1894 год
«Область войска Донского. У одного из многочисленных донских мелкопоместных помещиков был крепостной человек Дрон, женатый на некой Аксинье. Этот человек, с бездетной женой своей изображал из себя и деревню помещика, и двор; он был и кучер, и форейтор, и дворник, и посыльный, и в некоторых случаях лакей. А наемная прислуга, в насмешку, называла его даже приказчиком. Аксинья его носила одно название – кухарка и, по виду, была настоящая кухарка – грязная, растрепанная, издававшая от себя запах пота. Помещик был полковник, владеющий этой парой и, кроме того, каменноугольными приисками на Грушевских шахтах, где оперировали иногородние рабочие артели. Каменные породы на шахтах разбивались с помощью пороха, который каждый шахтовладелец обязан был доставлять к месту работ. Так как материал этот в те поры продавался только в Новочеркасске, то шахтохозяева доставляли его на работы разными способами. И вот, на долю Дрона выпал, надо думать уже не в первый раз, случай доставить из Новочеркасска на шахты два пуда пороха, который был всыпан в обыкновенный холщевый мешок и уложен на задней части обыкновенного крестьянского воловьего воза.
Доложив своему барину и получив его одобрение, Дрон впряг в воз пару волов и проехал, сидя на передке весь город, а когда выбрался в поле, то счел себя в полном праве подобрать на облучке ноги и, помахивая кнутом, дремать, предоставив своим белым бычкам шествовать по торной дороге тем аллюром, каким они заблагорассудят. Подремав в таком положении несколько верст, Дрон услышал, что кто-то его кличет. Оказалось, что два пешехода, с кнутами в руках, обратились к нему с просьбой дозволить им сесть в воз, так как они, загостившись в городе, отстали от своей отары овец, идущей в шахты. «Отчего бы и не позволить? – подумал Дронов, воз почти пустой, и два человека по сухой дороге для воловьих горбов будут незаметны». Позволил, а сам, приняв прежнее положение, начал дремать. Один из гостей сел прямо на мешок с порохом, а другой несколько обок. Но представим с этого места рассказ самому Дрону.
- Много, мало ли проехал я дремлючи, но вот как сквозь сон слышу, будто кто-то начал огонь кресать. Я, значит, это ему, лежа-то и говорю: «Никак кто-то огонь крешет; трубки не кури – порох везу». А они в один голос: «Нет, мы осторожно». Должно думали, что порох где-то в другом месте, а не под ними. «То тоже, пожалуйста», - буркнул я им (люди же, а не собаки), а сам на боковую и опять задремал. Много ли, мало ли я так проехал, но вот почуялось, что махоркой пахнет. Я им опять говорю: «Да что ж вы, братцы! Голов, что ли, на вас нет? Вы трубки курите»? «Та вже и огня нема, затушили», - ответили они мне. «Вы же, пожалуйста», - опять попросил я их, а сам поджал ноги, поднял кнутик и стал дремать. Много ли, мало ли дремал я, только чую, что швырнуло меня куда-то, и правый бок, который был снаружи, выгорел. Вверх летел я, как следует, головой к верху, а когда полетел вниз, то и голова вниз приходилась, как только упал я, сейчас ухватился за бок, но никак не перерву сахарной веревки-пояска, а бок горит. Но, слава Богу, перервал – то она сама перегорела. Посмотрел это я вокруг – ничего не видно. Один дым стоит. Подул небольшой ветерок, дым в сторону отнесло: ни волов моих нет, ни воза – один полудробок остался. Посмотрел в поле – вижу, четьи-то серые быки скачут с передними колесами… А где же мои? Да и заскучал: должно и волов побило…, будет же мне теперь от барина, думаю, а про людей-то и забыл.
Должно это мои быки… И побежал я к ним…, скоро догнал. Им зады осмолило – оттого с первого раза и не признал их. Вспомнил про людей… Слышу, поблизости кто-то стонет. Я туда. Гляжу, человек лежит ничком. Повернул я его, а у него все лицо осмолено и глаза полопались. Кричать он стал благим матом, а я что ему сделаю? Ни воды, ни тряпки, ни промыть, ни перевязать, а у самого так бок вздулся, что правой руке мешает, будто подушку кто-то к ребрам пришил; в одном месте треснуло – сало потекло. «Куда ж делся другой товарищ»? – думаю, и стал разыскивать. Там влево от полудробков, смотрю, лежит нога в сапоге, вывернутая у самого костреца, немного подальше кишки и прочая, значит, утварь…, а еще подальше – голова; глаза, значит, заплыли, шея и немножко ребер, а спину переломило и разбросало по кускам, другую ногу нашли уже люди, которые вскорости подъехали ко мне. Я к ним: «Возьмите, братцы, раненого, а я сам пойду». А они: «Господь с ним, еще в тюрьму попадешь». Насилу-насилу взяли горемыку и повезли в город, а я собрал голову, руки и ноги с утробой, привязал их налыгачем к полудробку и поплелся за ним. Иду, иду, да и сяду – невмоготу: бок горит, как ножом режет, а тут еще муха проклятая – всю мертвечину облепила и мой бок стала жалить около того места, где лопнуло, и сукровица текла. Приехал к пашенному мосту, да и закричал: «Братцы, помогите, умираю». Сейчас прибежали люди, да как увидели мертвечину и давай Бог ноги! Спасибо полицейскому. Свел меня под мост и в самом Тузлове выкупал. Легче стало, а мертвечину всю переписал и отослал, куда следует по начальству. Что-то будет от барина, да и останусь ли я живой? Думал, что бок у меня до кишок прогорел.
Когда многострадальный Дрон показался на серых волах, Аксинья его завыла, помещик его побледнел, а жена его чуть не в обморок упала. Лишится единственного дарового слуги, да еще и под суд идти! Дрона уложили, послали за доктором и приняли все меры для его лечения, а уголовное дело о неосторожном обращении с легковоспламеняющимися материалами, имевшим последствием смерть, закипело, но закипело тем мертвым ключом, который свойствен был дореформенному порядку. Виновником был полковник, который постоянно вращался в обществе, был друг и собутыльник прокурора, от которого тогда все зависело по этой части. А прокурор, любивший проводить веселые вечера (про него сложена была песенка, где о нем говорилось так:
А прокурор, бывало,
Сто двадцать два бокала
Мог в вечер выпивать…),
признав, что погибший сам виноват в своей смерти, ибо курил трубку вопреки сделанному Дроном предостережению, дело предал воле Божьей, и оно своевременно было в архив спрятано.
Человек, которому выжгло глаза, вскоре умер в госпитале, а Дрон, провалявшись несколько недель, выздоровел, и я видел и его, и Аксинью уже далеко после освобождения крестьян. Как неприкаянные, ходили они по земле, а теперь надо думать, уже нет их на свете.
Где ты? Эй, Дрон»! (Приазовский край. 187 от 22.07.1894 г.).
1895 год
«Ростов-на-Дону. На днях вечером, по отходе поезда Курско-Харьковско-Азовской железно дороги, на платформе разыгралась следующая курьезная сцена. Когда поезд был уже на порядочном расстоянии от станции, на платформу выбежала пожилая женщина и, причитая, стала посылать вдогонку поезду отчаянные проклятия. Около этой женщины собралась кучка любопытных, и на их расспросы она рассказала, что на только что ушедшем поезде уехала ее девятнадцатилетняя дочь, которую сманил с собой в Харьков какой-то молодой человек, до этого стоявший у них на квартире.
- И, ведь, хоть бы путное что, жаловалась брошенная мать, - а то голь-помоль… за два месяца за квартиру задолжал… Ни за грош пропадет моя дочка.
Бедную женщину успокоили, насколько можно было, и посоветовали ей обратиться с надлежащим заявлением в полицейское управление. («Приазовский край», No.189 от 22.07.1895 г.).
