Недавно один из ДЗЕНовских блогеров, автор канала «Тайный фотограф Москвы», попросил меня рассказать о том, как устроены государственные архивы.
Разговор вышел далеко за рамки этой темы и принял личный характер. Этот автор – его имя Олег Пан – стал расспрашивать меня, что за люди выбирают работу архивиста, и как я сам пришёл в эту не совсем обычную профессию. Поэтому интервью растянулось аж на четыре части:
На самой интересной точке наша беседа остановилась – лимит текста и так превзошёл все рамки ДЗЕНовских статей. Но в конце беседы я пообещал Олегу и его читателям, что на своём канале я обязательно расскажу о том, что произошло дальше.
И вот я выполняю своё обещание.
Итак, в 1980 году я – человек с техническим образованием, работавший на большом производстве в должности старшего инженера-механика, получавший неплохую по тем временам зарплату 160 рублей – вдруг сделал резкий поворот в своей жизни. В возрасте Иисуса Христа решил переквалифицироваться «из физиков в лирики», из технарей в гуманитарии. Поступил в Историко-архивный Институт и одновременно перешёл на работу в Центральный государственный архив звукозаписей на очень скромный оклад в два раза меньше прежнего.
Почему именно туда?
Совершенно случайно. Просто наткнулся в газетном объявлении на вакансию. Хотя, в звукотехнике я немного разбирался - в юности играл в рок-группе «Немо-бит» в Московском лесотехническом институте и был страстным меломаном: собирал грампластинки (классическую музыку, эстраду и рок) и не жалел денег на дорогие проигрыватели.
А когда в начале 70-х годов я работал в Останкинском телецентре механиком по студийной аппаратуре, то всё время тёрся среди звукооператоров и инженеров-акустиков. И даже закидывал удочку насчёт работы звукорежиссёром. Но главный звукорежиссёр телецентра, суровая немолодая женщина, быстро охладила мой порыв – для этого необходимо было высшее музыкальное образование. А у меня за плечами была лишь музыкальная школа, да и то, незаконченная.
В общем, юношеские увлечения совпали с моей новой работой.
В хранилище механической звукозаписи, где я работал заведующим, лежало 130 тысяч грампластинок. И примерно столько же матриц для их производства под названием «граморигиналы». Как хорошо, что эти матрицы попали в архив, ведь благодаря этому, сейчас можно повторить тиражи дореволюционных пластинок более, чем вековой давности.
Там я трудился десять лет, и в 1992 году моя коллега Надя Прохоровская, работавшая в Московском городском архиве общественных движений, предложила перейти к ней заместителем начальника отдела комплектования.
Это был бывший партархив Москвы, где хранились документы всех партийных и комсомольских организаций города.
Там лежало даже личное дело Бориса Николаевича Ельцина – ведь до того, как стать Президентом России, он возглавлял московский горком КПСС. Не стану здесь рассказывать как в 1991 году едва не погибли документы ЦК КПСС, которые работники этого главного партийного штаба хотели уничтожить, но так и не успели это сделать. Это я очень подробно описал в том интервью Олегу Пану.
Но вот компартию запретили, и партархив Москвы стал называться Центральным архивом общественных движений. Он переключился на собирание и хранение документов многочисленных политических организаций, которые тогда в столице возникали одна за другой. Правые и левые, ультрарадикальные и христианско-демократические, анархические и национал-шовинистические. Каждый более-менее харизматичный политик собирал вокруг себя группу единомышленников и называл эту тусовку «партией», «фронтом» или «национальным общественным движением».
А так как я в силу своего природного любопытства таскался по всяким митингам, собраниям и съездам этих партий и как-бы «варился» в этом политическим бульоне, моя кандидатура и привлекла внимание коллег-архивистов, которые были несколько ошарашены таким обилием совершенно независимых новых общественных организаций.
Причём их маргинальные лидеры ничего не понимали ни в делопроизводстве, ни в хранении своих документов, ни во взаимоотношении с государственными архивами.
Профессионалам, которые всю жизнь занимались сбережением документального наследия страны, было совершенно ясно, что, если не предпринять срочные меры, через пару лет от этих многочисленных контор «Рога и копыта» не останется никаких следов. И нужно срочно любыми путями собирать их документы.
Потребовалось некое связующее звено между государственной архивной службой и стихийно-возникшими крупными и мелкими политическими альянсами. Таким звеном и стал отдел комплектования Центрального архива общественных движений Москвы (ЦАОДМ).
Не появись такой государственной структуры, сейчас невозможно было бы изучать документы этих десятков «движений», «союзов» и «фронтов», определявших политическую жизнь того времени. Все их материалы сгинули бы в реке времени, и потомки не смогли бы узнать ничего о том бурлящем политическом котле девяностых годов.
