Давно это было. Ничего не было ещё, только Великий дух Эн'эн'гыргын спал себе и спал в пустоте, храпел, ворочался с боку на бок, кряхтел, чесался и губами шлёпал. А тут укусила его блоха-мымыл, да так крепко, что проснулся он.
Проснулся Эн’эн’гыргын, сел скрестив ноги и глазами спросонья хлопает. Сидит один в пустоте, укушенное чешет и даже трубку не может покурить, не придумал он еще трубки. Не может стучать в бубен-ярар, не может на варгане-хомусе играть, ничего не может, ничего нет вокруг, одна пустота и он в ней сидит, чешется.
Сидел-сидел Великий дух Эн'эн'гыргын в пустоте, зевал, и скучно стало ему, решил он: дай сделаю землю, море, а вокруг них тоже чего-нибудь. А раз решил, надо делать. А из чего делать-то, если нет ничего? Пустота же вокруг!
Подумал тогда Эн'эн'гыргын крепко, раскрыл рот пошире да и вдохнул пустоту, втянул её в себя побольше, как мог, отовсюду втянул, докуда дотянулся. Всю вокруг пустоту всосал, брюхо раздулось, как дохлый морской заяц-лахтак, на берег выброшенный. Эн'эн'гыргын рукой брюхо потрогал — натянуто крепко, аж звенит, как бубен-ярар. Засмеялся довольно Великий дух: нет уже пустоты вокруг, можно теперь и землю сделать. В ухе поковырял, ногтем голову поскрёб, в ладошку собранное положил, вдул часть пустоты туда, помял хорошо и землю из этого всего и начал лепить. Тундру вылепил, сопки вокруг наделал, ягеля насажал, хорошо стало. Долго работал Эн'эн'гыргын, долго землю мял, ногти грязные стали, вычистил их Великий дух, да и выкинул грязь в тундру.
Сел Эн'эн'гыргын довольный на сопку, улыбается, из глины трубку сделал, ягелем набил, сидит, курит. Хорошо ему. Но скучно по-прежнему Эн'эн'гыргыну. Сопки стоят, ягель стелется, тундра цветёт, а ему скучно. Пощупал за живот себя Эн'эн'гыргын, осталась ли пустота там, не всю ли извёл на землю. Не всю, осталось ещё немного.
Плюнул тогда Эн'эн'гыргын в другую руку, пустотой дохнул, скатал меж ладоней, отбросил вдаль — море получилось, серое, мокрое, красивое. На берег набегает, пеной сердито плюётся — уже веселее на сопке сидеть и смотреть на это. Дунул Эн'эн'гыргын потехи ради на море — там волны пошли, одна об другую бьются, ещё красивее получается. Сел Эн'эн'гыргын на сопку снова, трубкой затянулся, сидит, радуется, на тундру посмотрит, на море полюбуется. Дунет на море — шторм-акайгычгын волны сталкивает, дунет на сопки — буран-ёкытыйгын снежные вихри крутит, а Эн'эн'гыргын хохочет заливисто, смешно ему, радуется.
И тут его в ногу укололо что-то. Смотрит Эн'эн'гыргын вниз, а там кто-то маленький, как лемминг, но безволосый и на двух ногах, стоит и сквозь дырку в торбасах ему, Великому духу, палкой острой тычет.
Удивился Эн'эн'гыргын, спрашивает:
— Ты кто такой, лемминг или мышь-пипик? Так я леммингов не делал, и мышей тоже!
А безволосый палку отставил, подбоченился и говорит Эн'эн'гыргыну гордо:
— Человек я! Настоящий человек, лыораветлан! А ты кто, старик, что сидишь на сопке, ноги расставил и мне пройти к морю мешаешь?
Пуще прежнего удивился Эн'эн'гыргын, даже руками всплеснул:
— Откуда ты взялся, чэ’ловек? Я Великий дух Эн'эн'гыргын, я эту тундру создал, сопки в ней расставил, ягель рассадил, я море придумал, волны в нем надул, а тебя, чэ’ловек, я не создавал и не придумывал, как ты тут оказался?
— Ты же землю мял, а грязь из-под ногтей в тундру за сопки выкинул? Вот я и родился в тундре из грязи, теперь тут жить буду, нравится мне тут. Охотится стану, поймаю медведя-умкы, съем его печень, храбрым, как умкы, стану, тогда моржа-рыркэ из моря приманю. Из кожи и костей его байдару сделаю, на байдаре в море буду ходить, кита-кипука бить, мясо его есть, из жира свечи делать, ярангу освещать. А то темно у тебя тут в тундре, не видно ничего!
