Олег Стриженов

"... Признание к Стриженову пришло вдруг, в один день. Он может перефразировать шутку С. Эйзенштейна и сказать, что наутро после премьеры «Овода» проснулся знаменитым киноактером".

Читаем статью киноведа и кинокритика Ромила Соболева (1926-1991), опубликованную в 1964 году:

"Писать об этом актере интересно и трудно. Он один из наиболее популярных молодых киноактеров, о нем уже немало сказано совет­скими и зарубежными критиками, им уже сыграно много ролей. Ак­тер, щедро одаренный природой, обладающий помимо способностей и отличной техники тем, что называют обаяние, что когда-то Деллюк считал «тайной фотогении».

В то же время творческий путь этого полюбившегося зрителям ак­тера крайне неровен: наряду с яркими, содержательными, мастерски им исполненными образами видишь роли, сыгранные серо, мы бы сказали — равнодушно. И, не стремясь анализировать все, что соз­дано Стриженовым за шесть лет работы в кино, мы рассмотрим здесь лишь большие победы и тревожные поражения актера, от которого вправе ждать и требовать очень многого. Вправе, потому что он может, потому что ему отданы симпатии и любовь зрителей.

... Признание к Стриженову пришло вдруг, в один день. Он может перефразировать шутку С. Эйзенштейна и сказать, что наутро после премьеры «Овода» проснулся знаменитым киноактером.

Вспомним Артура-Овода, словно бы сошедшего со страниц такой старой и вечно юной книги. Чистый, одухотворенный, всем интересую­щийся юноша, а затем волевой, мужественный, бесстрашный муж­чина, — он оказался именно таким, каким его представляли себе мно­гие поколения читателей. А добиться этого было, надо думать, нелегко.

Ведь книга Э. Войнич хотя и отражает события итальянского рисорджименто — эпизод действительной борьбы патриотов против деспотизма габсбургской монархии, но делает это в форме очень условной и в высшей степени романтической. Герой книги удивительно привле­кателен, но несколько оторван от реальной жизни, он, что называется, поставлен на котурны. Каждый читатель дописывал воображением об­раз героя в соответствии с идеалами эпохи и своими собственными.

Создавая экранный, зримый образ Артура, нужно было это учитывать и сохранить черты героической приподнятости, в то же время сделав его жизненно убедительным, реальным. И Стриженову удалось это — он нашел ту норму поведения, тот внешний рисунок образа, которые сочетали эти противоречивые требования и сделали Артура и живым человеком и необыкновенным героем.

Так уже в первой работе Стриженова в кино проявилась главная и, пожалуй, интереснейшая черта его дарования — удивительно тонкое чувство образа человека отдаленной от нас эпохи, умение проникнуть в эту эпоху и ярко, убедительно передать в облике и поведении своего героя ее основные черты, которые близки и нам, людям совсем дру­гого времени. Редчайший дар, позволяющий актеру с блеском «вы­тягивать» роли в картинах заведомо слабых.

Именно так случилось с ролью Риверы в фильме «Мексиканец» — беспомощном повторении голливудских «вестернов». Фильм получил резко отрицательную оценку общественности, но на мексиканца — Стриженова ни у кого «рука не поднялась». Он отнюдь не был джек-лондоновским героем, но все-таки оказался героем романтическим, обаятельным и, в известной мере, мексиканским, то есть с такими чертами характера, которые можно представить у мексиканского ре­волюционера на основании прочитанных книг и просмотренных филь­мов. Во всяком случае, Ривера оказался в «Мексиканце» единствен­ным героем и единственным живым человеком.

В том же 1956 году несколько позже «Мексиканца» вышел фильм «Сорок первый». Он с триумфом прошел по экранам мира, принеся всем, кто принимал в нем участие, славу. Из актерских работ высшую оценку получил поручик Говоруха-Отрок Стриженова. Восхищенные французы назвали Стриженова «русским Жераром Филипом».

Об этом образе Стриженова можно писать исследование, специаль­ную книжку. Уже сказано, что актер показал поручика правдиво, та­ким, каков он есть, — культурным, красивым, бесстрашным и верным своему долгу человеком.

