Холодная вода по утрам бодрит. Особенно если она выливается прямо на голову спящего.
- Вставайте, пташки. Кто рано встаёт – тому Бог подаёт! И его подача может оказаться весьма кручёной.
Барысу нельзя отказать в оригинальности. Из всех семи пословиц, которые он знает, некоторые иногда бывают даже к месту. Нежина нацепила дежурную улыбку и заставила себя подняться. Задержка чревата наказанием, на которые любимчик старухи не скупился. Обходительность и ловкость, которыми Жол щеголял на людях, были не более чем средством отвести глаза, заговорить зубы, чтобы скрыть свою истинную природу безмерно жестокого человека. Другие девушки уже давно поднялись, но Нежине было трудно привыкнуть к такому распорядку, потому что она ненавидела ранние подъёмы. К тому же она боялась длинных извилистых коридоров, тёмных узловатых грабов под окнами (в свете уходящей на покой луны их можно было принять за что угодно, только не за деревья), а на чердаке по ночам что-то противно и тоненько выло, впрочем, сейчас это Нежину почти не беспокоило: она так уставала, что едва успевала доносить голову до подушки.
- Эй, не спи, - дитя №4, тень от прежней голубоглазой хохотушки, слегка задела её плечом. Спросонья Нежина бывала медлительна и не успела увернуться. Однако она краем глаза видела, что, когда рядом не было мадам Гроак и Барыса, девочки вели себя как обыкновенные дети их возраста, разве только более настороженные и сдержанные: они иногда толкали друг друга, вполголоса шутили и даже тихонько смеялись, нарушая постоянную тишину этих стен. Нежина точно могла сказать, кто из них ей нравится.
Быстрая, как ветер, № 5, чьи тёмные раскосые глаза напоминали о далёком родстве с восточными принцессами; четвёртая, вся состоящая из локтей и коленей, узловатая и суставчатая; именно она бывала не раз нещадно бита на чердаке за то, что по неловкости роняла на ноги мадам Гроак её же собственную трость – неуклюжесть четвёртой особенно радовала Нежину – и, конечно, шестая, которая находилась в доме не так давно, и поэтому её душа ещё не лишилась остатков сострадания.
Той ночью, когда Барыс принес бесчувственную шестую и бросил её на кровать, Нежина рыдала и гладила девушку по плечам, опасаясь касаться повреждённой спины, шестая призналась, что её зовут Лилия и она дочь бедного фермера, который был настолько неудачлив в аграрном деле, что умер с голоду, а девочку сразу взяла к себе мадам Гроак.
Но, несмотря на трагичную судьбу шестой, остальные девушки сторонились её, возможно, не считая ровней, ведь так или иначе, но они были более благородного происхождения или привыкли так думать. Особенно первая, надменное выражение лица которой оставалось бесстрастным, даже когда Нежина плакала и кричала от боли. Первая держалась отстранённо и высокомерно, явно считая других девушек людьми второго сорта. Видя слезы Куммершпик, она лишь отворачивалась, презрительно хмыкая, скупясь выделить место в своём кругу.
Однако Нежине было всё равно, ведь шестая была добра к ней и оказалась единственной, кто осмелился нарушить приказ мадам Гроак и принести воды, когда, избитая, новая воспитанница жестокой старухи умирала от жажды.
Словно видя симпатию Нежины, хозяйка Дома-Под-Горой ставила ей в пару шестую, которая потихоньку обучала её нехитрой, но тяжёлой работе. Ведь огромный дом не имел ни слуг, ни мужских рук, поэтому девушки сами ухаживали за скотиной: доили коров, убирали у свиней и кур, чистили лошадь; стряпали: вручную сбивали масло, делали сыр, мололи на маленькой мельнице муку; заготавливали сено; рубили дрова; занимались огородом: сажали, пропалывали, подвязывали, собирали урожай; в меру сил следили за домом: мыли, чистили, белили и красили. Конечно, слабых девичьих сил было недостаточно, и поэтому дом год от года ветшал – кое-где уже текла крыша, стены трескались, а мраморные ступени крыльца крошились, требуя мужского участия. Но единственный мужчина в доме – красавец Барыс Жол – ни разу не взял в руки ни топора, ни лопаты, предпочитая проводить время или на охоте, или кормя своих собак, которых, к слову сказать, было около сотни и все хороших кровей: подтянутые азаваки, коренастые терьеры, коротколапые доги.
