Перед началом большой войны линия фронта разделяла на Донбассе два населенных пункта — Горловку(ДНР) и Нью-Йорк (Украина). Последний был так прозван некой протестантской сектой, заселившей эти земли по высочайшей милости императрицы всея Руси Екатерины II. В 1951, когда отношения СССР и США разладились, посёлок назло врагам был переименован в Новгородское. А в 2021 году, по той же причине, обратно.
Многим не нравится название Нью-Йорк. Такие люди видят его издевательским и враждебным. Мне же, наоборот, оно всегда импонировало своей оригинальностью и лишний раз подчеркивало культурную общность враждующих сторон. В России, например, существуют села: Париж, Новый Опель и Трудовая Армения.
Но речь не о том.
Местечко интересно тем, что в феврале 2022 года, за неделю до начала большой войны, под ним служил наш герой с позывным Скальд. И пропадал в том невысоком деревенском увальне целый сказитель. Пропадал, потому что он очень много не к месту врал. И публика это видела.
Есть такие люди, на ходу сочиняющие небылицы по любому поводу лишь бы привлечь внимание. Всё они видели, всё знают, везде были или имеют об этом какую-то басню. Наиболее образованные и неординарные из таких сочинителей в наш век могут рассчитывать на политическую карьеру или окормлять страждущих в качестве инфоцыган. Кто поглупее, те, как правило, не понимают, что их выдумка заранее обречена на провал, но раз за разом пытаются реабилитировать себя в глазах окружающих новым макабром. Мы их обычно ценим как забавных дураков, даём высказываться, а потом потешаемся всласть.
Скальд, кстати, вполне мог носить и менее благозвучное именование — Чепыга. Потому что его придумал командир отделения. Но командир взвода, человек наделённый большей властью, эрудицией и юмором сказал твёрдо — Скальд.
***
Интересующим нас вечером боец не собирался попадать в плен. Он оставил позиции своего взвода, потому что к ним пришёл погреться у костра злобный сержант, не дававший вставить в разговор слова и постоянно насмехавшийся. Поэтому Скальд встал и ушёл в лесок, где сидели смежники, в надежде у них найти благодарные уши и котелок крепкого солдатского кофе со сгущенкой.
Это ему тоже удалось не вполне. Люди были какие-то неприветливые и напряженные, смотрели сплошь в экраны своих телефонов, читали новости и ждали беды. Всем было не до него.
Потоптавшись немного у одного из блиндажей, он пошел прогуливаться к полю. Услышал кукушку. В голове сразу сложилась история про своего двоюродного деда, который так ходил по лесу, услышал тоже божью тварь и спрашивает: "Кукушка-кукушка, сколько мне жить осталось?" Та ему накуковала сто лет, а ему было 30 и вот прожил он уже 128. И большое это для семьи горе, так как за все годы наплодил он якобы 18 детей, 90 внуков, несчетное количество правнуков и как помрёт, то будет за его хозяйство большая родственная драка. От этого атмосфера во всей деревне, населенной сплошь потомками живучего деда, заранее нехороша и собирается усугубиться.
Скальд почти прослезился, жалея своих персонажей то ли за глупую жадность, то ли за предстоящие в связи с ней беды. Но стал вдруг думать весьма умную, на его взгляд мысль: если на самом деле деда нет, а в воображении он натурально имеется, то можно ли назвать его дедом Шрёдингера? Он когда-то слышал про кота Шрёдингера в одном видео и хоть мало понял научную подоплеку метафоры, уловил главное: если чего-то одновременно есть и нету, то оно принадлежит Шрёдингеру. В воображении тот рисовался чем-то вроде языческого божества неопределённости.
Размышляя о таких непростых материях, он обнаружил себя посреди поля, ковыряющим ботинком какой-то металлический в земле предмет. Нужно было возвращаться. Но в какую сторону? Он забеспокоился, стал осматриваться, но опять услышал кукушку, успокоился и пошёл на её голос. Детали красивой истории занимали его гораздо больше.
В размышлениях о том какое огромное наследство мог бы оставить своим недобросовестным внукам чудесный дедушка, Скальд вдруг понял, что земля под ногой странно натянулась, не выдержала его веса и разверзлась теплотой, светом да сдавленным криком: "Твою мать!" Он упал, больно ударившись плечом, и стал выкарабкиваться из намотавшейся вокруг головы да туловища плащ-палатки. Кто-то ему помогал.
