Старый город, как всегда, оживал вечерами, сияя фонарями вывесок, улыбаясь открытыми дверями трактиров и пабов, поминутно выплёвывая, как шелуху от семечек, нализавшихся клиентов. Бражники ползали по мостовой. Возле фонарей кружились ночные бабочки, которые призывно хохотали, заглядывая в иллюминаторы зеркально блестящих витрин. Эти мотыльки исчезали с рассветом, словно первые лучи могли стряхнуть последние краски с их и без того потрёпанных крылышек. Припозднившиеся мамаши вели своих дородных откормленных дочек за руки, недовольно цыкая, если последние сбавляли шаг, невольно засматриваясь на перья, шелка и яркие губы жриц любви.
Благонадёжные старухи, все как одна носящие клетчатые чепцы, пахнущие мышами юбки, седые усы, а некоторые – даже бороды и бородавки в самых неожиданных местах тащили под мышками давно усохших стариков в заплатанных штанах и непременной походкой рождественского гуся. Старики таращили, как совы, присыпанные мукой глаза, как совы же вертели головами, стараясь получше рассмотреть молодые тела, и нервно вздрагивали, когда их дражайшие половины замечали неровный блеск в глазах и сбившееся дыхание.
Везде люди. Толпы людей. Человеческая масса вокруг шевелилась, волновалась, разевала рты, вытягивала руки. Но измученной окровавленной девушке было не до них. Беглянка не походила на обычную нищенку, весь её вид твердил о том, что стряслась беда. Горожане же шныряли туда-сюда, старательно отводя взгляд, если Нежина пыталась к ним обратиться, считая, видно, и небезосновательно, что горести заразнее чумы. Город - вот он, но куда идти босой девушке в грязной рваной одежде так, чтобы не привлечь ненужное внимание и найти место, где ей не будет грозить опасность?
Нежина едва ползла окольными улицами, чтобы в случае опасности нырнуть обратно в лес и раствориться среди деревьев. Сперва она боялась, даже порывы завывающего ветра доводили её почти до потери сознания, но это длилось недолго. Оказалось, что когда страх доходит до некоей вершины, то после преодоления пика он катится с горы вприпрыжку. Нежина же плелась за ним следом, а ночь шагала рядом, скалясь и приплясывая, пока голод и усталость совсем не одолели девушку.
Солнце в последний раз обожгло верхушки деревьев, и темнота уже опустилась на Старый город, заструилась по улицам, переливалась по сточным канавам, когда Нежина осторожно постучала в дубовую дверь дома, увитого плющом, надеясь, что ей не откажут в куске хлеба и глотке воды. Из-за двери послышался недовольный женский голос:
- Кого принесло? Если вы ещё там, то знайте: здесь не рады случайным гостям.
Нежина застучала кулаками в дверь, ведь из-за распухшего языка она могла только мычать. Многочисленные задвижки и засовы зазвенели.
- Кто там ещё? Кто ломает мою дверь, я спрашиваю! Вот старый чёрт, сколько раз просила: смажь петли, смажь щеколду, нет, время находит только на баб глазеть, - тот же скрипящий голос едва слышно выказывал неудовольствие.
В окно на первом этаже выглянула заспанное лицо хозяйки в чепце. Она подслеповато прищурилась. Нежина подняла окровавленные грязные руки и упала на колени. Свет в окне погас, а за дверью завозились, щёлкая задвижками и засовами, которые нехотя визжали, не желая никого пускать.
На порог вылетела хозяйка в длинной ночной рубахе до пят, в которой пресное костлявое тело болталось, словно в картофельном мешке. Лицо в кружевной оторочке чепца недовольно кривилось, как у младенца, потерявшего соску. В руке женщина держала метлу.
Увидев грязную, растрёпанную Нежину, хозяйка погрозила метлой, словно бродячей собаке.
- Убирайся отсюда! Мы не подаём нищим!
- Розочка, кого там принесло? – поинтересовался из зажёгшегося окна сонный мужской бас. – Это за мной? В харчевню доставили мой любимый сорт пива?