Только этих бесполезных животных соглашалась терпеть старуха, ненавидящая всё живое. Прочая же живность нещадно истреблялась, и об этой обязанности Нежина узнала во второй день пребывания в доме, когда спустившаяся из собственной спальни старуха потребовала сыграть в «кошки-мышки».
Вечером, после ужина, мадам Гроак собрала девушек в гостиной и, как фокусник, достала пыльную дощечку, которая раньше лежала у старухи под кроватью.
Среди девушек тихонько пронесся лёгкий стон:
- Кошки-мышки. Нет! Опять!
- Тихо! – прикрикнула старуха. – Напоминаю, что в этом доме вы будет делать только то, что решу я.
Там, где росла Нежина, «кошки-мышки» были игрой для малышей, что-то вроде пряток, поэтому, когда старуха стукнула палкой и объявила: «Кошки-мышки. Начали!», побежала прятаться, совершенно не подозревая, какой смысл на самом деле имела эта забава.
- Стоп-игра!
Запыхавшаяся Нежина сбежала вниз, сияя: её никто не поймал. Она и не подозревала, что в этот раз охота велась не за ней. Девушки стояли, вытянув руки далеко вперёд. В пальцах у них извивались, пищали и выворачивались мыши, от совсем маленьких до седых с оборванными ушами. У кого-то одна, у кого-то – сразу три. Лишь Нежина стояла с пустыми руками.
Старуха с довольным лицом держала дощечку, и девушки, подходя к ней, ставили мышиную лапку рядом с цепочкой следов, уже отпечатанных на пыльной поверхности.
- Не то, не то, - бормотала старуха, внимательно сравнивая следы. – А вот и ты! Мерзкое создание! Никому! Ни единому живому существу не позволено без разрешения посещать мои покои!
Старуха обхватила зверька тонкими длинными пальцами. Мышь, на удивление спокойная, блестела бисеринками глаз и тревожно шевелила усами. Нежине на миг почудилось, будто старуха выпустила когти, а на её лице на минуту мелькнула радость. Через мгновение мадам Гроак сжала пальцы. В тишине послышался лёгкий хруст ломающихся косточек.
Нежина едва удержала в себе ужин. Другие девушки, хотя и не раз наблюдали мышиные казни, тоже побледнели, шестая явно сдерживала рвотные позывы. Лишь первая бесстрастно смотрела на крохотный серый комочек с ещё подёргивающимся хвостиком. Её остренькое личико было спокойно.
- Остальных - в банку, - довольно выдохнула старуха, брезгливо вытирая руку надушенным носовым платком.
Дойдя до Нежины, мадам Гроак недовольно протянула, наконечником трости приподнимая её подбородок:
- Так я и знала, дитя. Ты не годна даже для работы, которую может выполнить самое безмозглое кошачье существо. Мне кажется, что до конца этой недели тебе следует обедать на полу, лакая суп из блюдца, потому что сидеть за столом с людьми ты недостойна. Мои слова были услышаны?
- Да, госпожа, - располосованная спина сама дала ответ, взяв контроль над языком хозяйки.
- Вот и хорошо, - мадам Гроак холодно улыбнулась, - в следующий раз отвечать будет твоё тело. Интересно, что оно споёт под кнутом?
- На будущее – научись мастерить мышеловки, - прошептала Нежине ночью шестая. – Пойманных мышей потом можно держать в банке про запас. Также советую обзавестись ещё несколькими банками для мух, пауков и тараканов. Никогда не знаешь, что за игра придёт мадам в голову в этот вечер.
- Почему бы ей не завести кошку? – поинтересовалась Нежина сквозь зубы, разбирая кровать.
Шестая звонко рассмеялась, впрочем, тут же испуганно зажав рот обеими руками.
- Не вздумай только ей такое сказать! Кошку! Она их ненавидит больше, чем всех мышей, которые когда-нибудь побывали в её банке!
