Автор — Лео Мейер (Leo Meyer)
Перевод и иллюстрации — Евгений А. Стюарт (Eugene A. Stewart)
Первая мировая война близилась к своему завершению. Последний кайзер Германии и король Пруссии сложил с себя высокие полномочия и бежал через границу в Голландию. Люди же, со всеми их страданиями и растущей бедностью, остались далеко позади. Давно назревавшую вспышку революции теперь уже нельзя было ни остановить, ни избежать.
Хаос, с которым Германия прежде никогда не сталкивалась, давал о себе знать повсеместно. Многолюдные улицы Инстербурга в некоторой степени отражали то, что происходило в крупных городах империи. Из самого безобидного здесь также получила распространение популярная «игра» по срыванию чёрно-бело-красных кокард. Повсюду носились целые толпы гражданских с повязками на рукавах и тех, кто всё ещё носил обезличенную военную униформу, в попытке «просветить» возвращавшихся с фронта солдат, либо заставить их добровольно снять с себя национальную символику, столь внезапно ставшую нежелательной.
Такое осторожное и почти дружеское предупреждение вряд ли кто осмеливался проигнорировать. Я понял, что скоро наступит и моя очередь, что вскоре и подтвердилось. Мне также оставили право выбора. Поскольку я больше не заботился о маленькой круглой вещице, потерявшей уже свою ценность, то добровольно снял её, после чего мне позволили продолжить свой путь.
Однако, пройти мне удалось не так далеко. Появился мой приятель из спортивного клуба «Пруссия», в котором мы много лет состояли активными членами — учитель Вейдеман. Увидев меня в униформе, он просиял и протянул руку, желая поприветствовать. Он уже почти пожал мою руку, как заметил пустое место на фуражке, где ещё недавно была прикреплена кокарда. На его лице моментально отразилось бурное неудовольствие, и немецкий господин негодующе зарычал: «Человек, который без стыда осмелился сорвать с себя кокарду, не заслуживает моего приветствия!» Чтож, я мог вполне обойтись в этой жизни и без его сомнительной дружбы.
И вот этот учитель Вейдеман, с которым я впоследствии столкнулся на улице во второй раз, улыбаясь подошёл ко мне, и смущённо попытался взять меня за руку, что я намеренно проигнорировал. Переполненный радостью и, как мне показалось почти восторженно, он сообщил мне, что недавно стал депутатом рейхстага от социал-демократической партии. Вот такой вот ренегат! В английском лексиконе есть более ёмкое слово для этого — turncoat, то есть тот, кто по своему желанию может переодеться для собственной выгоды (в русском языке для этого существует термин — переобуться — Е.С.).
Что, интересно, стало с ним в следующую эпоху «Тысячелетнего Рейха»?
Ещё не так давно моя мать и мы, трое детей, вернулись в наш родной город после ухода русских, последовавшего после блестящей победы Гинденбурга при Танненберге. В тот момент мне было 14 лет, и в моих детских глазах светился идеализм немецкого мира. Я очень переживал за своего отца, которым очень гордился, и которого только что наградили Железным крестом как служащего ландштурма за проявленную им храбрость и отвагу в битве при Даркемене. Я роптал на свою судьбу, что мне, в силу моей молодости, не доведётся поносить немецкую униформу. Газетные сводки ежедневно пестрели восторженными и радужными описаниями боевых действий. А тут ещё и великая победа Гинденбурга при Танненберге, благодаря которой мы вернулись домой.
Мы жили в квартире по адресу Обермюленштрассе 9/10 (на этом месте сейчас «Поле чудес» — Е.С.). Комнаты, к моменту нашего возвращения, были в полном беспорядке, но ничего не было украдено или сломано. Некоторое найденные предметы оказались не нашими, а часть наших пропала. Однако, поскольку другие обитатели нашего дома жаловались на те же проблемы, то вскоре мы обнаружили, что взаимный обмен способен быстро восстановить прежнее статус-кво.
