Взгляд назад
Ветхий замок, прилепившийся к скале, казалось, каждое мгновение рисковал быть смытым волнами. На внутреннем дворе в тесном людском кольце под одобрительные возгласы и цоканье танцевала белая кобылица. Она встряхивала головой и аккуратно переставляла изящные ноги, повинуясь уверенной руке всадника. В финальном пируэте она поднялась на дыбы, замерла на мгновение и, красуясь, медленно опустила копыта.
- Хороша! - одним неуловимо гибким движением всадник оказался на земле.
И в этот момент взгляд его упал на въезжающую в ворота вольницу. Он, не глядя, бросил поводья и хлыст и вышел на встречу. Люди перед ним расступались.
Он двигался с нарочито ленивой грацией, так что казалось, будто это молодой вельможа вышел прогуляться по саду. И одет он был изысканно и дорого, как будто одевался у лучших портных, а не из чужих сундуков, отличаясь от остальной разбойничьей братии, в том числе отсутствием всевозможных перстней, золотых серег, ожерелий и других награбленных ценностей. Только сахарная белизна кожи да по-королевски роскошные ножны эстока у тонкой талии контрастировали с траурной чернотой костюма. При ближайшем рассмотрении слегка раскосые глаза, острые скулы и некоторая чрезмерная правильность черт выдавали в нем полукровку.
- Здорово, Ворон! Дельце провернул - ого-го! Сам не ожидал - тебе спасибо! - атаман ватаги головорезов, только что въехавших в ворота, спешился.
- А этих ты зачем приволок сюда, Скар? - вместо приветствия поинтересовался метис мелодичным, обманчиво мягким голосом, и стало ясно, что именно этот надменный юнец здесь хозяин.
- Дык, ты гля - бабы какие! Самый сок!
Скар махнул плетью в сторону трех пленниц, которых они привезли: высокой статной женщины лет тридцати пяти, жмущейся к ней совсем еще молоденькой девушки лет пятнадцати и невразумительной невзрачной особы с мышиным цветом волос.
- Ты тока гля! - атаман сгреб девушку за косы, разворачивая лицом.
Женщина дернулась, но ее оттолкнули обратно.
- Свежа, как роза! И бутончик еще наверняка целенький, - Скар скабрезно подмигнул невозмутимо-холодному Ворону. - Тебе! Подарок!
- С бабами более-менее все ясно, - скептически выгнутая темная бровь так и не опустилась. - А это что?
Взмах бархатных ресниц обозначил, что Ворон имеет в виду, - отдельно от женщин стояли оставшиеся трое пассажиров почтовой кареты: упитанный купчик, пожилой мужчина с вдумчивым мягким лицом и юноша лет восемнадцати с разбитой головой. Бандиты - аристократ и атаман - отошли, и до пленников доносились только обрывки фраз.
- ...жирный... бабла до хрена...
- ...сгодится... учителя с юнцом... куда хочешь... не наваришь... ехал на службу наниматься... денег нет, а гонору...
- ... Одноглазому Винни впарить...
- ... не лох...на такую лажу... не купится...
В этот момент юноша словно очнулся. Он толкнул на разбойников старика, на которого опирался, выхватил у одного из них криво заткнутый за пояс нож, тут же всадив его в хозяина, вывернулся, оставив в чьих-то руках кусок рубашки, и бросился к раскрытым воротам. Ему почти удалось прорваться: между ним и свободой стояли только Скар и Ворон...
Скар еще доставал саблю из ножен, когда Ворон резким рывком уже выдернул узкое лезвие из груди беглеца. В лице его не дрогнула ни единая жилка.
- Я же говорил, денег нет, а гонора - выше головы. И ума нет, - заключил он, спокойно вытирая клинок. - Заканчивай здесь. Дело обсудить надо.
…Тот, кого теперь называли Вороном, открыл глаза. Опять этот сон. Сон, преследующий его уже несколько лет с Городской больницы славного города Роя.
Ему снилась Башня. Огромная, черная, с идеально гладкими стенами, казалось выточенными из одного куска камня. Вонзающаяся в небо хищными зубцами. Исходившая от нее мощь пригибала к земле, но отзывалась в самой крови чудовищно-прекрасной музыкой, заставляющей все его существо вибрировать в извращенном пароксизме наслаждения. Он шел по широкому мосту, поднимался по огромной лестнице в пустынный зал с аспидно-черными зеркальными стенами. Тронный зал. Этот зал ждал. Его. Ждал, пока пальцы сомкнутся на обсидиановых подлокотниках трона. А за стенами нарастал гул: стук тысяч марширующих ног, лязг тысяч мечей, крик тысяч глоток. Подкрепленный ЕГО волей. Гул, означающий гибель сотен тысяч... гибель мира... Он смотрел с высоты на огромную армию и в приветственном вопле слышал свое имя... Умопомрачительная сила, словно два крыла, разворачивалась за его спиной...