Нежина наконец забралась под одеяло. Уже засыпая от усталости, она сонно спросила:
- Зачем они старухе? Какой в них прок? Или она остальных давит перед сном?
- Кто знает? – зевнула шестая. – Может, это её обычный ужин? Кстати, хуже всего ловить комаров: они ей нужны только живыми.
Всю следующую неделю Нежина ела только сидя на корточках на полу перед столом мадам Гроак и Барысом. Иногда старуха бросала ей кости.
Шло время. Нежина научилась держать лицо. Что бы ей ни говорили и ни заставляли делать, она выполняла это быстро, хорошо и с улыбкой на лице. И молча. Держать язык за зубами было, пожалуй, надёжнее всего. Не зря говорят, что на крючок не ловится только та рыба, которая держит рот плотно закрытым.
Сначала в руки новой воспитанницы мадам попадала только самая грязная работа: девушка чистила навоз в коровнике, от этого её руки покраснели, стали шершавыми и покрылись сыпью, потом перебирала гнилые овощи в подвале - отсутствие света и свежего воздуха выбелило и истончило и без того бледную кожу лица; потом отмывала пол толчёным кирпичом, заворачивая его в тряпку, заглядывала в каждую щель, - плечи и мускулы рук каменно ныли к концу дня. Безвкусная, плохо приготовленная пища и обилие физического труда наконец привело к тому, к чему и должно было привести, - выточило из бесформенного тела тоненькую девушку. Платье, которое ей выдали в первые дни пребывания в Доме-Под-Горой, болталось на костях, как флаг на флагштоке. Нежина больше не плакала: есть ли смысл в слезах, если ими ничего не добиться? И тем более не пыталась спрятаться: какой смысл делать это у всех на виду?
Однако безукоризненное послушание, безропотное выполнение любых, даже самых тяжёлых заданий, не могло не дать плоды, и Нежина всё реже чувствовала на себе холодный взгляд старухи: иногда мадам Гроак могла позволить ей расчесать седые редкие волосы на лысеющей голове, даже доверяла готовить пищу, в которую Нежина не забывала тайком плюнуть, прежде чем подать блюдо на стол. Вместе с шестой их даже отпускали в лес за берёзовым соком (как раз подоспело время заготовки берёзового вина) или хворостом: там девушки могли вдосталь наговориться.
Чаще всего шестая спрашивала про прежнюю жизнь Нежины, и девушке иногда стоило большого труда не ошибиться, когда она прятала свою жизнь за жизнью Агаты.
- И ты говоришь, тебя все боялись? – недоверчиво переспрашивала шестая. – Никогда бы не поверила! А ты точно не врёшь?
Нежина заливалась густым прозрачным румянцем. Она надеялась, что шестая не сможет отличить стыд от гнева, тем более что часто одно рождает другое.
В один из таких дней в этот край неожиданно пришла жара. Ещё вчера холодный весенний ветер забирался под куртку, зябкой дрожью пробегал по коже, гулял по цветущим фиалками лугам, а сегодня уже солнце пекло землю, словно яичницу подрумянивая цветы и травы, готовя их к сенокосу. Ветерок на ощупь пробирался средь высоких трав, иссушённых по-летнему высоким небом.
Косить сено любят все. Устав от душных стен, девочки разбежались по полю.
Нежина переворачивала ровные ряды душистых трав деревянными граблями: мелкие соломинки забирались под платье, кололи плечи и шею. Оглянувшись, нет ли кого рядом, она сняла платье и работала теперь только в исподнем. Сквозь равномерное «шурк-шурк» граблей и усталое шуршание сухой травы Нежине то и дело мерещился странный звук.
- Слышишь, будто ребенок плачет? – отставив грабли в сторону, Нежина тронула за плечо шестую, работающую рядом.
Шестая остановилась, усталым движением вытерла пот со лба и прислушалась.
- Ничего не слышу, - резюмировала она после непродолжительного молчания и равнодушно добавила. – Солнце печёт – вот тебе и кажется всякое.
Нежина принялась было снова чесать граблями разнежившееся от зноя брюхо земли, но через минуту отбросила их в сторону и подошла к кромке леса. Повозившись в кустарнике, она вернулась к девушкам, неся что-то маленькое в прижатых к груди руках.