Уже на следующий день после нашего возвращения я решил навестить своих бабушку и дедушку, живших на Прегельштрассе. Как я уже успел упомянуть, в то время мы жили на Обермюленштрассе 9/10, в доме пекаря Штрунка. Таким образом мой путь пролегал сначала по Реформиерте-Кирхенштрассе (ныне ул. Госпитальная), мимо кузницы Лангмана, из которой уже не раздавалось привычного стука молотков, мимо синагоги, находившейся напротив лавки гробов Грау и детского сада, чей суровый и отталкивающий фасад, впрочем, не вызывал во мне негативных чувств.
На углу улицы я свернул налево на Генеральштрассе (северная часть ул. Пионерской), которая особенно привлекала меня в детстве. По левую руку здесь находилась кофейно-шоколадная лавка Вольффа чей ассортимент поражал обилием таких замечательных сладостей как любого вида конфеты, шоколад и печенье. Дойдя до конца улицы, там, где она соприкасалась с Альтер Маркт, я притормозил, как это случалось и до этого, перед «паккамерой» Гутовски, пытаясь найти на земле обронённые кассовые чеки, но понял, что и это заведение закрыто. С кассовыми чеками дела обстояли следующим образом — моя мама часто совершала покупки в этом магазине, но чеки не хранила. Поэтому я просил её отдавать их мне, что она с радостью и делала. За сумму в 25 марок по этим чекам, можно было получить бонусные 50 пфеннигов. Чтобы поскорее набрать эти заветные 25 марок, мы, дети, подбирали небрежно выброшенные покупателями чеки. Мы всегда ходили около этого магазина, устремив свои глаза в землю, напоминая птиц, высматривающих зерно. Бонус в 50 пфеннигов незамедлительно конвертировался в сладости.
Затем я пересёк Альтер Маркт, на которой во время оккупации в годы Первой мировой войны русский генерал фон Ренненкампф устроил парад своих войск. Многие, возможно, помнят это памятное зрелище. Здесь же многие годы каждое воскресное утро проводились военные концерты, главным образом в исполнении 45-го пехотного полка. Молодой мир Инстербурга, как и часть старшего поколения, стекался на эти концерты в своих лучших нарядах, как правило в надежде обрести новых друзей или подруг. Музыкальное сопровождение являлось для них лишь второстепенным фоном. Непрерывная цепочка из групп по 2-3 человека доходила до середины площади, затем ненадолго поворачивала и возвращалась обратно, создавая таким образом непрерывный цикл.
Расстояние между этими двигающимся навстречу друг другу колоннами было ничтожно мало. Это позволяло нам приветствовать и перешучиваться с нашими друзьями, или лучше сказать подругами, не повышая при этом голоса. Ну, или просто одаривать их своей улыбкой.
По Прегельштрассе (ул. Прегельная) я скорее бежал, нежели медленно шёл. На повороте, наискосок от начальной школы для девочек, всё ещё высилась ликёрная фабрика Вольфганга, ныне тоже закрытая. На некоторых зданиях ниже по улице висевшие призывы и распоряжения русского коменданта к оставшемуся в городе населению заменялись прокламациями недавно назначенного немецкого коменданта подполковника Юге.
Годы летят как стрелы! Мы увязли в войне и с каждым днём приходило всё больше и больше похоронок. Армейские сводки становились всё более расплывчатыми. Упоминание о захвате крупных вражеских подразделений стало ежедневной нормой. Уже тогда я придерживался мнения, что военные статистики, если бы им дали волю, с лёгкостью могли бы утверждать, что мы сражаемся с армиями призраков как на восточном, так и на западном фронте, поскольку согласно их подсчётам все вражеские войска, в своём первоначальном составе, уже давно должны были находиться в немецком плену.
В то время ещё было можно подписаться на ряд нейтральных иностранных газет, в том числе и на франкоязычную Journal de Geneve, которую я заказал в инстербургском печатном агентстве, считая, что необходимо выслушать обе стороны. Из неё я узнал, что, с некоторыми оговорками, от немецкого народа утаивали правду и что военное положение Германии, равно как и экономическое из-за британской блокады, выглядело не очень обнадёживающе, и впереди назревал серьёзный кризис.