Женщина ещё раз угрожающе взмахнула метлой, при этом так изменив тон голоса, что им можно было мазать вместо масла и мёда утренние бутерброды. Не забывая подталкивать Нежину метлой к выходу, Розочка умильно ворковала драгоценной половине, при этом её голос свободно доносился до окон второго этажа:
- Это просто грязная нищенка, милый! Сейчас я её прогоню, дорогой! Тебе совершенно незачем пачкать свои чистые ножки для того, чтобы спуститься!
- Если надо, то я спущусь и помогу тебе, - заверил Розочку супруг и громко рыгнул в подтверждение своих слов. – Она молода и прекрасна?
- Она стара и безобразна, как твоя мать, - отрезала Розочка.
- Ах, вот в чём дело, - мужчина тут же потерял интерес. – Значит, она неопасна. Пожалуй, я лучше останусь наверху.
По-видимому, опасный и горячий муж хозяйки был не менее кроток и послушен в руках той, кто знал, как им нужно управлять.
- Мудрейшее решение, любимый! – и уже другим тоном велела, обращаясь к Нежине, схватившейся за калитку, чтобы не упасть. – Пошла прочь! И не вздумай испачкать мою калитку своими грязными пальцами!
Человеческие отношения вообще достаточно разнообразны, но такие, где глава семьи полностью находится под пятой хозяйки и даже не понимает этого, - самые прочные. А если в них нет места милосердию, то они становятся ещё прочнее.
Осторожно отлепившись от забора, Нежина побрела к следующему дому, гораздо более роскошнее прежнего, но и там не нашла ни крошки, ни глотка. Более того, из-за закрытой двери раздражённый голос пообещал спустить собак, если сию же секунду крыльцо не опустеет.
Дом за домом обходила потрясённая всеми свалившимися на неё несчастьями, больная телом и удручённая духом девушка, нигде не встречая ни приюта, ни тепла, ни ласки, пока не добралась до церкви, стоявшей в самом центре города. Ко всему прочему небо раззявило пасть, из которой мелко цедился дождь.
В поисках пищи и приюта Нежина весь вечер бродила по городу, её ноги почти не двигались от усталости и были стёрты в кровь, волосы грязны и перепутаны. В минуту крайней нужды, крайнего отчаяния она решилась искать помощи в доме, давным-давно оставшемся без хозяина, а может, и никогда им не посещённом. Нежине на мгновение показалось, что в этом белоснежном величественном здании, таком высоком, что купола терлись золочёными боками о тучи, ей помогут. Ни жива ни мертва девушка робко вошла в храм, чтобы притаиться в тёмном уголке, куда не проникал ни луч солнца, ни свет свечей.
Казалось, весь город стоял вечернюю службу. Густой бас священника елеем и мёдом струился по светлым стенам. Огни огромных свечей, каждая ценой в большую монету, факелами освещали позолоченные оклады разноцветных икон. На их фоне тёмные лики старых святых, висевшие в дальних углах, едва выглядывали из тени, чтобы снова спрятаться во мрак при малейшем колебании пламени. Пол богато убран самыми пышными садовыми цветами: уже умерли под ногами прихожан нежные пионы и розы, едва дышала садовая сирень и поздние тюльпаны, тихо скрипели плотные лепестки нарциссов, увенчанные золотистыми коронами.
И длинные юбки богобоязненных молельщиц не уступали цветам в пышности и яркости. Ни волосинки не выбивалось из-под белоснежных чепцов и платков, только огромные кресты сияли, почти горизонтально лежа на открытой, поднятой корсетом груди.
Иные прихожане вместо того, чтобы возносить молитву вверх, невольно вперивали взор в нежные перси, даже сам батюшка нет-нет да и останавливал взор на особенно выдающейся подставке для креста и прыскал воды без меры, так что грудь, как цветок на рассвете, подёргивалась каплями росы, отражающей огоньки свечей и горделивые иконные лики.
Под конец службы Нежина, дождавшись, пока последняя хромоногая старуха вынесет наружу всё тело целиком, выбралась из укрытия, упав на колени, поймала руку посланника неба и принялась целовать её, моля о помощи. Дородный поп не сразу отнял толстые пальцы. Он был слегка близорук, потому что щёки чрезмерно давили ему на глаза, поэтому убрал ладонь и брезгливо вытер её о рясу только когда услышал просьбу о помощи.