Образ оказался сложным и противоречивым. Стриженов, не поступаясь правдой жизни и не отступая перед труд­ностями задачи, показал не только поэтические и привлекательные стороны характера поручика, но и его ограниченность, его духовную бедность по сравнению с наивной и, казалось бы, темной Марюткой. Собственно, в том и состояло творческое дерзание авторов «Сорок первого», что они через лучшего, духовно самого красивого пред­ставителя старого мира показали бесплодие и обреченность этого мира.

Роль Говорухи-Отрока остается до сих пор непревзойденной в твор­честве Стриженова. Она раскрыла новые стороны его таланта, пока­зала, что общепризнанный исполнитель ролей ярко романтических и героических — актер широ­кого диапазона, что он мо­жет быть и мастером слож­ной и тонкой психологичес­кой игры.

К сожалению, работой Стриженова восхищались в «Сорок первом» все, но зам­етили и запомнили его спо­собность к игре драматичес­кой, трагедийной — лишь единицы. И главное — мимо этого прошли режиссеры . . .

У многих актеров су­ществует большой и спра­ведливый счет к режиссе­рам. Известно, что стоит мо­лодому актеру с успехом сыграть какую-нибудь харак­терную роль, и за ним при­знается лишь определен­ное, зачастую узкое амплуа, и начинается спешная экс­плуатация случайной — чаще всего именно случайной — удачи актера.

Счастливая находка обыгрывается вся­чески до тех пор, пока актер не набивает оскомину и у зрителей и даже у самих ре­жиссеров. Чаще это случа­ется с окончившими актерс­кое отделение ВГИКа, реже — с актерами, приходящими из театра.

Стриженов, играв­ший до прихода в кино на сцене драматического теа­тра и сделавший в «Сорок первом» такую блестящую заявку на роли психологи­чески сложные и глубокие, не избежал печальной участи и в конце 50-х годов не раз приглашался на съемки таких картин, где он был нужен лишь как «кра­савец мужчина», как «первый любовник», если воспользоваться ар­хаичной, но в данном случае справедливой театральной терминологией.

Однако будем объективны: актеру, «увенчанному лаврами», есть из чего выбирать. И мы едва ли ошибемся, предположив, что за не­которые роли Стриженов брался и работал над ними без должной требовательности к себе.

Например, трудно понять, чем привлекла его роль Бестужева в фильме «Северная повесть» — роль заведомо хо­дульная. Может быть, это произошло под гипнозом литературного первоисточника — чрезвычайно эмоционального и лирического произ­ведения К. Паустовского?

Это можно понять; но если -это так, то уди­вительно, что актер ничего не сделал, чтобы оправдать свой выбор. Бестужев Стриженова оказался старым знакомым для зрителя: что бы он ни делал и ни говорил — внешне все правильно, все хорошо, но исполнено это с ложным пафосом, с многозначительностью, которая раздражает, ибо ничего за собой не содержит.

Бестужев стал «розовым героем», схожим с персонажами и таких фильмов, как, например, «Бессонная ночь» или «Наследники».

Без серьезных творческих поисков сделан актером и интересный образ Гринева в «Капитанской дочке». Гринев многим напоминает прежние роли Стриженова. А отличается только одним — он глуповат. Создается впечатление, что актер слишком прямолинейно воспринял слова дядьки Савельича, называющего барича «дитятей».

В «Капитанской дочке» мы впервые увидели, как прекрасный актер обкрадывает сам себя, используя привычные, проверенные «на пуб­лике» приемы. И видеть это было обидно и тревожно. Про Гринева не скажешь — здесь нечего играть.

В списке побед Стриженова есть роли несравненно беднее по материалу, по возможно­стям, например Афанасий Ни­китин в «Хождении за три моря».

Авторы первого индо-совет­ского фильма отказались от сквозного традиционного сю­жета. Взяв за основу путевой дневник Афанасия Никитина, они составили фильм из отдель­ных сцен и эпизодов, сменя­ющихся по мере передвижения Афанасия по дорогам Древней Руси и Индии. Идет тверичанин через моря и земли, и каж­дый шаг — это новое место действия, другие действу­ющие лица...