1898 год
«Александровск-Грушевский. С.И. Крылов, антрепренер новочеркасского театра, поистине стоит на высоте своего назначения или, по крайней мере, тех похвал, которые расточаются ему с некоторого времени газетными рецензентами. Не жалея ни трудов, ни расходов, не обращая внимание на тесное помещение бывшего грушевского клуба и на миниатюрную в нем сцену, он привез к нам в конце июня сорок-сороков «хохлов». Хотя, правду сказать, настоящих-то хохлов между ними было немного, но мы, грушевцы, не избалованные «натурой», рады были и фальсификации. Обрадовалась учащаяся и не учащаяся молодежь, которой, с появлением артистов, представилась возможность потанцевать до упаду на клубной садовой площадке. Довольны были и многие бывшие члены клуба: собрались они под знакомую сень древес ветвистых и вспоминали «минувшие дни и битвы, где вместе рубились они». Воспоминания эти длились в течение четырех вечеров, по числу спектаклей, данных малороссами. Короче сказать, все были довольны гастролями труппы господина Крылова. Его хохлы изображали перед публикой: «Ой, не ходы, Грыцю», «Назара Стодолю», «Наймычку» и знаменитую «Помсту». Последняя пьеса была «гвоздем» гастролеров. Малороссы, вообще, в своих драмах любят приводить зрителей в трепет и смятение, и по количеству ахающих, охающих и падающих в обморок женщин судят, кажется, и о достоинствах собственной игры, и о глубине содержания пьесы. Не отстали, конечно, в этом отношении и Крыловские артисты. До последней сцены все шло обычным порядком: малодраматические, комические и ультра-трагические эпизоды, обильно пересыпанные песнями, гопаками и всякими вселенскими штучками в малороссийском вкусе, незаметно довели зрителя до развязки. Тут уже господин Кулибко (Степан), верный авторскому камертону, показал себя публике. С длинным разбойничьим ножом в руке, страшно вращая белками глаз, он настойчиво, неумолимо преследовал метавшуюся по маленькой сцене несчастную Галю (госпожа Войцеховская), пока, наконец ее не прикончил. Но это, ведь, еще не все: автор, как известно, во что бы то ни стало хотел зарезать и обманутого мстительной любовницей Степана, который, в лице господина Кулибко, и перерезал себе великолепно горло, наговорив перед тем целый короб укоризненных слов по адресу Гали.
Что же в награду за такое «художественное» изображение ужасных малороссийских страстей, таких сцен, каких даже и на бойне не всегда встретишь? Да ничего. Одна только зрительница не выдержала, взвизгнула и выбежала из зала, все остальные прехладнокровно сидели на местах. Плохо ли сыграли эту драму артисты, или уже публика наша лишена способности к тонким ощущениям – судить не беремся. Только артисты остались крайне недовольны грушевскими «ценителями искусства».
От сердитых малороссов перейдем к веселым русскими иностранцам. В одно время с труппой господина Крылова явились к нам «известнейшие во всем мире и в прочих местах» знаменитости. Вот, что гласила афиша: «28-го и 29-го июня труппа артистов даст ряд больших дневных и вечерних представлений». (Перечисляются самые отборные гимнастические, эквилибристические и другие номера). «Участвуют Королева-пушка, всемирно известная мисс Эдвига, которая, вися на трапеции, будет держать в зубах железную пушку в 8 пудов, а в руках 2-пудовые гири, в каковой момент последует выстрел при освещении бенгальского огня; царевна птиц или дочь воздуха, мисс Киеза, исполнит полет на расстоянии всего сада по телеграфной проволоке, лишь только зубами держась маленького локомотива». Далее идут: дрессированный слон Муфта, соло-клоуны Альфонс Гаврилович и Фриц Поликарпович и другие, не менее знаменитые иностранные животные и артисты. К удивлению, в городе нашелся и подходящий импресарио, некто Оконенко, по профессии переплетчик и торговец «бутылочным квасом». Понимая толк во всякого рода искусствах, господин Оконенко, не без тайного умысла, по соседству с помещением, где играли малороссы, в течение 40 минут на пустыре выстроил из досок загородку, воткнул посредине столб, отгородил клочком красной материи кулису для «артистов» и мелодичным звуком гармоники, сочетающейся с барабаном, стал приглашать желающих на представление… Центр города преобразился: с одной стороны, малороссийский театр под управлением господина Крылова, с другой – куча «знаменитостей» под руководством господина Оконенко, возымевшего вырвать пальму первенства у своего противника, а по средине – городская аллея, по которой сновала густая толпа гуляющих. И кто знает, кто из двух импресарио вышел бы победителем, если бы один из них, господин Оконенко, не подрался с «королевой-пушкой» и ее свитой. Вышло, видите ли, серьезное недоразумение, в программе не предусмотренное. Оконенко, сидя за кассой, всю выручку спокойно клал себе в карман. «Королеве-пушке и ее свите это не пришлось по вкусу, ибо из суммы 5 рублей 70 копеек, очутившихся в кармане импресарио, им причиталось 30%. И что же? Ни заряженная пушка королевы Эдвиги Пудовны, ни локомотив царевны Киези Потаповны, ни слон Муфта – ничто не могло устрашить храброго бутылочного квасника. После жаркой схватки он забрал фонари, веревки, выручку, весьма негалантно раскланялся с королевой и затем с достоинством удалился в свою переплетно-квасную мастерскую. Исчезли во мраке, как блуждающие огоньки, и знаменитые артисты. Куда исчезли? Бог весть; только наступившее утро уже не застало их в нашем городе.
Засуетились не на шутку и наши артисты-любители: они выстроили в бывшем клубном саду летнюю сцену и намерены «в самом непродолжительном времени» дать спектакль. Дело хорошее и во всех отношениях похвальное. Тем более, что лето уходит, и жаль будет, если расходы по устройству летней сцены не окупятся хотя бы наполовину. Деньги драматическому кружку крайне нужны. Оставшись хозяином бывшего клубного помещения, кружок должен позаботиться в приведение его в более или менее сносный вид. Помещение давно уже вопиет о ремонте: оно трещит по всем швам, светится насквозь, почти никуда не годится: все ошарпано, грязно. Другого подходящего помещения для кружка в городе нет, за исключением дома господина Ефимова, часть которого им перестраивается для народного театра. Но о помещении этом говорить пока преждевременно. Одно только следует заметить, что открытие у нас народного театра – вещь очень желательная. При хорошей, разумной постановке этого дела, можно заранее предсказать ему успех». («Приазовский край», No.192 от 22.07.1898 г.).
1899 год
«Ростовский округ. В последнее время между рыболовной стражей и рыболовами, занимающимися хищническим истреблением рыбы, произошло несколько столкновений, закончившихся составлением протоколов и привлечением виновных к ответственности. Особенное значительно по своим размерам столкновение разыгралось в заливе Азовского моря, где от преследования рыболовной полиции, выехавшей на нескольких катерах и предводительствуемой помощником смотрителя рыболовных ловель, убегало более 150 рыбаков. В камышах, вблизи залива, когда многие из рыбаков стали в них спасаться, со стороны рыболовной стражи было сделано несколько выстрелов, что и послужило поводом к продолжению перестрелки. По распоряжению господина Войскового Наказного Атамана, по этому делу производится строгое расследование».
«Таганрог. Таганрогский мещанин Тимофей Молоксиано привлекается полицией к ответственности за то, что он продавал на Касперовском базаре тушу теленка, вынутого из утробы зарезанной коровы». («Приазовский край», No.190 от 22.07.1899 г.).
1908 год
«Ростов-на-Дону. 20 июля утром на Дону катались девицы А. Н. и Н. К. Вблизи левого берега на них на лодках напали 17 человек и, затащив на берег, каждую изнасиловали по 7 человек. С означенными девицами было двое молодых людей, которые подверглись со стороны нападавших избиению. Один из них успел переехать на лодке в город и сообщить во второй участок, что пьяная компания на левом берегу Дона насилует двух девиц. Немедленно же на место происшествия был командирован наряд полиции во главе с дежурным надзирателем. На насильников была сделана облава, и 6 из них удалось задержать». (Приазовский край. От 22.07.1908 г.).