- Дитя, - сказал он, перебивая мычание Нежины и намереваясь уйти домой, где его поджидал обильный ужин и высушенная ежегодными родами матушка. – Дитя, - повторил он, видя, что девушка следует за ним по пятам, - от всякого труда есть прибыль, а в пустословии уповай только на ущерб.
Лишь ленивцы бывают скудны, а трудолюбивые приобретают богатство.
Чем я помощь оказать могу, если ты выбрала такой путь, путь тщеславия и праздности? Трудись и будет тебе благо. А если просьба есть какая к Всевышнему нашему, - батюшка размашисто осенил себя крестом, правда очень маленькой амплитуды: руки не дотягивались до плеч и живота, - то пиши записочку, за определённую плату я её передам молитвой и куреньями.
Три слова – монета, пять слов – две монеты. Записка и куренье – золотой.
А пока молитвой спасай себя, дитя божье.
И, подобрав полы рясы, поп рысью помчался к сытым красивым лошадям, поджидавшим его возле церковных ворот. Нежина опустила руки и молча смотрела ему вслед: она поняла, что здесь помощи не получить. С горящим, ничего не видящим лицом поправила волосы и, закрыв глаза, недоступно села в угол крыльца, туда, где обычно сидят нищие.
- Пошла-пошла! Чего расселась? – из темноты высунулась клюка и так больно ударила в спину, что Нежина вскрикнула и упала на четвереньки. Так Нежина поняла, что в этом городе ей нет места, и сколько бы она ни молила, сколько бы ни ждала милости, ни одна дверь не впустит беглянку, ни одна рука не протянется в сочувствии. Но голод нельзя было уговорить подождать. Бывшая пленница мадам Гроак уже давно по-настоящему не ела, и голова кружилась, а желудок то и дело сжимали липкие пальцы тошноты. Подавив спазм, Нежина внезапно почувствовала твёрдость в сердце, потому что ничто так не ожесточает, как голод и неспособность его утолить.
Вчерашний день дышал в затылок, завтрашний несмело глядел в глаза, когда девушка, таясь, пробралась к мусорным корзинам и ящикам, в которые складывали пищу для скота, и, даже не морщась, разворошила содержимое. Среди пучков увядшей зелени, яблочных огрызков и картофельных очистков лежал вполне съедобный на вид бутерброд с заветренной ветчиной, откушенный только с одного бока.
- Стой!
Звук незнакомого голоса щёлкнул, будто свист бича. Внутри всё будто бы онемело, подёрнуло холодком. Нежина хорошо усвоила урок: если к тебе обращаются по доброй воле – жди или просьбы, или беды, поэтому почувствовала, как спина мгновенно вспотела, а ноги дёрнулись, готовясь к бегству. Однако голос продолжил куда более мягко:
- Не бойся. Отсюда лучше не брать еду: жена мясника настолько жадна, что выбрасывает что-то только тогда, когда от запаха начинают дохнуть мухи. Если ты голодна, то можешь поесть у меня. Я не обижу тебя.
Из тени за бачками степенно вышел немолодой уже человек, опираясь на толстый дубовый посох. Отполированная руками, стершаяся на конце палка давным-давно явно была длиннее. Сейчас же она едва доставала до пояса старика.
Сам старик прятал улыбку в густой, когда-то чёрной бороде, которую сейчас пересекали серебряные ручьи и реки, год от года увеличивавшие ширину русла. Тёмные глаза горели необычными тихими огоньками. Они менялись сообразно поворотам головы старика, странным образом то отнимая, то прибавляя ему возраст. Седые волосы высовывались из-под шапочки, как солома из птичьего гнезда, местами касаясь древней, давно уже вышедшей из моды, но добротной одежды, носившей следы времени и частого употребления. Смуглая, казавшаяся грязной кожа обтягивала его кости. Обветшавший, сморщенный, но глубоко внутри – крепкий, словно камень, старик отбросил посох, как только увидел страх в глазах девушки, оглянулся и захромал к церкви, одновременно говоря:
- Если боишься, возьми сама посох; покажется, что я тебе угрожаю, - оружие в твоих руках, он достаточно тяжёлый для того, чтобы если не убить, то хотя бы оглушить человека, - его голос звучал глухо и дружелюбно.