Блиндаж, куда он свалился, был небольшим, с печкой и двумя выдолбленными в земле боковинами, укрытыми досками и туристическими ковриками. Между ними над печкой нечто грубосколоченное изображало из себя столик. На столике стояла бутылка водки, тушенка, огурцы и большой набор суши. В одном из рисовых колобков — вилка. По обеим сторонам сидели и молча глазели на него два взрослых, лет по пятидесяти мужика со странными выражениями лиц. Скальд тоже пригляделся к ним и обнаружил неприятную деталь: из чужой формы с соответствующими флагами следовало, что они ему не друзья.
Не прерывая молчания, оба вдруг пришли в движение: один, который сидел рядом и помогал подняться после падения, потянулся к поясу. Ночной гость не видел за чем именно, но догадывался, что это не сулит ему ничего хорошего. Второй обеими руками схватил обе стопки с водкой и подался с ними назад, всем своим видом демонстрируя решимость уберечь драгоценный напиток если начнется буря.
— Какого х-хрена ты тут взялся? — напряженно спросил ближний с легким заиканием.
— Ммм?! — требуя ответа промычал второй. Было видно, что говорить ему уже тяжеловато и он предпочитает не тратить энергию на лишний вербальный акт.
Несмотря на некоторую... несообразительность, в критических обстоятельствах Скальд умел мыслить быстро и весьма рационально. Расклад не сулил ничего хорошего: на прогулку он вышел без оружия, так что обороняться нечем, а неправильно сказанное слово может стоить жизни. Скорее всего его просто зарежут. Нужно было срочно разрядить обстановку.
— Я в плен шел, пришел в смысле... То есть шел к вам и вот, упал. Извините. — потупился он в ожидании реакции.
— За сознательность! — относительно внятно произнес держатель стопок и грациозно принял одну на грудь. Вторую протянул через стол товарищу.
Тот поколебался немного, недоверчиво поглядел на пришельца. Потом заметил, что воздающую длань нетерпеливо потряхивает. Не желая испытывать её выносливости, убрал руку с пояса и принял стопку. Произнес:
— Следи за ним, п-прикрывай, я быстро.
Шумно выдохнул и тоже управил. Затем закинул в рот одну сушину, подпер голову рукой и протянул:
— Д-делааа....
***
Мужики оказались добрыми. Все вместе сноровисто поправили крышу укрытия и сели держать военный совет по ситуации. Скальду, для полноценного участия, выдали вилку и колпачок от взрывателя 152-мм снаряда. Накалывать закуску и пить водку, соответственно.
— Слушай ну н-нам тебя сейчас вести на штаб без м-мазы. Пост бросать нельзя да и мы п-припили немного, начальство заметит. — вступил боец с позывным Шама, громко почесав небритую шею. Говорил он четко, с расстановкой, тоном прирожденного лидера. Уверенными были не только слова его, но и поза, и властно дирижирующий мыслью в руке огурец. — План т-такой. Сейчас гуляем, не спать же? Завтра к вечеру смена будет и тогда отправимся. Б-базар-вокзал?
Молодой пожал плечами, мол, он в плен по всей форме не торопится. И так, мол, неплохо сидим.
Второй солдат по прозвищу Рыба(он имел явное сходство с камбалой) подумал немного над словами товарища и найдя их разумными вынес вердикт:
— За своевременность!
Собравшиеся вздрогнули и повеселели. Можно было, наконец, расслабиться. Тут Скальд показал себя во всей красе. Как опытный и искушенный соблазнитель, он не стал сразу лезть под юбку сознания слушателей со своими небылицами. Напротив, терпеливо подводил к нужным темам и в правильный момент "припоминал", что как раз имеет в практике подобный случай.
Поведал про отца, который якобы пересёк всю Европу с востока на запад и обратно на тракторе. А также свою любимую: о том, как он сам зарезал ножом медведя-шатуна, когда тот напал на него возле деревни. Собеседники отнеслись к заявлению с недоверием, но рассказчик заявил, что удачно скинул в лапы мохнатому свою шубу и пока тот в ней путался, нанес серию смертельных ударов. Это было встречено одобрительно, как проявление деревенской смекалки: "Городской бы со страху в штаны поклал! А ты-то наш, из крестьянского класса!"
Потом все вспоминали свои села, родню, избы, скотину, праздники и печали. Бойцы вместе смеялись и плакали над типичными для любой славянской страны бывшего СССР сюжетами. Обнявшись, пели знакомые всем троим песни.
