет ничего твердого и прочного, он как будто бы плыл, и не за что было ухватиться, потому что Иванов и Шнейдерман сейчас были — один человек. Он тряхнул головой.
— Если вы будете вести себя как конь, то, когда я вас всё-таки побрею, вам придётся заржать!!! Если только ваша голова ещё будет на месте. — Шнейдерман бросил бритву в таз. — Тут одно горе, так будет два!..
— Извините! — Михаил Капитонович попытался сосредоточиться.
— Конечно, извиню, и придётся это делать, пока не закончу! Так вы придёте к Кацу… после Иверской?
Сорокин побоялся кивать, поэтому моргнул.
— Только, должен вас предупредить, мне ещё нужно в американское консульство за визой, а там сами знаете, какая очередь, но мне вроде повезло. Так что я могу немного опоздать.
Когда Сорокин наконец вышел из парикмахерской, его лысую голову и босое, как выразился Шнейдерман, лицо обдало холодным ветром. Михаил Капитонович увидел на противоположной стороне улицы шляпный салон и зашёл.
В Иверской было пусто. На широко расставленных ногах уборщица пятилась задом и короткой шваброй чертила на мраморном полу округлые глянцевые полосы. Лицом к аналою стоял священник, и, когда под сапогами Сорокина заскрипел песок там, где пол ещё не был вымыт, он обернулся. Михаил Капитонович поклонился и пошёл к свечному прилавку. Он был здесь две недели назад, когда они с Ивановым заказывали поминки для Яшки. Священник встал рядом и перебирал листочки с написанными именами. Сорокин взял чистый из стопки на прилавке, нарисовал сверху крестик и написал «Илья». Священник присоединил его к другим.
— Вы хотите заказать службу за упокой души…
— …раба Божьего Ильи, панихиду… вот деньги…
— Положите в копилку…
Михаил Капитонович приложился к руке священника, священник перекрестил, Михаил Капитонович сложил пополам несколько купюр и сунул в узкую прорезь копилки. Священник вернулся к аналою. Михаил Капитонович взял четыре свечи и пошёл к Распятию. Он зажигал свечи и ставил: «Маме, папе, Ванечке, Илье Михайловичу…» — и тут у него в голове возник целый список людей, которым надо было бы поставить свечи за упокой. Он смотрел на огоньки, их клонило сквозняком, то вправо, то влево, и увидел мёртвых пограничников на заставе, от которых удалялись казаки, увидел котёнка с красной ленточкой на тонкой шейке, женщину, лица которой он не видел, потому что не знал её живой, но он знал, что это — Екатерина Григорьева, двоих рабочих с лесосклада, русского и китайца, задавленных бревном; он увидел Гвоздецкого, Яшку, увидел задушенного китайского полицейского, последним он увидел застреленного Огурцова. «Лёгкой жизни ты просил у Бога… — вспомнил он. — И это всё, что ты знаешь? Это всё, что ты можешь, — вместо молитвы?..»
Снова рядом оказался священник, он стал собирать свечные огарки, и на его груди около наперсного креста сверкнул совсем маленький, как игрушечный, георгиевский крестик с лавровой веточкой.
«Война!.. — подумал Михаил Капитонович. — Вроде ты закончилась!.. А сколько людей погибло на глазах в этом мирном городе… всего лишь за полгода! На войне не всегда знаешь, кого убили, даже если рядом, а тут… — И внезапно пришла мысль: — Ненавижу этот город».
Через несколько минут после того, как он ушёл, на его месте встали Моня и Ноня, они поставили каждый по свече и долго молились, не шевелясь и не вытирая слёз.
Евгений Анташкевич. Редактировал Bond Voyage.
Все главы романа читайте здесь.
======================================================
Дамы и Господа! Если публикация понравилась, не забудьте поставить автору лайк и написать комментарий. Он старался для вас, порадуйте его тоже. Если есть друг или знакомый, не забудьте ему отправить ссылку. Спасибо за внимание.
Подписывайтесь на канал. С нами интересно!
======================================================