Подойдя ближе, она разжала ладони, обнажив крошечное полулысое тельце с редкими островками рыжей шерсти и крысиным хвостом. Слепое существо еле шевелилось, открывая в предсмертной агонии беззубый рот.
- Это же котёнок! Откуда он мог здесь взяться – кругом ни души, ни жилья на много миль, - удивилась четвёртая, осторожно трогая мизинцем крохотную головку с ещё не открывшимися глазками.
- Фу, - брезгливо поморщилась вторая – нескладная девица с лошадиными зубами и лицом. – Унеси подальше эту блохастую грязь: ещё лишая нам здесь не хватало!
Шестая отказалась даже близко подойти:
- Четвёртая права, он уже почти труп. Не мучай животное, пусть черви полакомятся свежатинкой, если найдут на этой дохлятине хоть кусочек мяса.
Нежина сомкнула ладони. Острое щемящее чувство жалости пронзило её сердце. Первая, до сих пор безучастно стоявшая в стороне, вновь берясь за грабли, произнесла:
- Заверни его в платье. Если доживёт до вечера – попробуем выходить.
Шестая удивлённо подняла голову:
- У старухи нюх, как у гончей! Если она его увидит, то в лесу будем лежать все мы! Да и потом, это весьма глупо: подвергаться такой опасности и вкладывать силы в то, что всё равно умрёт.
Первая пронзительно посмотрела на шестую так, что та замолчала и с двойным рвением принялась за работу.Всё-таки эта отстранённая, молчаливая девушка являла собой силу, с которой приходилось считаться.
- Если что, вина будет лежать на мне.
Вечером котёнок был ещё жив. Его бока еле шевелились, и Нежина, неся зверька в кармане, боялась, что каждый миг животного может стать последним, но котёнок дышал, боролся со смертью, отбивался от её холодных ладоней лёгким подрагиванием жалкого хвоста и кривых лапок.
У входа в дом усталых девушек поджидала вездесущая старуха, даже в такую жару закупоренная в тяжёлое платье с высоким воротником. Сердце Нежины замерло и ухнуло вниз. Она слегка замешкалась, не зная, как поступить.
- Поторапливайся, - недовольная первая едва не налетела на Нежину и быстро прошла мимо, толкнув девушку. За ней, опустив головы, проскользнули остальные. Старуха пропустила всех, но положила костлявую руку на плечо Нежину, идущей последней.
- Удивительно, как дурную кровь падшей женщины не исправить даже правильным воспитанием, она всё равно возьмёт своё: грязь, вечную грязь.
Брезгливо морщась и принюхиваясь, ткнула тростью в смуглую обветренную кожу:
- Могу поспорить: от тебя пахнет кошкой! Ну-ка покажи мне свои карманы!
Не дожидаясь разрешения, жадными пальцами старуха пробежала по рубашке девушке и запустила руку в карман.
Нежина, поникшая и подавленная, забыла, как дышать, пока чужая ладонь шарила в складках юбки, и неверяще выдохнула, когда мадам Гроак разочарованно вынула пустую руку и понюхала её:
- Могу поклясться, что пахнет дворовой кошкой! Хотя, возможно, это запах твоего тела. Никак не могу привыкнуть к естественному аромату грязи.
На каменных ногах Нежина прокралась после ужина в спальню, но заснуть ей так и не удалось. Она прислушивалась к мерному дыханию воспитанниц, пока первый луч солнца не позолотил изумрудные верхушки грабов.
Старуха уже бродила по дому, хищно раздувая ноздри. Увидев Нежину, она вцепилась в её плечо.
- Дитя №7, будь добра, вычисти сегодня коровник. От тебя по-прежнему воняет кошками, может быть, запах навоза сможет перебить этот смрад?
Раньше Нежина непременно поинтересовалась бы о завтраке, но время, проведённое в доме, научило её благоразумию, поэтому без лишних разговоров она отправилась в коровник.
В коровнике, как всегда, душно и влажно. Место содержания животных вообще редко претерпевает изменения. Если заглянуть в него сегодня, то можно увидеть то же самое, что и много веков назад: дерьмо и солома, солома в дерьме и дерьмовая солома. И коровы, чьи задницы облеплены тем же самым продуктом, что так ценится фермерами и журналистами.