Оригинальный прием, конечно, однако актеру в са­мом деле нечего было играть. Кроме того, сцена­ристы не проявили доверия к актеру и заставили его произносить много слов там, где ему хватило бы взгляда, усмешки, жеста. Роль оказа­лась и малодейственной и многословной.

Но, несмотря на это, Стриженов создал привлекательный и убеди­тельный образ великого пу­тешественника, преодолев его статичность и иконописность.

Вспомним, как в первых кадрах Стриженов разоча­ровывал зрителя. «Этот ху­дой, такой молодой и неза­дачливый человек, закутан­ный в бараний тулупчик, — Афанасий Никитин?», — с сом­нением спрашивал сначала зритель. Но вот еще несколь­ко кадров — и сомнение сме­няется радостным чувством удовлетворения, а затем и восхищением.

Афанасий Никитин в ин­терпретации Стриженова — очень скромный, простой, трезвый человек. В нем ни­чего нет от искателя приклю­чений, он лишен каких-либо внешних признаков героя. Даже попадая в острые и ро­мантические положения, он всегда естествен, сдержан в жесте и интонации, всегда предельно «за­землен». Очевидно, что приключения вызывают у Афанасия лишь до­саду. Но все же образ получился высоко героическим. Афанасий — герой не потому, что не испугался угроз Асад Хана или нападения татар, а потому, что в нем соединились лучшие человеческие свойства: он не только скромен и прост, но еще и отзывчив и добр, настойчив и мужествен, у него открытое для дружбы сердце.

Как получается такой яркий, сочный образ? Можно разобрать ак­терскую технику, проанализировать каждый жест и каждую интонацию, но главным будет не техника, а нечто другое — творческий ого­нек, освещающий каждое движение и поступок актера. Творческий огонек, внезапно потухший при исполнении более «выигрышных» ро­лей Гринева и Бестужева.

Пусть никогда не гаснет этот огонек! С ним ведь даже «минутные», эпизодические роли, как, например, роль пленного из фильма «Оптимистическая трагедия» становятся событием и западают в память зрителя.

Но бывает и так, что актер творит с огоньком, с полной отдачей и напряжением сил, а образ не волнует зрителей, оставляет их равно­душными. Так бывает, когда роль трактована неправильно, когда образ не соответствует своей литературной первооснове (если фильм — экранизация) или прочно установившимся представлениям о нем. Так бывает, и ошибки такого рода, очевидно, неизбежны в творчестве каждого ищущего артиста, но от этого они не становятся менее до­садными.

... С большим успехом по экранам прошла «Пиковая дама» — хо­рошо поставленная, с удачным подбором актеров и дублирующих их певцов киноопера. Стриженов—Герман, по общему мнению, затмил всех актеров и героев фильма.

Все так, Стриженов, бесспорно, великолепен в роли Германа. Но это скорее внешнее великолепие. Ведь Герман — один из самых слож­ных пушкинских образов, на протяжении века он много раз и по-раз­ному трактовался в искусстве. Было время, когда «Пиковую даму» называли просто петербургским анекдотом, а Германа — маньяком; было время, когда этот рассказ определили как первое в русской ли­тературе ирреалистическое и даже мистическое произведение; и было время — ровно сорок пять лет назад, — когда первые великие русские мастера кино — Яков Протазанов и Иван Мозжухин — трактовали на экране «Пиковую даму» как острое реалистическое произведение, разоблачающее мир стяжательства.

Кажется, что фильмы 1916 и 1960 года нельзя сравнивать — кино за это время прошло больший путь, чем живопись от наскальных рисун­ков неандертальцев до полотен мастеров Возрождения.