Не только я сам, но и мой старый друг Эрнст, нынешний доктор юридических наук Эрнст Эш в Нью-Йорке, с которым я долго муссировал эту тему и иногда спорил, разделял мои взгляды.
И именно в это тяжёлое время на дом его родителей обрушилось нежданное несчастье. Его отец, известный и всеми уважаемый учитель Эш, скончался. Я помню похоронную процессию, которая медленно двигалась по Гинденбургштрассе (ул. Ленина), и Эрнста в сопровождении священника. Он шёл с опущенной головой и был очень бледен, а на его руке была повязана чёрная траурная лента. Я не мог сдержать своего глубочайшего сочувствия, расплакался и просто убежал.
Признать безосновательным то тяжёлое военное и экономическое положение, в котором оказалась Германия в результате своей агрессии, я никак не мог, но чувствовал, что стремление служить родине в её борьбе за существование, которое копилось во мне долгие годы, ничуть не уменьшилось. Поэтому, едва мне исполнилось восемнадцать лет, я вызвался добровольцем. Как я и надеялся, меня взяли и направили в 3-й кирасирский полк в Кёнигсберге, а затем в 12-й уланский полк в Инстербурге.
Как я уже отмечал в начале этого рассказа, для многих эта война закончилась внезапно и неожиданно. Но отнюдь не по причине нелепой легенды об ударе ножом в спину. Немецкий генеральный штаб того времени никоим образом не был заинтересован в том, чтобы признавать, что немецкие солдаты, чья храбрость остаётся бесспорной, когда-либо потерпят решительное поражение от противника. Поэтому компетентные люди не возражали против того, чтобы эта злонамеренная клевета была опровергнута известными им фактами. Они уже мыслили будущим. И теперь все знают, как всё закончилось!
Полные лишений долгие годы войны создали в оставшихся дома и сидящих в окопах людях эмоциональные запреты, подавляемые военным положением. Разворачивающаяся же сейчас революция прорвала искусственные барьеры и захлестнула замкнутое общество, которое за четыре года набралось решимости изменить свой пуританский образ жизни.
Тут же, словно грибы после дождя, повсюду стали появляться всевозможные увеселительные заведения, словно желая наверстать упущенное в столь ограниченном образе жизни недавнего прошлого. Вместе с вернувшимися с фронта солдатами люди танцевали, играли в азартные игры, много пили, спорили и предавалась всему, что недавно считалось необузданным и безрассудным развлечением.
Ко всему этому добавлялись различные предвыборные кампании с сопровождавшими их комическими оплошностями и перебранками, вызывавшими бурное веселье у тех, кто был равнодушен к политическим интересам, и возбуждавшими чрезмерное рвение в рядах непосредственных участников. Я же пребывал в восторге, стремясь посетить собрания каждой из политических партий, зачастую вместе со своим другом Эрнстом. Меня до сих пор разбирает безудержный смех, когда вспоминаю одну историю, о которой хочу здесь вкратце поведать. Она случилась в Общественном доме на Нойер Маркт. Средь бушующего гвалта различных несогласных друг с другом партийных фракций, пришедших сюда повздорить, председатель собрания наконец смог добиться того, чтобы его голос был услышан:
«Товарищи! Настоящим я открываю собрание Независимой социал-демократической партии Германии. Даю слово товарищу Ресмеру!» - Медленно и с достоинством товарищ Ресмер, мужчина среднего роста и грубыми чертами лица, поднялся со своего места, оглядел переполненный зал, положил левую руку на бок, а правую приготовил для того, чтобы подчёркивать свою впечатляющую и «мудрую» речь — или, лучше сказать, грубые ругательства — жестикуляцией. Я предпочту резюмировать только его вступительные слова, которые воспроизведу полностью, дабы дать читателю представление о том, что из себя представляла остальная часть его «достойной» речи: «Товарищи!», одновременно он поднял правую руку к плечу, отведя большой палец назад (указывая на сидящих в зале), а его голос перешёл в крещендо: «Вот эти вот дрыщи...», ну и так далее.