Этот сон вызывал в нем ужас и восторг.
Но сегодня сон оборвался на середине, и он так и не смог подняться по лестнице.
Ворон сел, плеснул в чашу лучшего анкарионского вина. На другой стороне огромной кровати, свернувшись клубочком, спала заплаканная девушка.
Свежа, как роза... Действительно. Хотя он бы предпочел иметь дело с ее матерью или даже гувернанткой, - все лучше, чем насмерть перепуганная девственница. Надо избавится от нее поскорее, а то герой еще объявится...
Что же его разбудило?
Ворон встал, - ноги тонули в ворсе ковра, - накинул халат на обнаженное тело и вышел.
Внизу, в общей зале, все еще продолжалось гуляние. Стоя на галерее, он наблюдал за перепившейся братией. Аристократка была здесь и выглядела так, словно уже умерла. А вот гувернантка наоборот: оживилась, даже похорошела и, похоже, была совсем не против повеселиться в такой компании. Напротив господского стола, занятого в данный момент Скаром, пленницами, бароном по кличке Козырный Туз, и двумя атаманами Лысым Диком и Покойником, стоял старик, которого днем Ворон принял за учителя, и играл на скрипке...
Вот, что оборвало его сон!
Мелодия была пронзительно-тоскливая, как будто отчаявшаяся одинокая душа искала приюта.
- Эй, - Скар оторвался от прелестей преобразившейся гувернантки, - прекрати! Как кота за яйца! Если хочешь остаться при своих...
Похоже, они с музыкантом порядком надоели друг другу.
- Пусть играет.
Сказано было негромко, но его услышали. И не возразили. Коронованному барону не возражают. Особенно такому, как Ворон, заменившему Ройса Весельчака, года два назад поцеловавшегося с плахой. Нравится - пусть слушает, - кто здесь без своих жуков в голове...
При звуках властного голоса пожилой музыкант поднял голову, и на миг его глаза из-за стекол очков встретились с пронзительно-черными глазами вольного барона, стоявшего наверху в небрежно накинутом на голое тело халате и с чашей в руке. Поклонившись, он исполнил этюд до конца, а когда снова посмотрел на галерею, она была пуста.
Прежде, чем уйти к себе, барон подозвал одного из бандитов, который был боле менее трезвым и приказал:
- Завтра проводишь скрипача и отдашь это, - тяжелый кошель перекочевал из рук в руки.
***
Как ни странно, пешим ходом маленький отряд продвигался не намного медленнее, а кое-где и быстрее: эльф вел их лесными тропами между двух основных трактов, и порой приходилось затрачивать немало усилий, чтобы провести по какому-нибудь особо затруднительному месту последнюю оставшуюся лошадь или и вовсе делать порядочный круг.
Но трудности были не только в этом. Хвоистый лес выглядел вполне обычным только для того, кто в лесу никогда не был. Даже Гейне чувствовала что-то неладное, а что уж говорить о Райнарте и тем более эльфе. Какое-то странное гнетущее чувство, чем-то похожее на впечатление от оставленной деревни, давило на затылок, заставляло приглушать голоса. Одинокая птица попробовала было исполнить привычную партию, но, смущенная, не закончила и первой трели, словно испугавшись своей наглости. Стояла полная тишина, нарушаемая лишь шелестом листвы под ветром, однако тишина эта была вызвана не вторжением человека. Судя по следам, зверья здесь почти не осталось и дальше все обещало стать только хуже. Не сговариваясь и не обсуждая, они стали предельно экономить провизию, а воду даже из самых полноводных и бурных ручьев брали лишь после того, как Эледвер или Райнарт ее проверяли.
Несколько раз эльфийский перстень снова начинал светиться, и чтобы не ввязываться в лишнюю драку, герои заблаговременно обходили возможного противника. Один раз орки прошли совсем близко, - так, что и не обладая по-эльфьи острым взором можно было рассмотреть все детали. Гейне впервые поняла, о чем говорил Райнарт, потому что впервые собственными глазами увидела кочевье, хотя собственно кочевьем это было назвать трудно: орки тоже шли налегке, взяв только то, что могли. Под охраной вооруженных до зубов мужчин шли их женщины - мелкие, юркие, их почти невозможно было толком рассмотреть из-за поклажи, которой каждой пришлось нести.
Опираясь на рогатый, увешанный хвостами, клыками, лентами и бубенцами посох, шел шаман. На мгновение остановившись он повел головой, втягивая воздух широким носом. Райнарт плавно перетек за выступающие корни, свободной рукой просто вмяв отнюдь не протестующую принцессу в мох, покрывавший выступающий из недр, заросший густой порослью огромный валун, на котором они лежали, и останавливая эльфа, уже складывающего пальцы в отводящем знаке.
Магия, которая наоборот могла еще больше взбудоражить шамана, и в самом деле не понадобилась: орки благополучно прошли дальше. Подождав пока совсем стихнут шаги заднего охранения степных жителей, и дав время им отойти на достаточное расстояние, Райнарт поднялся первым.
- Видел? - мрачно обратился он к Фориану.
Тот, похоже, опять понял его без пояснений, а вот Гейне начинало порядком надоедать, что она в этих разговорах выглядит этакой простушкой.
- Мы все не слепые! - съязвила она.
- Среди них почти нет детей, - Райнарт не поддержал тон. - И то, это подростки, которые скоро займут место в клане.
- Они плодятся, как грызуны, - продолжил Эледвер, опережая очередной вопрос. - Если у этого клана нет детей, это значит, что они идут издалека и здесь только те, кто смог выдержать поход...
- Или только те, кто родились, - закончил Райнарт, - и то и другое не сулит ничего хорошего.
Очевидно, что единого лидера у них нет, так что это не нашествие, а просто бегство, когда отдельные кланы снимаются с места и идут на исконно враждебные им земли либо через них - в негостеприимные и непривычные для них фьорды. Но орки не побегут из своих степей неизвестно куда, в непролазный лес, только потому, что стало мало дичи, а территории они делили друг с другом и кочевниками-людьми постоянно. Орки всегда преданно служили очередному воплощению своего создателя, будучи нерушимой опорой Черного трона. Невозможно представить, что могло заставить их покинуть привычные места поселения, пуститься в опаснейший путь малыми группами на свой страх и риск, пожертвовав молодежью. И тем более не хотелось думать, что могло случиться, если они перестали рождать себе подобных, ведь несмотря на резкость слов, Эледвер был прав: орки живучи, приспосабливаются ко всему и необычайно плодовиты.
Отряд упорно продвигался вперед, хотя добавилась еще одна трудность - погода словно сошла с ума: дикая жара сменялась едва ли не морозной ночью, штормовой ветер пригонял с собой чудовищный ливень, а у горизонта стояло солнце. Природа ни дня не пребывала в покое, но после переправы у водопада, они словно пересекли невидимую черту. Покой омертвевшего леса обрушился внезапно и обернулся не передышкой а новым испытанием. Деревья еще стояли, трава еще зеленела, однако это было состояние покойника, которого еще не коснулось тление, но к жизни вернуть уже невозможно. Эльф выглядел так, как будто его мучила сильнейшая головная боль.
- На всей нашей границе так же, - произнес он тихо, и в его обычно безмятежных глазах на миг промелькнуло нечто живое и искреннее: скорбь.
Дальше стало попадаться нечто еще хуже: то, что все же смогло выжить, приобрело уж совсем невообразимый вид. Обглоданные остовы деревьев покрывал бледно голубой ковер лишайника с вкраплением пушистых ядовито-желтых пятен. Буйным цветом, выше человеческого роста разрослись хвощи, среди которых кружили хороводы 'ведьминых кругов', и даже самая мерзкая поганка, по сравнению с этими грибницами казалась милым желанным дополнением к яичнице. Редкие осколки былого леса, исчахшие, согбенные, лишенные всех соков и красок сиротливыми островками мелькали среди зарослей, затянутых густыми коконами паутин, расставленных их расплодившимися и разжиревшими хозяевами на всякого рода гнус. Пару раз проскальзывали какие-то непонятные твари, которых рассмотреть не удавалось, да и не очень-то хотелось!
Теперь место для ночлега приходилось вначале тщательно выжигать, а только потом Эледвер ставил охранную черту, и то Гейне постоянно дергалась, опасаясь, что какому-нибудь особо шустрому клещу удалось до нее добраться. Их единственная лошадь долго и мучительно издыхала, вероятно отведав чего-нибудь. Гейне тихо плакала, смотря в огромные укоряющие глаза, и гладила тонкую изящную шею, пока Райнарт не покончил с затянувшейся агонией...
Дело дошло до того, что все трое, уже с нетерпением ждали Пустоши, стремились к ней, как к чему-то надежному, привычному и хорошо известному, и увидев просвет - вздохнули с облегчением.
Наверняка преждевременно.