Снова удивился Эн'эн'гыргын, ничего понять не может:
— Ты про что говоришь, чэ’ловек-лыораветлан, какой такой морж-рыркэ? Какой кит-кипук? Медведь-умкы что такое? Ты ещё оленя-ылвылю придумай! Нет ничего в тундре, кроме сопок и ягеля. И в море нет ничего, кроме волн, даже рыбы нет, не придумал я рыбы. И тебя я не придумывал, а ты мне в ногу палкой тычешь!
Захлопал тогда блестящими чёрными глазами человек часто-часто, отбросил палку и сел на кочку, губы надул. Голову руками обхватил, сидит плачет, из стороны в сторону качается, причитает:
— Не будет у меня, у человека, байдары крепкой, не есть мне мяса кита-кипука, не греть ярангу жиром китовым, ничего у меня не будет! Злой ты, Великий дух, совсем тебе наплевать на меня!
Горько плачет. Жалко стало Эн'эн'гыргыну человека слабого, отложил он трубку в сторону, почесал затылок, да и сказал:
— Что же делать с тобой, чэ’ловек-лыораветлан, как помочь горю твоему? Пожалуй, придется мне ещё поработать, тундру тебе зверями наполнить, а море рыбой. Хотя снова спать я хочу, устал работать, но тебе помогу сначала.
Сказал так Великий дух Эн'эн'гыргын, засунул руку себе в рот, соскрёб там внутри ещё немного пустоты, в ладонь положил. Поплевал туда немного, добавил воды морской и давай между ладонями катать да мять. Долго мял, долго катал, выкатал кита горбатого — кипука, схватил за хвост его и в море кинул. Остатки катаного снова мять-катать начал, ещё плюнул, ещё воды добавил. Выкатал и моржа-рыркэ, и тюленя-лахтака, рыбы накатал разной, нельму-мыкамык слепил, треску-орокалгын, всех морских гадов разом наделал. Крепко обхватил руками получившееся большое, тяжёлое, к морю подошёл и тоже в воду закинул. Бурлит море от живности, тюлень за треской гоняется, морж за тюленем, а косатка-иныпчик за ними всеми сразу.
Человек-лыораветлан плакать перестал, подбежал к берегу, смотрит на зверей морских, радуется, в ладоши хлопает, смеется. К Великому духу припрыгал, за завязки торбасов его дергает:
— А медведя-умкы когда мне сделаешь? Это храбрый, сильный зверь, и печень у него вкусная, я её съем, храбрее стану, не буду урагана страшного бояться, буду моржа ловить, буду на байдаре в море ходить, зверя морского бить! Тебе, Великий дух Эн'эн'гыргын, челюсть кита подарю, будешь ей играть-размахивать, крутить-хохотать, радоваться!
Представил такое Эн'эн'гыргын, смешно ему стало, чихнул прямо в ладошки он, а там еще пустота оставалась, разбрызгало её во все стороны крошками, мелкими-мелкими. И холодными, как сама пустота. Так снег и пошёл сверху, холодно стало.
Человек затрясся от холода, руками себя обхватил, на одной ножке запрыгал вокруг Великого духа, запричитал:
— Ой-ой, замерзаю, холодно мне, Великий Эн'эн'гыргын, скорей придумай оленя-ылвылю, кухлянку из него сделаю, торбаса сошью, ой-ой, мерзну! Да и проголодался я, сердце оленя съесть хочу, сытное, вкусное!
Вздохнул устало Эн'эн'гыргын, махнул рукой, да деваться некуда, замерзнет чэ’ловек без кухлянки, а если нет, то от голода помрёт. Ведь не может он в море выйти, боится всего, снега боится, моря боится, моржа-рыркэ боится, даже трески боится, пока печень медведя-умкы не съест да храбрым не станет. А ни оленя, ни медведя пока не придумал Эн'эн'гыргын, значит, надо опять работать.
Собрал Великий дух землю тундры да ягеля в горсть, в носу поковырял пальцем, тоже в ладонь положил, пусть будет. Поднатужился и выдохнул последнюю пустоту в руки, остатки все выдохнул. Работал, потел, мял-мял, катал-катал, аж в животе заурчало от натуги, пучить начало. Докатал до конца, чуть подправил получившееся пальцами, да и разбросал по тундре кругом во все стороны. Медведя слепил, оленя скатал, куропатку скатал, даже песца и лемминга сделал, всех зверей тундровых сразу, чтобы не забыть никого. А в животе все сильнее урчит, наружу просится.
Морщась, отряхнул руки от катаного тогда Эн'эн'гыргын, и крикнул человеку:
— Вот тебе звери тундровые, лови скорей, делай одежду себе, ярангу поставь и живи!