Каждая партия имела свои негативные стороны, будь то партия Гугенберга (Немецкая национальная народная партия — Е.С.) или Тельмана (Независимая социал-демократическая партия — Е.С.). Больше всего на этих собраниях было обычных зевак, пришедших просто поглазеть.
По левую руку от Общественного дома находились ресторанчик с танцевальной площадкой Бюхлера (Альберт Бюхлер, владелец театра Тиволи с 1914 по 1922 год — Е.С.) и театр Тиволи. Оба заведения в послевоенные годы, сопровождавшиеся страшной инфляцией, были как правило переполнены. Эрнст и я были там завсегдатаями, особенно когда там шли очередные оперетты. Всякий раз, когда ставили «Королеву чардаша» (в России известна как «Сильва» - Е.С.), я непременно оказывался там. Оперетта Имре Кальмана производила на меня просто магическое воздействие. Или в этом была повинна актриса Шарлотта Вёдиш? К сожалению, наши кошельки не могли сполна удовлетворить нашу культурную жажду. Даже стоячие места находились за пределами нашего бюджета. Но Господь милосерден! У входа в святилище свой ответственный пост занимала простодушная, но милая мамаша. Она не только проверяла входные билеты, но также продавала программки спектакля по 10 пфеннигов за штуку. Вскоре мы узнали, что она получала за них определённый процент от прибыли. К сожалению, получаемая ей с этого прибыль была совершенно мизерной. Тогда мы придумали план, который оказался весьма простым и вполне осуществимым.
Каждый раз она сияла от удовольствия, когда мы покупали у неё программку, отвлекая при этом от проверки наших билетов сторонней беседой, пока прочие театралы не начинали напирать сзади. Удовлетворённая продажей, она открывала нам дверь, чтобы посвятить себя следующим покупателям.
Такое мошенничество мы проворачивали только тогда, когда у нас недоставало денег на билет. В противном случае мы всегда оставались джентльменами и платили полную стоимость.
С некоторым беспокойством вижу, что снова ушёл от темы. Тем не менее, я не хотел бы завершать эту статью без тёплых воспоминания о наших уроках танцев. Бальные танцы, без современных вихляний туловищем, были крайне популярны сразу после войны. После долгих размышлений мы с Эрнстом поддаться веяниям времени, полагая, что овладение правильными танцевальными па принесёт только пользу нашей общественной жизни.
Преподаватели танцев в большом количестве рекламировали своё мастерство в ежедневных газетных объявлениях. Нам лишь оставалось выбирать, и свой выбор мы наугад остановили на господине Розе, бывшем кровельщике, который считал, что служа Терпсихоре получит большую прибыль, чем от своего прежнего ремесла. Будучи небольшого роста, с признаками надвигающегося ожирения, он носил фрак с чрезмерно длинными фалдами, что делало его весьма забавным. Впрочем, он оказался хорошим человеком, дружелюбным и вежливым. Курс стоил 25 марок, и они того стоили. Мы разучили вальс, польку, полонез, тустеп, танго, менуэт, кадриль и другие танцы. Конечно, нам, новичкам, было не так просто запомнить все па, которые мы считали непомерно сложными, а потому часто случалось, что мы, проходя по улице мимо домов, заходили в какую-нибудь парадную, и повторяли их. Впоследствии мы смеялись над такой секретностью.
Ещё большее и с трудом сдерживаемое веселье охватывало нас, когда мы без устали разучивали кадриль. При этом господин Розе выкрикивал инструкции на французском языке, которые из его уст доносились искажённым бормотанием, таким как «Schön die Dam'n» (chain de dames = дамская цепочка или дамский шен). Поскольку его знание французского стремилось к нулю, то он при этом пользовался справочным пособием.
Довольно скоро мы обзавелись узким кругом друзей и знакомых. Так, я очень хорошо помню Лизхен и её брата Ганса Кольбе (школьного приятеля), а также их матушку, выступавшую в качестве наставницы, к которой часто присоединялся их батюшка Кольбе, достопочтенный господин главный казначей. Также вспоминается столь же частый гость на танцах, как лихой главный казначей Крюгер, чей сын Отто тоже учился в средней школе. Нежную память храню о двух полных жизни сёстрах Висбар из Гросс-Гаудишкемена (ныне Краснополянское — Е.С.). Если бы в те времена проводились конкурсы красоты, то обе, несомненно, оказались бы в верхних списках.
Дамы, останавливавшиеся во время танцевальных вечеров в отеле «Дессауэр Хоф», том самом, где устроили себе временную штаб-квартиру русский генерал фон Ренненкампф и великий князь Николай Николаевич, изредка угощали нас напитками, обычно токайским вином. Пережили ли они последнюю войну?
На заключительном балу к нам присоединились два дорогих гостя, молодой господин Элерт и его сестра. Оба высокие, с тёмно-каштановыми волосами и завидно свежим цветом кожи. Получив годичный сертификат, молодой Элерт прошёл стажировку в Остбанке на Гинденбургштрассе, где впоследствии занял ответственный пост. Его сестра посещала лицей. Оба имели хорошее воспитание.
Их родители владели аттракционами на Нойер Маркт, среди которых были качели и карусель. Последняя часами приводилась в движение ходившей по кругу под аккомпанемент шарманки и щёлканье кнутов лошадью, после чего её сменяла другая уставшая лошадка. Всякий раз, наблюдая за тем, как мучают несчастных животных, я чувствовал себя не в своей тарелке, считая это варварством. В детстве я часто катался на карусели вместе с другими детьми, покуда приступ головокружения не заставил меня отказаться от этого глупого развлечения. Насколько мне известно, в Инстербурге существовала ассоциация защиты животных, но, как мне казалось, не была слишком активной. А ведь Элерты были далеко не единственными грешниками!
Семья Элертов была цыганского происхождения. Как я уже упоминал, их дети были хорошо воспитаны и родились в Германии. К сожалению, я более чем уверен, что спустя два десятилетия за сей непростительный «грех» они оказались жертвами политики «геноцида» (планируемого истребления целых народов).
Мои заключительные строки адресованы бравому крестьянскому парнишке по фамилии Хофер, чей брат занимался производством сыра где-то в глубинах провинции. По настоянию своего брата он забросил свою лопату куда подальше, чтобы помочь с продажей сыра в Инстербурге. Познакомился я с ним по какой-то случайности. Мне понравились его необычно протяжное восточно-прусское произношение и тягучая речь. Мы не так часто сталкивались друг с другом на улице. Когда же это происходило, то я с удовольствием наслаждался минутами разговора, лишённого жеманства и полного логики.
В своём очень ярком описании Обермюленштрассе (северная часть ул. Садовой), на которой жили мои родители, Шарлотта Кройцбергер пробудила во мне живые воспоминания и вернула меня в беззаботную юность. Когда же она упомянула Еву Бланк, дочь владельца магазина часов и золотых украшений, то я мечтательно улыбнулся, поймав себя на мысли о тогдашней своей застенчивости, переросшей в молчаливое поклонение её красоте. А ведь она была моей соседкой через два дома.
Несколькими домами далее жила семья почтового чиновника Хомма с тремя бойкими дочерьми (или двумя?) и сыном Феликсом. Это был неподдающийся подражанию персонаж. По окончании средней школы для мальчиков он получил аттестат зрелости, а затем начал строить свою карьеру в правительстве в Гумбиннене. Как она развивалась мне неизвестно. Благодаря нашему соседству мы стали добрыми друзьями. Его неизменно хорошее настроение и нескончаемый юмор являлись несомненным достоинством.
Автор — Лео Мейер (Leo Meyer)
Перевод и иллюстрации — Евгений А. Стюарт (Eugene A. Stewart)
При перепечатке или копировании материала ссылка на данную страницу обязательна. С уважением, Е. А. Стюарт