Сотрудники нашего отдела Алексей Автократов, Кира Быкова, Василий Николаевич Пархачёв дневали и ночевали в партиях, которые они курировали. Сидели на их съездах, ходили на митинги, помогали составлять документы, объясняли основы делопроизводства, формировали внутренние архивы. И это приносило свои плоды. Политики, которые ещё вчера наотрез отказывались передавать в руки государства свои материалы, постепенно смягчали своё неприятие и передавали на госхранение свои пока ещё небольшие массивы партийных документов, пропагандистскую литературу, листовки и газеты.
Некоторые из этих организаций выросли в крупные политические партии, например, ЛДПР или «Яблоко». Некоторые – даже какое-то время были правящими партиями: «Демократический выбор России», «Отечество» или «Наш дом Россия», однако со временем исчезли с политической сцены.
Существовало и множество мелких движений самого разного окраса. Одних только «коммунистических партий» имелось не меньше пяти штук. Похожие друг на друга, как однояйцевые близнецы, они сливались, распадались, примыкали к каким-то блокам, союзам, ассоциациям. В общем, было их в тогдашней Москве, как блох на собаке.
Вот лишь малая часть этих политических сообществ. Спектр – от крайне левых до ультраправых.
Все эти организации сдавали в столичный Архив общественных движений не только традиционные бумажные документы, но и множество своих фотографий, видеозаписей и компакт-кассет.
Звукозаписи, поступавшие в архив, составили в этом списке исторических источников особое место.
Взять, допустим, такое событие, как штурм Белого дома и драматическая ночь 3 сентября 1992 года, когда разъярённая толпа штурмовала телецентр «Останкино». В архиве теперь хранятся десятки фонограмм, сделанных внутри Белого Дома, и аудиоинтервью с участниками событий, записанные по горячим следам.
Потомки смогут услышать голос солдата из дивизии Дзержинского, который перешёл на сторону защитников Верховного Совета, и ночные передачи радиостанции «Радио Парламент». Воспоминания баркашовцев, уходящих подземными коммуникациями из этого здания, когда по нему начали стрелять танки. И повествования простых москвичей – тех, кто ночью кидал «коктейли Молотова» в здание телецентра.
Помню один эпизод из этих рассказов – самая первая бутылка с зажигательной жидкостью случайно подожгла машину одного из экстремистов, атакующих телецентр. «За что боролись — на то и напоролись!» - с горечью говорил этот человек.
Поток этих уникальных не совсем традиционных для историков документов навёл начальника Мосгорархива Алексея Самсоновича Киселёва на мысль – а нельзя ли его подчинённым не только хранить подобные материалы, но и самим фиксировать бурную общественную жизнь?
Он собрал несколько энтузиастов, готовых стать такими историческими репортёрами, добился у мэра Лужкова финансирования своей идеи – и колесо завертелось!
Купили дорогие фотоаппараты с кучей разных объективов, профессиональную камеру «Бетакам», осветительные приборы, видеомагнитофоны. Смонтировали звукозаписывающую студию с очень приличной аппаратурой. Выпросили в мэрии комплекс для видеомонтажа – один из пяти, подаренных Лужкову Фондом Сороса.
Придумали для этого необычного творческого коллектива официальное название – "СЕКТОР ИНИЦИАТИВНОГО ДОКУМЕНТИРОВАНИЯ". В него вошли два профессиональных фотографа, видеогруппа из трёх человек, и один звукооператор – им был я.
Мне поручили делать аудиозаписи с всевозможных политических тусовок: митингов, съездов, пресс-коференций. А кроме того – брать интервью у столичных политиков. И собирать воспоминания москвичей о каких-то забытых событиях прошлых лет. То, что потом стали называть «устная история».
Вот, например, все мы знаем, что старший сын Сталина Яков Джугашвили попал в немецкий плен летом 1941 года. Однако мало кому известно, что спустя ровно три года едва не попал в плен и младший сын Иосифа Виссарионовича Василий, который в то время был командиром 3-й гвардейской истребительной авиадивизии.
Об этом мне рассказал непосредственный участник этого события, тоже в тот день чудом избежавший плена, лётчик-истребитель Владимир Дубровский.
Но самой удивительной историей был рассказ академика архитектуры Николай Кима о том, как ещё за неделю до официального начала Великой отечественной войны немецкая авиация отбомбилась по нашему аэродрому «Ваенга-2» под Мурманском. При этом погибло очень много бойцов из 519-го отдельного дорожно-строительного батальона, которые строили этот аэродром.
Никаких заявлений советского правительства, никаких нот протеста в ответ на эту бомбардировку не последовало.