Крикнул так Великий дух и за сопку побежал, облегчиться. Тужился-тужился, вышло из него странное, и перестало живот пучить. Обернулся Эн'эн'гыргын посмотреть, что же вышло из него, а оно убегать начало. Оглядывается, смеется и убегает.
Удивился Эн'эн'гыргын, но не сказал ничего, пожал плечами, штаны натянул да и сел на сопку обратно, отдыхать и смотреть, как человек за зверями ловко бегает, как море шумит да как ветер вихри крутит. И только за трубкой потянулся, как ему опять в ногу тычет кто-то.
Глянул вниз Эн'эн'гыргын, а это снова чэ’ловек. В кухлянке из шкуры оленя-ылвылю, в тёплых торбасах, в руке сердце оленя держит, куски от него откусывает.
— Дай-ка ты мне жаркий огонь-пэнъёлгын, Великий дух. Холодно у тебя в тундре и темно, снег везде, согреться надо. Опять же, без огня чай не сваришь, а не попьешь чая — ослабнешь, тогда даже евражка-суслик одолеет меня. И никто тебе челюсть кита-кипука не принесет, скучно станет тебе снова. Давай, придумывай огонь мне.
Хмыкнул Великий дух, подивился назойливости человека, но деваться некуда, пусть греется, из трубки огонь надо дать ему.
Хвать пальцами трубку, а нет её. Вот лежала рядом, курилась дымом, и уже нет её. А вдалеке убегает странное, из Эн'эн'гыргына вышедшее, трубкой размахивает и смеётся.
Разозлился Эн'эн'гыргын, руками замахал, ногами затопал, кричит:
— Ты что такое ещё, из меня вышло и у меня же украло? А ну верни трубку, а то догоню — хуже будет!
А странное смеётся, хохочет, кривляется и кричит Великому духу издалека:
— Не догонишь ты меня, старик! Я злой дух Кэле, из тебя вышедший, я самый хитрый и самый быстрый, не поймать, не догнать меня никому! А трубка твоя горячая, я сам ей греться буду, никому не отдам!
Разинул тот Кэле пасть да и проглотил трубку Эн'эн'гыргына, брюхо изнутри красным засветилось. А потом Кэле прыгнул-подпрыгнул и пропал за сопками. Ещё темнее в тундре стало, Луны-Йъилгын же не было ещё, не придумал её Великий дух.
Сел Эн'эн'гыргын на берегу моря, обхватил руками голову, задумался. Как поймать духа Кэле, где искать его, как трубку вернуть? А без трубки не будет у человека огня, не сможет он чай заваривать, ослабеет и не добудет кита-кипука, не принесет его челюсть Великому духу, опять скучно будет.
Думает так Эн'эн'гыргын, думает, а человек бегает вокруг, палкой Великого духа тычет и кричит:
— Где мой огонь-пэнъёлгын, как мне чаю сварить, уже слабею без чая, давай делай мне очаг, ты не Великий дух, ты слабый дух, чёрт Кэле сильнее тебя!
Разозлился тогда Эн'эн'гыргын, встал, ногой топнул, прикрикнул на наглого человека:
— Тебе надо, ты и иди, ищи Кэле по тундре! А я и без трубки обойдусь, и без твоих подарков, сейчас обратно в пустоту уйду и засну, а ты как хочешь, так и живи без огня.
Притих человек, подумал: а ведь и правда, без огня плохо в тундре, холодно. Ни Солнца-Тиркэтир, ни Луны-Йъилгын нету, только огонь согреть и может. А огня как раз и нету, украл его Кэле. А что делать, как Кэле искать в тёмной тундре?
А тут, как Эн'эн'гыргын рассердился, снег ещё сильнее пошёл, холодом человека окутывает, следы Кэле заметает, совсем плохо человеку.
И тут почувствовал человек, что кто-то его за штаны ухватил и тащит куда-то, аж повизгивает.Смотрит, а это собака-ыттын тявкает, тянет человека за собой, а сзади олень-ылвылю мордой тычет да рогами на спину себе показывает, садись, мол.
Удивился человек, но сел оленю на спину, за рога его ухватил одной рукой, второй палку держит. Ноги сжал, держится.
Собака-ыттын бегает, носом крутит, запах чёрта Кэле ищет. Нашла, залаяла, побежала по следу быстро-быстро. Оленя с человеком на спине уже не ылвылю звать, не дикий олень он теперь, уже ездовым оленем-вэнкор стал, за собакой бежит ходко, всхрапывает, копытом бьёт, снег роет, на ходу ягель ищет.