Животные равнодушно стояли, пока Нежина, обливаясь потом, орудовала вилами.
- Неужели так сложно делать немного меньше навоза!
Коровы не отвечали. Им было глубоко наплевать на то, сколько тачек отходов вывезет отсюда эта маленькая нахалка – одна из многих, побывавших здесь.
- Можно подумать, что ты сама производишь его меньше.
Нежина быстро обернулась. У входа стояла первая и насмешливо улыбалась. В её пазухе что-то копошилось, оттопыривало ткань, ходившую лёгкими волнами. Первая засунула руку за пазуху и вытащила то, что ещё вчера лежало в кармане у Нежины.
- Вот. Ищи быстрее соломинку. Он жутко голоден. Я всю ночь держала его за пазухой, но вечно это продолжаться не может – старуха начала что-то подозревать.
Нежина подхватила крошечное тельце, пока первая брезгливо отряхнула ладони, холодные и мокрые от пота. Глядя на как всегда бесстрастное лицо странной девушки, Нежина с удивлением поняла, что та волнуется.
- Но откуда? Как он к тебе попал?
Первая усмехнулась.
- Я забрала его от тебя. В прошлой жизни я неплохо умела воровать.
Нежина покачала на ладони невесомого зверька.
- Но куда мы его денем? Он слишком мал – замёрзнет, как пить дать.
- Смотри, что я придумала.
Первая достала из кармана носовой платок, завязала углы узелками и посадила котенка в котомку, потом подошла к овцам и выбрала самую большую и смирную. Покопавшись в шерсти, устроила платок с котенком там, крепко привязав. Потом достала детёныша, чтобы всунуть в беззубый рот полую соломинку, наполненную молоком. Котенок настолько проголодался, что попытался сжать мизинец первой беззубыми дёснами, но затем, распробовав вкус молока, принялся терзать соломинку, выжимая всё до капли. Первая задумчиво усмехнулась, глядя на то, с каким остервенением крошечный зверёк набивает желудок.
- Тебе не кажется, что мы слишком часто устаём быть милосердными после первого укуса? Смотри-ка, о котёнке, кроме тебя и меня, больше никто знать не должен. Ты поняла? Никто, кроме тебя и меня.
- А старуха?
- Старуха никогда сюда не заходит – ей не нравится запах.
Первая погладила безвольно лежащую на ладони головку.
- Как назовешь чудовище?
Нежина перевернула зверька на спинку, мизинцем оттопырила хвостик и неуверенно произнесла:
- Кажется, это мальчик. Давай назовем его Крысобой или Гроза мышей.
Первая ухмыльнулась:
- Ну хоть кто-то в этом доме имеет яйца. А насчет имени не уверена: по-моему, он больше похож на крысокорм или мыший смех.
Нежина не сразу поняла, что первая шутит. Ей это было так несвойственно, что улыбка на лице казалась приклеенной, но странным образом первая начала нравиться Куммершпик.
Старуха же день ото дня становилась всё раздражительнее. Даже звук её шагов, обычно едва слышный, стал отчётливым и нетерпеливым, будто Гроак забивала гвозди каблуками. Казалось, что она чего-то ждёт и никак не может дождаться, пока однажды поутру она не покинула дом с Барысом, предварительно предупредив девочек, чтобы готовились к встрече с новой воспитанницей.
Первая же, напротив, день ото дня казалась грустнее, рассеяннее и ходила как во сне, едва замечая кого-либо.
В эту ночь Нежине опять не спалось. Долгожданный и неспокойный сон не шёл к ней. Ждать, когда не знаешь как следует, чего ждёшь, было больше невмоготу. Внезапно лёгкие шаги зазвенели в глухой полночной тишине, чтобы оборваться у окна. Нежина приоткрыла глаза. Едва сомкнутые веки щекотал огонёк самодельной свечи, пахнущей медовым воском.
Первая сидела у окна спиной к кроватям и тихонько водила листком бумаги над пламенем свечного огарка.
- Что ты делаешь? – тихонько спросила Нежина.
От испуга первая вздрогнула и едва не сожгла листок, но, увидев Нежину, с облегчением и неудовольствием выдохнула.
- Тише! Говори тише: перебудишь всех.
Нежина заговорила чуть тише, приподняв голову от подушки и вытянув шею:
- Но всё-таки, скажи на милость, что ты делаешь?
- Подойди сюда. Аккуратнее. Не стучи так пятками. Смотри: давно мне показали вот такой фокус: если некоторые буквы в письме обвести молоком, а потом нагреть бумагу, то буквы изменят цвет на коричневый. Так можно обмениваться письмами, не боясь попасться.
- А тебе есть с кем обмениваться?
Первая помолчала и грустно ответила:
- Там, в городе есть один человек…Мы давно знакомы. Барыс иногда привозит от него письма и отвозит ему мои. Конечно, - усмехнулась она, - предварительно их прочитав, – вдруг мы планируем побег. Но до этого, – она указала на огонь, - его тупая башка не в силах додуматься.
- Письма? – переспросила Нежина. – А разве это разрешено?
- Нет, конечно, и не спрашивай, что мне пришлось сделать для Барыса, чтобы он согласился подработать почтальоном. Я за это буду ненавидеть себя до конца жизни.
Однако я думаю, что все это скоро закончится: там, в городе, в общем, он собрал достаточную сумму для того, чтобы меня купить.
- Купить? – Нежина не верила своим ушам. - Разве ты товар?
Первая легонько присвистнула, с удивлением глядя на изумлённое лицо собеседницы:
- Эге. Да ты, я смотрю, вообще ничего не понимаешь. Как ты думаешь, зачем мы здесь?
Нежина осторожно ответила, в точности повторив фразу, услышанную ею когда-то от директрисы:
- В Дом-Под-Горой отправляют девушек, показавших себя не с лучшей стороны, чтобы они могли подумать над своим поведением и осознать собственную испорченность.
Первая едва не расхохоталась, глядя прямо в ошеломлённое лицо Нежины, не ожидавшей подобной реакции:
- Ты ещё глупее, чем я думала. Да будет тебе известно, что мы не испорченные дети, мы товар, будущие племенные кобылицы в некотором роде, хотя гораздо чаще шахтные клячи или скаковые лошади, которых в случае потери товарного вида и определённой доли покорности и пристрелить не жалко.
Нежина вперила взор в глаза первой, ища намёк на лживость её слов, но взгляд девушки с высокими скулами и сурово поджатыми губами остался бесстрастным и непроницаемым.
- Ты врёшь! – выдохнула Куммершпик, потому что отказывалась верить в правду.
Вместо ответа первая медленно расстегнула воротник, обнажив тощие девичьи грудки. На одной из них отсутствовал сосок.
- Что это? – Нежина машинально протянула руку, но первая быстро запахнула ворот.
- Разве купленная кобыла не может лягнуть наездника? – с усилием, кривя лицо, выговорила она. – Поэтому кобылу и вернули обратно в стойло. Да и поделом: если играешь с огнём — жди ожогов. И вот что я тебе скажу: шрамы со временем заживают, а вот боль от них останется на всю жизнь, делаясь с годами все более изощрённой и жестокой.
- Я не позволю продать себя!
Первая в упор посмотрела на Нежину, которая задыхалась от волнения и гнева:
- Неужели ты думаешь, что хозяин на ярмарке интересуется у кобылы, хочет ли она быть проданной или нет? Тебе придётся смириться с этим: непокорных лошадей обычно подковывают или сдают на мясо.
В конце концов, может, тебе повезёт, и наездник попадётся более, - она болезненно усмехнулась и потёрла грудь, - более ласковый. Мой тебе совет: подчиняйся во всем старухе, береги себя, слышишь и…
В темноте тихонько скрипнула кровать шестой: она вздохнула и перевернулась набок. Первая сузила глаза и закончила чуть громче:
- И иди спать. Мадам не понравится, что ты бродишь по ночам.
Утром Нежина проснулась оттого, что в её ладони что-то лежало. Нежина сжала руку плотнее – в ладонь ей упирался твёрдый острый угол. Девушка открыла глаза: кровать первой оказалось пустой, а в руке лежала аккуратно сложенная записка, в уголке которой стояла выпуклая единица.
Нежина развернула бумагу. Услышав шелест листка, шестая сонно пробормотала, ворочаясь в кровати:
- Откуда у тебя конфеты? И почему ты шуршишь ими одна?
Нежина, не отрываясь от написанного, махнула рукой:
– Это письмо. Письмо от первой.
Шестая резко открыла глаза и выхватила листок:
«Знала бы ты, как тяжело прощаться, но мне верь, и к тебе судьба будет благосклонна: счастье наше стоит гораздо ближе, чем кажется. Моё пришло: на неделе я выхожу замуж. Желаю тебе такого же счастья и удачи», – полушёпотом проговорила шестая, едва шевеля губами.
Слова казались старательно выведенными неумелой рукой, нажим был неравномерен – местами линия почти исчезала, а местами перо глубоко вдавилось в бумагу.
- Что за чушь? – шестая отбросила записку, как ядовитую змею. - С какой стати этой лицемерке понадобилось писать тебе нежные письма?
Нежина молча пожала плечами и убрала записку в карман платья – наступал новый день с его заботами и трудами. Она решила позже подумать об этом; возможно, в словах был заключён, по всей вероятности, намёк на их недавний разговор.
Когда Нежина спустилась вниз, старуха и Барыс уже завтракали. Молчаливая холодность Изольды Гроак дала трещину, и этому явно имелась причина. Хозяйка Дома-Под-Горой была необычно весела и оживлена настолько, что даже забыла поинтересоваться у Нежины о том, давно ли она навещала своего любимого батюшку. Она о чем-то возбуждённо переговаривалась с Барысом и наконец хлопнула в ладоши, привлекая внимание заканчивающих скудный завтрак воспитанниц.
- Итак, девушки, у нас и горькие, и радостные вести. Горькая: дитя №1 возвращает себе имя, чтобы потом снова его потерять. Итак, Азалия Ромфея, дочь продажной девки и некоего щедрого господина (впрочем, я думаю, что она могла бы похвастать большим количеством возможных отцов, чем любая из вас), кровь от крови своей матери, выходит замуж и покидает нас, что, собственно, и является долгожданным плодом нашего упорного труда и беспрестанной работы над собой и своими пороками. Но есть и приятные новости: к нам завтра прибудет новая девушка, которая особенно дорога мне, поэтому попрошу встретить её достойно. В наше отсутствие приведите в порядок дом и мою спальню: эта воспитанница будет спать рядом со мной.
- Что ещё задумала эта старая ведьма? – недоумевала шестая, в тысячный раз протирая оконные стекла: даже небольшая пылинка на них мадам Гроак могла показаться кометой, затмевающей солнце.
Зная ненависть старухи к молодости и красоте, Нежина тоже не могла понять, что затеяла хозяйка дома, но этот случай как нельзя лучше подходил для того, чтобы осмотреть покои мадам Гроак: после разговора с первой мысль о побеге снова пустила слабые ростки в душе пленницы.
Небольшая комната, в которую девушка прошла с тряпкой и веником, тускло озарялась утренним солнцем, с трудом пробиравшимся сквозь плотно задёрнутые тёмные шторы. Распахнув их, Нежина зажмурилась: слепящий свет выхватил высокое трюмо на четырёх львиных лапах с мутным от времени зеркалом, закрытым простой чёрной тканью; потрескавшуюся кровать с огромной выгнутой деревянной спинкой, накрытую покрывалом без единой морщинки; много места занимали огромный двустворчатый шкаф и письменный стол, отличавшийся цветом от всей остальной мебели.
Всё от двери до небольшого створчатого окна носило на себе тот особенный отпечаток ветхости, который бывает в хозяйстве давно отживших свое людей. Но было и две необычные вещи: во-первых, все стены покрывал все тот же узор из перевернутых лилий, обвитыми змеями; во-вторых, пространство прямо напротив кровати было сплошь заклеено фотографиями, портретами, литографиями, карандашными набросками очень красивого юноши. Его чёрные волосы были подняты надменным валиком и блестели так же, как и стекло рамки, которая покрывала фотокарточки. Глаза гордо улыбались, красивые губы презрительно сжаты. Юноша то задумчиво улыбался в камеру, то позировал на фоне роскошного дома, в котором смутно угадывались черты сегодняшнего интерната, то величаво, свысока смотрел с лошади на фотографа, помахивая стеком, небрежно зажатым двумя пальцами изящной руки.