И как теперь, скажите, воспринимать слова товарища Молотова, сказанные им по радио 22 июня: «Этот акт нападения фашистской Германии на СССР является неслыханным в истории вероломством.»? Какое же это «вероломство», когда ещё за неделю до того бомбардировщики Люфтваффе совершенно недвусмысленно продемонстрировали свои цели?
И зачем дискутировать – вовремя или не вовремя Сталин и наш Генштаб привели в боевую готовность войска приграничных округов. Ведь Гитлер своей бомбардировкой просто в открытую дал всем понять, что война неизбежна.
Я сначала даже засомневался в правдивости слов старого человека. Но присутствовавший вместе со мной на этом интервью сотрудник Музея обороны Москвы Владимир Карпов резонно заметил:
«Для чего Киму что-то выдумывать? Академик, лауреат Государственной премии, пять золотых медалей ВДНХ за достижения в области архитектуры. Это же не какой-то алкоголик из подворотни».
Позже этот рассказ опубликовала газета «Ветеран», и я перестал сомневаться.
У меня ранее уже была похожая ситуация.
97-летний ветеран советской Полярной авиации Алексей Кирилин рассказал мне под запись на магнитофон об одном драматическом случае, произошедшем в 1940 году на дальней арктической метеостанции «Остров Генриетты». Там один гидролог сошёл с ума, схватил топор и пошёл махать им направо и налево – ранил двух своих товарищей, но был застрелен четвёртым зимовщиком.
Эту историю я разместил на очень авторитетном интернет-форуме «Полярная почта». И сколько же разгневанных комментариев получил в ответ.
«Это всё враньё! Гоните старого брехуна в шею! Такого не было и быть не могло! Даже в музее Арктики и Антарктики не знают о подобном случае!» - писали люди.
Пристыженный, я скромно помалкивал. Да и что можно было сказать в своё оправдание? Вернее, не в своё, а в оправдание старого бортмеханика, который к тому же к этому времени умер.
А потом кто-то из участников того интернет-форума, работая в Государственном архиве экономики, в фонде Главсевморпути совершенно случайно наткнулся на радиограммы с острова Генриетты, которые полностью подтверждали рассказ Алексея Ивановича. И выложил тексты этих радиограмм рядом с моей публикацией.
Ура! Наша репутация была спасена.
Так и в случае с этой бомбёжкой аэродрома «Ваенга-2». Чем чёрт не шутит? Вдруг кто-то из историков, изучая предвоенные документы Штаба ВВС Северного флота, наткнётся на донесения командира 519-го отдельного строительно-дорожного батальона лейтенанта Коробова о налёте гитлеровской авиации 15 июня 1941 года? И слова старого архитектора получат документальное подтверждение...
Со своим репортажным магнитофоном «Sony» я объездил всю Москву.
Этот безотказный японский аппаратик зафиксировал голоса тысяч людей. Простых рабочих и бывших партийных руководителей, литераторов, композиторов и исполнителей, вдов писателей или художников. Сейчас, вновь прослушивая свои интервью тридцатилетней давности, я поражаюсь – какие умные и грамотные вопросы задавал тогда. Мне кажется, 30 лет назад я знал гораздо больше того, что знаю сейчас.
Некоторые фронтовики приезжали в мою студию на Международной улице – им было комфортнее беседовать там, а не в домашних условиях. А когда о нашей инициативе узнали в Комитете ветеранов войны, то тоже стали присылать сюда своих стариков – и мужчин, и женщин.
Сотни часов звучания, километры магнитной ленты, тысячи событий отечественной истории, о которых никто не знал, пока эти «свидетели века» не сели к архивному микрофону.
Причём у меня была полная свобода действий.
И я, пользуясь своими наработанными связями во всевозможных партиях, легко получал от них приглашения и аккредитации на съезды, конференции и круглые столы. Иногда даже замечал, что из представителей СМИ на таких мероприятиях я работаю один, и аудиозапись, которую я делаю, останется уникальным свидетельством происходящего.
Начальство сделало мне аккредитацию даже в Госдуме, и там я тоже записывал выступления лидеров фракций и рядовых депутатов. В том числе знаменитое выступление Солженицына о том, «как нам обустроить Россию».
Какие самые популярные места политических тусовок были в Москве в то время?
Ну, конечно, Парламентский центр – огромное было здание на углу Цветного и Рождественского бульваров (сейчас на его месте роскошный жилой комплекс «Легенда Цветного). Много всяких мероприятий крупные политические партии проводили в Колонном зале Дома Союзов. Проправительственное движение «Наш дом – Россия» полюбило киноцентр на Красной Пресне. Жириновский организовал свой II-й съезд ЛДПР в Центральном Доме туристов. Гайдар – несколько форумов движения «Демократический выбор России» провёл в гостинице «Измайлово».