Когда уговорили вторую бутылку, Скальд стал Лёшей: "Н-нахрена тебя погонять на манер немчуры, ч-что за понт? Ты же н-наш Лёха, отличное имя!" Расчувствовавшись, он выдал свежую байку про деда-долгожителя. Она вызвала фурор. Мужики неподдельно сочувствовали горю выдуманного семейства. Чесали головы на предмет поиска выхода из сложной ситуации. Сошлись на том, что стоит провести частичную коллективизацию самых проблемных активов из наследства, а всех несогласных сослать в монастырь, чтобы себя помнили и не будили в других лиха. В конце третьей бутылки перешли к мистике: лешим, кикиморам, банникам и прочему. А от мистики к науке.
Алексей-Скальд вольно и очень путанно изложил свои взгляды на проблему Шрёдингера. Шама в ответ попробовал дать дефиниции теории фракталов:
— Это п-понял, когда в одной фигне много такой же фигни растёт и внутри т-такая же тема. И в-все типа похожее, н-на каждом уровне. Как вот в с-снежинке или капусте этой б-брокколи или...
— Или в армии! Выпьем за боевую службу! — влез с комментарием Рыба.
— Не ты п-погоди! — не унимался Шама, желающий продемонстрировать, что не лыком шит и в науках что-то да понимает. Правда пример для этого выбрал неудачный. — Есть т-такая фигура, б-блин, этого, хрена одного ученого, не п-помню, которая если приблизить в компьютере будет охренеть какой сложной и п-повторяться.
Алкоголь, очевидно, мешал ему выражаться яснее. Возможно без него у Шамы и получилось бы объяснить, что он имеет ввиду известный фрактал Мандельброта, являющийся множеством точек С(си) на комплексной плоскости, для которых рекуррентное соотношение задаёт ограниченную последовательность. Однако, вместо отсылки к этому простому определению он решил изобразить фигуру угольком на столе. Но Рыба опять всё опошлил:
— Похоже на жопу. За политику!
Так и сидели до рассвета. Утром Рыба уснул первым, растянувшись на своей половине. Шама со Скальдом, ввиду ограниченности физического пространства, устроились на сон сидя. Первый откинулся к стенке блиндажа и завернулся в капюшон. Второй помыкался и в итоге забрал у Рыбы автомат. Поставил его стволом в промерзшую землю да склонил голову на руки, обнявшие тыльник приклада.
***
Волнение в штабе вызвал не сам факт приезда комиссии, но её внезапность. Обычно о таких вещах кулуарно предупреждали и у всех заинтересованных сторон имелось время на подготовку. А тут...
Ещё более странным и неприятным оказалось то, что гости не желали в сауну и предаваться чревоугодию, как это было заведено. Приехавшим из генштаба офицерам под высокими звездами был интересен именно передний край, бойцы в окопах и реальное положение дел, а не бравурные, как положено, доклады об успешных успехах. У замначразведки бригады, капитана Онуфриева, это рождало смешанные чувства. Он думал о них на бегу к одной из дальних позиций. Начальство задерживало движение ревизии насколько могло, но вряд ли у него имелось в запасе больше 20 минут.
— А вот посмотрите действительно как у нас тут все, посмотрите и доложите наверх как воевать приходится и поищите кто в этом виновен. А мы порадуемся. — приговаривал он на ходу. В целом идея реальной проверки, скандала и возможного улучшения условий его радовала. Она рождала мстительную кисловатую дрожь при мысли о том, как покарают неизвестных виновников армейской скудости, дойди до высоких кабинетов реальное положение дел.
Одно смущало. Перед тем как наказать реальных фигурантов, а то и вместо них, с высокой долей вероятности распнут комбрига, зама, его самого и вообще половину штаба. Эта мысль мотивировала несолидно нестись галопом по окопной сети, на ходу раздавая солдатам подзатыльники, нарезая задачи и наказывая никому не выдавать его предупредительного забега.
Почему именно этот из всех положенных к осмотру блиндажей внушал ему опасения, замначразведки не формулировал конкретно, но ощущал беду загривком, давно сложившимся армейским чутьём. Возможно, виновато серьёзное минное заграждение в поле перед позицией. Это делало службу на ней расслабленной и позволяло без особых опасений ссылать туда наиболее залётных деятелей. Он гадал, кто именно вчера заступил на дежурство и чем это чревато.
Откинув полог входа, удивился первой странности: на одном из трёх бойцов, почему-то незнакомом, была вражеская форма. Все мирно храпели, воняли водочным перегаром, а стол хранил следы праздника и рисунок какой-то... задницы.
Вспомнив о стремительно тающем времени и возложенной на него задаче, принялся за эффективный кризис-менеджмент: выдернул из рук незнакомца автомат, на который тот облокачивался во сне и стал отвешивать присутствующим тяжелые оплеухи. При этом взвывал громким шепотом:
— Подъем, организмы, боевая тревога! Что за хрень тут творится, алконавты?! Встать, говорю, быстрее!