Ну и ну, человек думает, за рога держась, вот и друзья у меня появились, всё лучше жить будет! Только Кэле-чёрта догнать и огонь отнять у него надо.
Глядит человек — красное впереди светится! А что в тундре в темноте красным может светиться, если ни Солнца, ни Луны нет ещё? Только брюхо чёрта Кэле от украденной трубки светится.
Приблизились человек, собака и олень к чёрту, а тот спит-прихрапывает, тепло ему от трубки. Человек от холода ногами топочет, а чёрт Кэле храпит и присвистывает во сне! Разозлился человек да как ткнёт Кэле палкой острой в брюхо, как закричит:
— Отдавай, чёрт, трубку мне обратно!
Собака за ногу Кэле схватила, треплет его, мотает, с боку на бок переворачивает, олень рогами бьет, копытами лягает, человек палкой острой колет. Проснулся Кэле, завизжал, ножками засучил:
— Кто такие, что вам нужно, почто спать не даёте, кусаете-лягаете, что сделал я вам?
— Отдавай трубку нам, мы вернём её Эн'эн'гыргыну, он огонь-очаг придумает, тепло всем будет!
— А что мне все? Мне тепло, мне хорошо, а вас я не звал, кто вы такие? Ынты кукктык эйя обратно! Зачем мне вам тепло делать, однако?
Понял человек, что не отдаст чёрт Кэле трубку, не видать человеку чая горячего, не греться у очага-пэнъёлгына, не латать кухлянку при свете костра.
Что делать? Человек слаб, как суслик-евражка, не может он одолеть сильного чёрта, не может трубку вернуть.
И придумал человек: надо хитростью огонь добыть, а не силой.
Сказал он чёрту:
— Ну и сиди тогда на сопке своей, трубка погаснет, ты и замёрзнешь, ведь трубку ты проглотил и не раздуешь её! А я пойду к Великому духу, будем танцевать на берегу моря, греться будем, а ты мёрзни, злой дух Кэле! Хотя я и мог бы помочь тебе трубку раздуть.
Заворчал Кэле, затопал ногами:
— Не хочу мёрзнуть, замерзать не хочу! Как мне быть? Помоги, человек!
Рассмеялся человек:
— А зачем мне помогать тебе, чёрт Кэле? Делиться теплом не хочешь ты, жадный ты. Зачем помогать тебе?
Взмолился Кэле:
— Не хочу мёрзнуть, раздуй трубку мне, человек, потом проси что хочешь!
Раскрыл рот Кэле, прыгнул человек ему в брюхо, схватил трубку и как давай её раздувать! Тепло стало Кэле, смеётся радостно, по брюху себя хлопает.
Человек сильнее раздувает, Кэле жарко стало, брюхо запекло изнутри. А человек ещё сильнее тянет, сильнее раздувает трубку Эн'эн'гыргына, уже не красным светится она, жёлтой стала.
Горячо стало чёрту, прыгает он, воздух глотает, а от воздуха трубка только сильнее разгорается, а человек всё сильнее дует. И чёрт всё выше прыгает, больно ему, кричит он:
— Перестань, человек, ой-ой, больно мне, горячо!
А человек пот утирает, тоже жарко ему, но дует он ещё и ещё. Трубку уже в руках нельзя держать, горячая. Дунул человек ещё раз и выпустил трубку. Упала она, да и припекла брюхо Кэле, да так, что закричал черт на всю тундру, хлопнул себя по брюху сильно и от этого порвался пополам.
Выпал человек из брюха Кэле, и трубка тоже выпала. Да так сильно она разгорелась, что жар из неё выскочил и к небу поднялся.
Светло в тундре стало. Снег перестал падать, тепло стало. Таять снег начал, ручьи побежали. Так Солнце в тундре появилось.
А под сопкой лежит порванный пополам Кэле и стонет тяжко.
А человек засмеялся от радости, сел на оленя, позвал собаку и поехал обратно, к Эн'эн'гыргыну, снова огонь-очаг требовать.
А Луна потом появилась, когда мудрый Кутх-ворон охоту на моржа проспал. Об этом потом расскажу, когда время придёт.
Н’ачгытын’агыргын эйя, аначчыкитук.
Автор: Машрум
Источник: https://litclubbs.ru/articles/51426-nizhnjaja-storona-rassveta.html
Понравилось? У вас есть возможность поддержать клуб. Подписывайтесь, ставьте лайк и комментируйте!
Публикуйте свое творчество на сайте Бумажного слона. Самые лучшие публикации попадают на этот канал.
Читайте также: