В 1992 году молодой музыкальный журналист Иэн Фортнэм взял интервью у начинающего рокера Тома Йорка для фэнзина The Scene. Результат? Удивительный взгляд на ранний период карьеры одного из самых скрытных музыкантов современности.
1992 год: Несмотря на подписание контракта с EMI, первые релизы Radiohead (EP “Drill” и сингл “Creep”) прошли незамеченными в чартах. Дебютный альбом группы (еще не получивший названия “Pablo Honey”) записан, но его релиз состоится только в феврале 1993 года.
В отсутствие внимания со стороны крупной музыкальной прессы вокалист Том Йорк коротает время перед выходом на сцену в Университете Эссекса в Колчестере (на разогреве у Kingmaker), «необычно критикуя» Джима Моррисона.
— Насколько сильно ты был расстроен тем, что люди не оценили “Creep”?
— Ужасно расстроен, очень зол и самодоволен одновременно. Но в этом есть как хорошие, так и плохие стороны. Многие спрашивают: «Почему это не хит?». Это хорошо. Это играет нам на руку.
— Уже ходят разговоры о переиздании сингла после вашего «неизбежного успеха».
— Нет смысла переиздавать его, пока это не будет иметь смысла. Так что да… После неизбежного успеха.
— [Продюсеры “Pablo Honey”] Шон Слэйд и Пол К. Колдери известны тем, что записывают группы максимально естественно, приближенно к их живому звучанию. Так ли было с вами?
— Именно так. Мы действительно концертная группа. Нам прислали их записи – Lemonheads, 360, Dinosaur Jr, всё такое – гениальные вещи, и мы обалдели. Мы решили, что должны с ними поработать. У них интересный, нестандартный подход, и они отлично работают вместе. Это были очень напряженные три недели... невероятно безумные три недели.
— Был ли реальный человек, из-за которого ты почувствовал себя «никем» (“creep”)?
— Хм... (делает длинную затяжку сигаретой). Скажу «да», а то проблем не оберусь. Да, это был довольно странный период в моей жизни. Я учился в колледже, был сам не свой и хотел всё бросить и заняться стоящим делом – например, играть в рок-группе. (смеется)
**— Нет ничего лучше подростковой тоски, чтобы написать отличную песню. **
— Ну вот видишь. Может, мне стоит снова напиться и написать еще несколько хороших песен. Не знаю (смеется).
— Почему вы решили убрать слово «дурацкое» из припева промо-версии сингла “Creep” и заменить его на «very»?
— Ну, на то была очень веская причина. Та же самая, по которой Sonic Youth убрали это слово из “Youth Against Fascism”. Просто чтобы песню крутили на радио. Проблема, конечно, заключалась в том, что песню всё равно не крутили по радио, но те пару раз, что её ставили, люди, которые её слышали, думали, что версия без «дурацкого» — это и есть версия, которая продаётся в магазинах. Но на самом деле купить копию с «very» невозможно. Так что бессмысленно было обвинять нас в том, что мы прогнулись, потому что на самом деле это не так. Мы просто сделали то же самое, что сделали бы на радио, но мы не хотели, чтобы там был этот «бип», мы не вырезали эту часть, поэтому мы вставили другое слово.
Я пишу тексты, просто часами болтая всякую чушь, и это была одна из таких болтовок. Мне понравилось, как это слово вписалось в ритм. Мне нравится, как дерзко звучит это слово. Оно не выпирает, но служит таким себе курсором в песне. Песня идет своим чередом, потом это «дурацкое», потом «Кер-рах!» от Джонни (Джонни Гринвуд, гитарист Radiohead – прим.ред.), и вот песня уже режет себе вены. На середине пути песня начинает убивать сама себя, в чем, собственно, и заключается её смысл. Это настоящая песня самоуничтожения, во многом из того, что мы делаем на сцене, присутствует эта этика самоуничтожения.
— Какая песня будет следующей? Еще больше аутодеструктивной тоски?