«Кто же это? Очередной любитель кобылок?» - иронично подумала Нежина, застыв перед фотографиями с мокрой тряпкой в руках.
- Это её сын. И осторожнее, балда, вода капает на пол, а доски, из которого он сделан, привезены из Индии.
Нежина вздрогнула, так как не услышала тихой поступи шестой, и виновато бросила тряпку в ведро.
- И где же он? Сбежал от своей чудной мамаши? – Нежина попыталась загладить неловкость грубостью.
Шестая неодобрительно покосилась на веер брызг, взметнувшихся из ведра, но произнесла совсем иное:
- Госпожа говорила, что он рано погиб. И унёс с собой в могилу её сердце.
- О! – удивилась Нежина, вылив на пол все ведро и принявшись разгонять грязные волны по углам. – У неё когда-то было сердце? Бьюсь об заклад: Изольда как-то связана с его смертью.
- Не стоит обвинять человека во всех смертных грехах, даже если он преступник, - тихо проговорила шестая. – Она его мать. А ты ещё не знаешь силу материнской любви.
- Можно подумать, что ты на стороне Гроак, - фыркнула Нежина с язвительной улыбкой, адресуя её скорее себе самой, чем собеседнице. - Тут необходим особый склад ума, чтоб испытать то, чего на самом деле нет.
Шестая внимательно и строго посмотрела ей в лицо:
- Нет, я на своей стороне, но её боль мне понятна.
- Разве у тебя есть дети?
Шестая посмотрела на Нежину более чем сурово; затем её лицо несколько смягчилось.
- Необязательно умирать, чтобы познать ценность жизнь. Необязательно быть матерью, чтобы узнать, на что она способна ради своего ребенка. Мне случалось видеть людей, равнодушных к детям, но безразличным к собственным детям встречать не доводилось; пусть эта заинтересованность принимала странные, порой даже уродливые формы.
Непривычно серьёзные слова было странно слышать от шестой, обычно весьма доброжелательной по отношению к Нежине. Ещё более странным оказалось то, что шестая покинула покои мадам Гроак, не дождавшись ответа. В первый раз Нежина подумала, что за внешностью хрупкой жалостливой несчастной воспитанницы Дома-Под-Горой может прятаться совершенно иной человек, но она не придала значения этому случаю, в конце концов скопившееся напряжение каждый выплёскивал так, как умел. Но ни словом, ни взглядом, ни намёком не дала понять, что заметила резкую перемену в поведении шестой.
Есть некое утешение в монотонности, повторяемости движений. Иллюзия стабильности – рутинная работа - успокаивает, заставляет забывать неприятности. И пока Нежина сражалась с пылью, энергично и упорно навязывая затхлым покоям госпожи Гроак свои понятия о порядке, необычный разговор с шестой начисто изгладился из её памяти. К тому моменту, когда пленница Дома-Под-Горой, уставшая и растрёпанная, домывала комнату, внизу раздался страшный шум.
- Я не хочу! Нет! Нет! Отпустите меня!
Вопли новой воспитанницы достигли ушей Нежины раньше, чем она увидела кричавшую. Девушка быстро сбежала вниз по лестнице, едва не столкнувшись с мадам Гроак, поднимавшейся наверх с несвойственной ей стремительностью. Лицо её, обычно холодное и невозмутимое, искажала странная гримаса.
- Это не я! Я не она!
Барыса, потного и взъерошенного, с царапиной на щеке, колотила по спине висящая на нём темноволосая и темноглазая девушка, длина ногтей которой представлялась более декоративной, нежели практичной, однако сумевшей нанести значительный урон прекрасной коже Барыса и его обычно безукоризненной причёске. Нежине побледнела: она узнала Агату.
- Позвольте представить – Нежина Куммершпик! – донеслось сверху.