А вот самый первый, учредительный съезд «Единой России» почему-то состоялся в кинотеатре «Россия». Много я видел подобных политических собраний в Москве, но вот, чтобы с такими мерами безопасности – в первый раз.
Участники и гости съезда, конечно, были категории «VIP», однако все терпеливо стояли по полчаса в фойе в очереди к металлодетекторам. Передо мной в этой длинной извилистой цепочке людей стоял депутат Госдумы Андрей Исаев, которого я хорошо знал и записывал на подобных тусовках года с 1993-го. Ныне ярый патриот-государственник, он в начале девяностых годов примыкал к маргинальной партии анархо-синдикалистов и был сторонником Нестора Махно.
И мы оба удивлялись – отчего это сегодня такие невиданные ранее строгости.
Потом стало понятно, отчего: на этом съезде впервые на публике появился Путин, который до того момента старался не «светиться» на подобных общественных мероприятиях. Именно в тот день 1 декабря 2001 года мне как-то подсознательно стало ясно – демократически-либеральной вольнице приходит конец, грядут новые, более суровые времена с полным контролем спецслужб.
Работал я без всякой ангажированности. Был, так сказать, всеяден. Сегодня записывал митинг коммунистов, завтра – съезд гайдаровской партии, послезавтра – пресс-конференцию Национально-патриотического Фронта «Память» или интервью с главным редактором газеты «Черная сотня» Александром Штильмарком.
Вот когда пригодились мне советы наших профессоров Историко-архивного института, учивших своих студентов:
«Историк-архивист не имеет права на свои политические оценки событий. Слишком много документов было в СССР в свое время уничтожено по классовым признакам. Добру и злу внимая равно-душно, вот ваша идеология. Не равнодушно в смысле безразлично, а именно так, через дефис, то есть отстраненно от своих личных оценок. Ибо для вас самое главное – сохранить документ для потомков, спасти его от забвения. И неважно, кем он был создан: красными или белыми, монархистами или эсерами...».
Эта отстранённость очень помогала мне, когда приходилось взаимодействовать с лидерами таких одиозных организаций, как тот же НПФ «Память». Я никогда не скрывал от них своих либеральных взглядов, но, может быть, как раз честность с моей стороны и позволяла добиваться ответного доверия. Помнится, что пресс-секретарь этой ультранационалистической организации Александр Поткин (Белов) даже учил меня старинному русскому рукопожатию – не за кисть руки, а за запястье.
Я сделал несколько записей во Фронте «Память». В полуразрушенной Марфо-Мариинской обители они проводили публичные лекции по богословию. На Всероссийском монархическом съезде в 1995 году Дмитрий Васильев выступал с очень интересным и содержательным докладом о роли монархии в истории нашей страны.
А через несколько лет он в какой-то школе в районе метро «Памяти 1905 года» встречался с избирателями, когда выдвинул свою кандидатуру на пост мэра Москвы.
И один раз я был в его штаб-квартире на Валовой улице – это Садовое кольцо, неподалёку от метро «Добрынинская». Старинный купеческий особняк, кажется, в три этажа. Просторная бывшая коммунальная квартира. Дмитрий Васильев – огромный толстый человек, с отёчными «слоновьими» ногами и сердечной одышкой, несостоявшийся актёр и успешный в прошлом фотохудожник – переселил оттуда своих соседей в другие квартиры и занял всю эту коммуналку.
Меня там поразила одна деталь. Она заставила как-то по иному взглянуть и на самого Дмитрия Васильева, и на деятельность его организации, которая считалась в либеральных кругах антисемитской и чуть-ли не фашистской.
Входишь в квартиру. Длинный коридор. Налево крохотная бывшая кухня, где была оборудована радиостанция «Память». Направо – гостевая комната.
И там по полу ползает кошка без задних лап! Чистенькая ухоженная кошечка. Но без задних лап, такой она родилась. Саша Поткин рассказал, что котёнка подбросили Васильеву несколько лет назад. И тот не смог его ни усыпить, ни тем более, выбросить. Оставил жить у себя дома.
Вы можете надо мной смеяться, но это что-то говорит о человеке. Да, маньяк и убийца Гитлер обожал свою собаку Блонди. Но это другое. Наверное, более гуманно было бы прекратить мучения несчастного котенка, сделав ему в ветеринарной клинике усыпляющий укол. И лично я так и сделал бы.
Но…
В общем, ушёл я тогда из штаб-квартиры Национально-патриотического Фронта «Память» в некотором смятении и раздумьях о том, что есть человек. Шёл к метро и вспоминал стихи Омара Хаяма:
Мы источник веселья — и скорби рудник.
Мы вместилище скверны — и чистый родник.
Человек, словно в зеркале мир — многолик.
Он ничтожен — и он же безмерно велик!