Сознательность перед старшим по званию проявили Скальд и Шама, а вот Рыбу сонный омут держал крепко. Тогда опытное начальство применило спецприём: пробуждение через давление на болевые точки за ушами. Уверенный пользователь данного метода способен поднять на ноги ну очень пьяного человека. Будто заклинатель змей, что волшебной игрой на флейте вздымает кобру из холщевого мешка. Благодаря всего двум пальцам, правильно приложенным к черепу, пациент сам старается побыстрее проделать путь к вершинам осознанности, лишь бы прекратить чудесное воздействие. Однако Рыба выказал самурайскую стойкость и не поддался. Лишь орал матом и пускал пузыри, но как только давление прекращалось — обмякал и пытался свернуться калачиком.
Параллельно попыткам форсированной реанимации капитан слушал сбивчивый доклад о вчерашнем и погружался в половодье игривых чувств. Утро не скупилось на сюрпризы. Это даже интриговало, придавало лихости и куражу. Впрочем, особого удивления не было. За восемь лет в вооруженных силах он крепко усвоил логику происходящего: война порождает хаос, хаос самоупорядочивается в интуитивно понятный порядок, в порядке стабильно возникают странности, странности являются нормальными и переживать стоит скорее в их отсутствие.
Смущало лишь одно обстоятельство:
— Ты как через мины умудрился пройти? — спросил он и пристально посмотрел в глаза найденныша.
— В смысле мины? Какие мины?
— Разные, много, прямо там.
Скальд побледнел, лицо его вытянулось. Он скосил глаза в сторону, как делает человек вспоминающий что-либо и тихо зателепал губами. Потом его вырвало.
"Не врёт, фартовый. Дуракам везет." — заключил Онуфриев и решил, что ждать беды от парня пока не стоит. Ситуацию принял как данность, больше озаботившись насущным — времени на приведение позиции к надлежащему виду остается мало. Он таки перестал кошмарить Рыбу, выпрямился и секунд 15 просто стоял, составляя план атаки на обстоятельства. Затем повернулся к Скальду и сказал:
— Надеюсь, ты понимаешь, что в плен мы тебя взять не можем? Не дай Бог проговоришься обо всей этой петрушке. Поэтому договоримся так: ты нам подыгрываешь на проверке, будто наш, понял? Потом я тебя лично через поле вывожу к вашим позициям и дальше сам. За это не переживай, даю слово офицера. Да и карму на войне нельзя такими кидками портить. Если вдруг опять к нашим попадёшь, стараешься молчать и не трындеть за эту историю. Идёт?
***
Успели впритык. Рыбу освободили от верхней одежды и нарядили в неё Скальда — играть роль. Самого Рыбу связали хитрым образом, сообразили кляп и закидали всем что нашлось в блиндаже. Создав таким образом тактический бардак, служащий укрытием для личного состава, вдруг потерявшего приличный облик.
Все пологи были откинуты, помещение проветрено, следы застолья зачищены. Возник вопрос с ликвидацией перегара, но выручил многоопытный Шама, запасшийся на такой случай фигнюшками сушёной гвоздики. Оказалось, что их разжевывание полностью отбивает водочный запах и освежает дыхание. Капитан воспринял неожиданную помощь с благодарностью, но про себя решил отныне принюхиваться к солдатам. А особо гвоздичным устраивать допрос с пристрастием и показательной расправой.
Когда проверял экипировку, то понял, что хоть и верит в отсутствие у Скальда дурных намерений, все же давать ему в руки автомат с боевыми патронами опасается. С другой стороны, если проверяющий полезет досматривать личное оружие и не обнаружит у бойца боекомплект, то наверняка начнет задавать лишние вопросы, недопленный расколется и тогда точно пиши пропало. Решил рискнуть, обозначил молодому диспозицию:
— Ты резко не дергаешься, не берешься без нужды за ствол и не делаешь чего-либо нервирующего. Завалю сразу чисто из предосторожности и врожденной паранойи, понял? — и достал из широкого кармана бушлата пистолет. Скальд со значением кивнул. Нервировать никого не хотелось.
Себя Онуфриев решил выдать за бойца, не прятаться же? Визуально он всё равно почти не отличался — знаками различия у их бригады в окопах козырять было не принято. На лицо натянул балаклаву, послабил осанку, добавил во взгляд солдатского фатализма с ленцой. Немного потерся слишком чистым бушлатом о земляной край окопа.