Едва не упав, девушка подняла деревяшку и, опираясь на неё, медленно похромала к церкви. На белых мраморных ступенях чётко отпечаталась кровавые следы её маленьких босых ног. Но Нежина уже не чувствовала ни страха, ни боли, потому что та черта, за которой наступает покорное равнодушие, уже давно была перейдена и стёрта.
В храме ночь покрывалом укутала потолок. Свечи, так ярко горевшие во время службы, теперь тихо тлели перед тёмными образами, оплывали воском, изредка потрескивая и наполняя помещение запахом горелого мёда, смешанным с ароматом ночной фиалки. Свет от них скользил, отражаясь от позолоты, по алтарю и ликам святых, застывших в невыразимом страдании. Отдалённые углы, залитые вязкой чернотой, казались наполненными нефтью и кипящей смолой – тепло, струясь, уползало в темноту. Следом за ним скользнул и старик.
- Что же ты стоишь? Иди сюда, не бойся. Сегодня новолуние, - раздался его голос из темноты. – А новая луна тащит за собой и новое будущее. Может быть, оно даст тебе добра больше, чем прошлое?
Нежина не колеблясь шагнула на ним, потому что человек, которому он принадлежал, был единственным, кто принял участие в её судьбе Узкий серебристый лучик надежды пробивался сквозь щель неплотно прикрытой двери. Нежине же он казался широкой серебряной дорогой.
У самого входа нашлась дверь, за которой обнаружилась каморка, мелкая, узкая и ничем не примечательная, с небольшой удобной кроватью и маленький столик. Старик уже затеплил тоненькую грошовую свечку, которая светила чуть ли не ярче, чем целая сотня дорогих свечей, наполнявших храм, и разворачивал узелок с яблоками и лепёшками, когда Нежина, из последних сил сжимая посох, добрела до каморки и остановилась у входа, не решаясь войти. Двойственная и неловкая близость стесняла девушку.
- Ну что же ты? – нетерпеливо поманил гостью хозяин. – Тебе необходимо согреться и поесть. Поди, и куска во рту не держала? Нехорошо это. Похоже, что ты из тех, кого зимой бьёт кашель, а летом трясёт лихорадка. Таким с животом шутить нельзя. Да не бойся, я хоть и груб, да сердцем не злобен. Да и то сказать: грех тому дому, где обидят нуждающегося в помощи.
Нежина подумала, что было бы очень глупо плести такую жалкую ложь и надеялась, что её доверчивость не обманет. Кроме того, доброжелательная настойчивость гостеприимного хозяина, надо сказать, произвела на неё впечатление.
Старик сновал в своей келейке как пчела, неутомимо жужжал и гудел. Комнатка полнилась светом и теплом. Старик достал из-под подушки припрятанный термос, открутил ему голову и налил в крышку янтарный чай.
–Пей!
И Нежина пила чай, горячий и сладкий.
– Ешь!
И Нежина откусила кусочек от медовой лепёшки – от запаха и вкуса пищи у неё закружилась голова. Не умея вдохнуть, бывшая пленница мадам Гроак опустилась на корточки, когда неверный дрожащий свет свечи на минуту выхватил из кромешной темноты лицо девушки. Старик выронил яблоко, плод с шумом покатился по полу, наталкиваясь на неровности и меняя направление.
- Агния?! Но как? Этого просто не может быть!
Что-то – Нежине показалось, выражение отвращения, ужаса и ненависти -исказило его лицо до неузнаваемости. Старик протянул к Нежине дрожащую руку. Девушка замахнулась посохом, для того чтобы защитить себя, но её тело и дух были слишком изнурены, чтобы привести в исполнение эти отчаянные порывы, и последнее усилие, без сомнения, оказалось лишним: в глазах беглянки потемнело, голова закружилась, и, не издав ни звука, Нежина рухнула на каменный пол без сознания.