— Нет, следующий сингл — песня под названием “Anyone Can Play Guitar”, которая сильно отличается от предыдущей. Многие группы, не будем показывать пальцем, начиная с “S” (речь идёт о Suede, набиравших тогда популярность – прим. ред.), выпустят песню, которая будет точь-в-точь как первая. И это в каком-то смысле нормально, но, я имею в виду, мы не можем написать еще один “Creep”, даже если бы захотели, так что нет смысла даже пытаться. И это была всего лишь одна песня из многих... Я имею в виду, я пишу песни постоянно, просто так получилось, что именно эта выбилась из общего ряда.
**— В конечном счете, разнообразие — это залог долголетия, а слишком многие группы застревают в рамках одного, созданного ими самими жанра. **
— Банально, конечно, но одна из главных причин, по которой я в этой группе, — это песни, и то, что мы как группа очень быстро меняемся. У нас есть свой звук, но в то же время мы постоянно меняемся. “Anyone Can Play Guitar” — это практически речёвка. И еще одна важная вещь, лежащая в основе группы, заключается в том, что лирически это песня против рок-эго. Второй куплет — «Я хочу быть Джимом Моррисоном», а у меня какое-то нестандартное отношение к Джиму Моррисону и всему мифу, который его окружает, просто потому, что это влияет и влияло на людей в группах и в музыкальном бизнесе, в том плане, что они думают, что им нужно вести себя как странно, чтобы соответствовать легенде.
**— Мистицизм, возникший вокруг Моррисона после его смерти, похож на тот, который гитаристы стремятся увековечить вокруг своего инструмента. Что в нём есть что-то большее, чем просто практика: что это дар, который даётся свыше, а не мастерство, которым может овладеть любой желающий, если приложит усилия. **
— Да, это очень сложно… Глупости! И чем лучше ты играешь на гитаре, тем хуже песни пишешь. Надеюсь, что однажды эта песня появится на MTV между парой рок-треков, и все эти парни в дурацких париках будут выделывать свои фокусы, а потом мы выйдем и споём: «Любой идиот может играть на гитаре, это ничего не значит!».
Джим Моррисон — бездарность, да еще и мертвый. И всё это ничего не значит. Гораздо важнее просто иметь свой собственный голос в этом бизнесе, чем соответствовать тому, чему ты, как считается, должен соответствовать. Я сейчас читаю книгу Лестера Бэнгса, и там есть гениальная мысль о том, что, с одной стороны, к рок-н-роллу нужно относиться очень серьезно, а с другой — он должен полностью высмеивать сам себя. Как The Stooges... С одной стороны, это настоящая, отвязная группа, а с другой — они просто прикалываются. Игги Поп вообще не парится.
— Группы, которые действительно проходят испытание временем и оказывают наибольшее влияние, — это те, на которые настоящие музыканты смотрят с презрением. Творчество пробьется наружу, и чем меньше ты знаешь о общепринятых технических приемах игры, тем меньше ты ограничен правилами. Вот почему первые альбомы большинства групп часто являются их лучшими работами.
— Определенно, да. Самое интересное в группе — это учиться играть вместе. Но как только ты этому научился, ты не должен терять это ощущение. Это то самое ощущение: вы, наконец, собрали песню, все знают свои партии, и, надеюсь, в студии всё получится. Например, “Anyone Can Play Guitar” была написана за два дня до того, как мы пошли записывать альбом, и из-за этой атмосферы, которая царила вокруг неё, это была по-настоящему захватывающая песня, потому что мы пробовали её в куче разных вариантов и просто дурачились.
**— Вы подписали контракт с крупным лейблом, и хотя это даёт вам преимущество в виде мощной корпоративной машины за спиной, у этого есть и обратная сторона. Есть определенные ожидания, и если у вас нет хита после третьего или четвертого сингла, с вами покончено. **
— Они очень нервничают... В этом есть свои плюсы и минусы. Посмотрите на Джулиана Коупа [ранее имевшего контракт с Island]. Он достигает пика своей карьеры, выпускает блестящий альбом, внезапно берётся за ум и начинает бунтовать, как и должен был делать всегда, и его выгоняют с лейбла. Честно говоря, это очень, очень нервирует. Мы знаем кучу групп, которые вышвырнули. На данный момент мы находимся в очень сильном положении, потому что наш лейбл очень в нас верит. И это одна из тех вещей, с ними нужно быть предельно честным, нельзя их обманывать. Но в то же время мы подписали с ними контракт, потому что это была потрясающе выгодная сделка.
— Как вы подписали контракт?
— Это была демо-запись — не самая лучшая. Мы познакомились с нашими менеджерами через друга, им очень понравилось, и это как бы изменило наше представление о вещах, и у нас начала появляться настоящая фан-база в нашем родном городе Оксфорде. В Оксфорде всё завертелось очень быстро, и там была очень хорошая местная газета Curfew, которая тоже нас поддерживала. Так что в Оксфорде царила отличная атмосфера, и в то же время наши менеджеры использовали свои связи в Лондоне, искали, не заинтересовался ли кто-нибудь, и почему-то EMI клюнули.
И мы подумали: «Вау!». И поскольку они проявили интерес, все остальные мэйджоры тоже забегали, как ужаленные. Как это обычно и бывает, один начинает, другие подхватывают. И вот как-то раз мы давали концерт в пабе Jericho Tavern в Оксфорде. К тому времени мы уже практически стали там резидентами, играли там каждые две недели, и на том концерте присутствовали 36 человек из A&R . По сути, тот концерт был в ноябре, а контракт мы подписали на Рождество. EMI всегда были первыми, всегда были на шаг впереди, всегда были в курсе того, что мы пытаемся делать.
Это была очень странная ситуация, потому что, по сути, мы подписали контракт на Рождество, а до этого ни разу не играли за пределами Оксфорда. Никогда. Это было так страшно... Многие спрашивают: «Почему вы с EMI?», а мы отвечаем: «Ну, они предложили нам отличную сделку».
— Но вы бы всё равно не отказались, верно?
— Ну нет. Никто бы не отказался, так почему мы должны были отказываться? Дело в том, что мы подписали контракт на Рождество, и нам понадобилось добрых шесть месяцев, чтобы понять, кто мы такие. И найти свое место в музыкальной индустрии, понять, кто мы такие, понять, что мы хотим сказать. Как группа мы знали друг друга много лет, но по-настоящему собрались вместе только тогда, когда все вернулись в Оксфорд после университета. Тогда у нас была только одна цель — играть как можно больше концертов.
К концу этого года мы отыграем около 100 концертов, и нам понадобилось всё это время, чтобы дойти до того, что сейчас мы действительно уверены в том, что делаем. Все лучшие группы — хорошие концертные группы, и нам нужно было стать хорошими, поэтому мы поставили всё остальное на паузу и просто отправились в путь, катаясь по всей этой стране и играя перед 10 человеками.
— Сталкивались ли вы с трудностями в плане ротации на радио?
— О да, это одна из таких вещей. Лично я считаю, что музыкальная индустрия в данный момент убивает сама себя, потому что она перерабатывает свои собственные таланты и у неё не хватает смелости продвигать новые. Radio 1 — это единственная радиостанция в стране, которая действительно что-то делает с новыми талантами, потому что, к сожалению, за исключением Xfm [тогда еще ожидавших подтверждения лицензии на вещание], это единственная станция, которая действительно ставит новые пластинки.
Все остальные станции следуют за ней, но в то же время у Radio 1 недостаточно эфирного времени вне пиковых часов, чтобы они могли позволить себе развивать новые таланты. Есть шоу [Марка] Гудиера [предшествовавшее эпохе Стива Ламака], и если тебе очень повезет, тебя могут поставить днем, и это всё. Если Xfm не получит франшизу, то можно попрощаться с большей частью новой музыки в этой стране. Потому что этого просто не произойдет. Музыкальная индустрия просто рухнет.
Вся основа музыкальной индустрии — это продвижение новых талантов, а они этого больше не делают. Они слишком напуганы. Что тут скажешь? Негодяи! (смеётся)