Тем не менее Герман Мозжухина был для своего времени более глубоким в фило­софском плане, более содержательным и понятным зрителям чело­веком, чем Герман Стриженова. Мозжухинский Герман представал одновременно как герой далекой эпохи и как человек с устремлени­ями и страстями, очень понятными каждому зрителю. Маленький чело­век, в сущности, несмотря на «профиль Наполеона и душу Мефисто­феля», он охвачен неистовой жаждой обогащения. Все средства хо­роши, лишь бы стать богатым и сильным, лишь бы войти в число хозяев жизни. Через образ Германа авторы экранизации 1916 года разоблачали мир алчности, показывали недопустимость индивидуали­стического, волчьего пути в жизни. Образ Германа в исполнении Моз­жухина не только сохранял черты, которыми наделил его Пушкин, но и очень полно отражал типические свойства «рыцарей наживы», хищников и спекулянтов, расплодившихся в годы первой мировой войны.

В образе, созданном Стриженовым, нет подобной философской наполненности, нет и переклички с современностью. По форме это, повторяем, блестящая работа, но ее содержание весьма тривиально.

Вызвал возражения и Мечтатель, сыгранный Стриженовым в свое­образном и спорном фильме И. Пырьева «Белые ночи», хотя актер и показал в этой трудной роли свое искусство перевоплощения, умение тонко и правдиво передавать сложную гамму противоречивых чувств и мыслей героя.

Принципиально важной в творчестве Стриженова нам кажется роль капитана Дудина в фильме «В твоих руках жизнь», посвященном под­вигу саперов, разминировавших оставленный фашистами склад бое­припасов в Курске.

Это была первая встреча актера с современностью. От ее успеха зависело очень многое. Ведь к тому времени Стриженов уже прочно был занесен в список исполнителей «книжных» героев, — автору этих строк самому приходилось слышать, как сценаристы и ре­жиссеры в беседах «примеряли» на него и роль В. Белинского, и Мо­риса из «Всадника без головы», и Андрея Кожухова из одноименного романа Степняка-Кравчинского, и т. п. Роли же современников счи­тались «не его амплуа».

Стриженов разбил это предубеждение, создав душевно красивый и полнокровный образ советского офицера — нашего современника. Заметим при этом, что никаких предшественников в этом у него не было. В кино немало создано ярких и запомнившихся образов офи­церов Советской Армии, но исключительно в фильмах, рассказы­вающих о событиях Великой Отечественной войны. В картинах же о мирных буднях армии мы видели преимущественно плохих солдат, которых перевоспитывают в солдат хороших этакие «голубые» и «ро­зовые» офицеры-резонеры. После выхода «В твоих руках жизнь» воины Советской Армии с удовлетворением писали, что впервые они увидели в фильме правдивый и близкий им образ офицера.

В этом фильме много интересных, мастерски проведенных Стри­женовым сцен, напомним лишь одну, которая кажется нам и лучшей и труднейшей.

... Склад боеприпасов обследован. Установлено, что снаряды и бомбы не подлежат разминированию. Их нужно взрывать на месте. Но это значит, что будет разрушен большой квартал новых жилых до­мов, новые предприятия; это значит, что тысячи людей останутся без крова.

Осмотрев склад, Дудин идет домой по вечерним улицам города. Идет медленно, устало, заглядывая в раскрытые по-летнему окна, прислушиваясь к обрывкам разговоров, долетающих до него. В од­ном окне юноша склонился над чертежами, в другом — молодая мать укладывает спать ребенка; вот дружная большая семья сидит за ужином, здесь свадьба, и смущенный жених осторожно целует невесту под крики «горько». Люди не знают, какая грозная опасность нависла над их покоем, их счастьем. Сдвигаются брови у Дудина, крепнет шаг, решительные складки залегают у рта: рождается решение спасти го­род, сберечь мир и счастье людей...

Это просто и это трудно — так играть. Весь проход без единого слова, без всякого диктора и «закадрового голоса», однако зритель буквально видит каждую мысль героя, понимает все его чувства. Роль капитана Дудина кажется нам мостиком в будущее этого актера.

И мы будем с нетерпением ждать встреч с героями современности, воплощенными Стриженовым. Романтический и героический склад его таланта как нельзя более соответствует образам наших современни­ков. И мы не сомневаемся, что лучшая роль Стриженова — не на стра­ницах старых книг, а среди нас" (Соболев, 1964).

(Соболев Р. Олег Стриженов // Актеры советского кино. Вып. 1. М.: Искусство, 1964: 162-172).