Встречу разыграли как неразбериху, будто никто и не подозревал о приходе начальства. Когда в блиндаж вошел сам начштаба с приезжим полковником, статным, но в седых летах, Скальд вскочил, отдавая честь, Шама заикаясь попробовал сделать доклад по форме, а капитан кинулся ставить чайник. Начштаба поморщился и коротким взмахом руки призвал подчиненных не разводить формальной суеты.
Полковник устало присел на одну из полок, в опасной близости от схрона с Рыбой и Онуфриеву оставалось лишь взывать к небесам, чтобы тот вдруг не начал подавать признаков жизни.
Проверяющий как-то уже по инерции обходил взглядом скаты блиндажа, мешки с песком, ящики с боекомплектом, людей. И похож был в этот момент на старого доброго барина, давно не появлявшегося в имении и вот случайно проездом заглянувшего. Который всё видит и понимает. И точно знает, что у вороватых управляющих найдутся аргументы в защиту, мол, крестьяне распустились да трудиться не хотят, мол, года были неурожайные, хищники наповадились. И нет времени ни на следствие, ни на суд, ни на замену виновных. Свечку разве что зайти поставить на дорожку. Вдруг поможет?
Он, несомненно, понимал, видел их неуставщину и неустроенность. Мог прижать вопросами по части материальной инспекции, но почему-то не делал этого и лишь смотрел в небо через амбразуру огневой позиции. Возможно всё уже решил для себя во время предыдущих остановок. Эта, в их зоне ответственности, была последней.
— Молодой человек, — внезапно обратился он к Скальду, — ты как в армии оказался?
Все посмотрели на него, и увидели, как неловко и волнительно он пытается вытянуться перед старшим по званию, ища взглядом поддержки у скрытого под маской капитана. Тот еле заметно кивнул. Выдумывать что-либо времени не было и Скальд ответил честно, но очень по-простому, потому что не знал точно, нужно ли в этой армии представляться и употреблять иные ритуальные формы. Этого заговорщики не предусмотрели.
— Я сам пришёл... за приключениями.
— Да ты что, парень? Много фильмов смотрел про войну? — голос полковника можно было счесть заинтересованным, но замначразведки, следивший за его лицом, увидел странное несоответствие. Взгляд ревизора продолжал растворяться в небе и делал лицо безучастным к миру. Губы его будто получили на время независимость и создавали только видимость присутствия, позволяя разуму владельца свободно и печально витать в облаках.
— Нет. Отец рассказывал мне о том, как воевал в Афганистане и я решил, что ради таких историй можно рискнуть.
Секунд на десять установилось молчание. Потом полковник попросил, опять же, вроде как с интересом, но скорее лишь для того, чтобы занять чем-то необходимое для апатии время:
— Перескажи и нам что-нибудь из них.
Скальд сперва замялся, но понял, что вариант сослаться на забывчивость и замолчать может выглядеть подозрительно или неуважительно. Поэтому выбрал одно из отцовских повествований и начал, несмотря на буравяще умоляющий взгляд капитана. Было волнительно, но сам факт того, что серьезный человек, да еще в таких странных обстоятельствах хочет послушать его, возбуждал дух рассказчика.
— Отец был тогда в частях, что сражались с Ахманом Масулом в одном ущелье...
— С Ахмад Шахом Масудом, а не Масулом. Ущелье называется Панджшерским. Ладно отца плохо слушал, так хоть чему в школе вас сейчас учат? — вдруг перебил ревизор, несколько оживившись.
— Да, точно, спасибо. Так вот их как-то раз с другом взяли в плен и хотели сперва горло резать, а потом решили...
Скальд вспоминал тихий, но выразительный голос. Убаюкивающий, растворяющийся в тепле и покалывании верблюжьего пледа, лёжа под которым было приятно слушать отцовские рассказы. Он пытался даже передавать его интонации, когда говорил о тяготах жизни в зиндане и как девчонка из соседнего кишлака пожалела их и с большим риском вывела к своим. Он не успел закончить. Полковник уже совсем не выглядел отрешенным. Опять прервал рассказ:
— Ты сын Богдана?
***
Он смотрел в глаза сына своего давно потерянного в завихрениях судьбы друга и пытался выразить всю симпатию, теплые чувства и благодарность. Но одним лишь взглядом. За то что в такой откровенно сложный период жизни напоил из фляги светлой памяти.
Расчувствоваться на людях не давала офицерская честь и ответственность миссии, порученной командованием. Как бы он хотел забрать этого пацана с собой на штаб и там посидеть по душам, выспросить всё о судьбе дорогого человека, его отца, придумать и передать весточку. Но даже этого он не мог сделать, ведь находился на своей задаче инкогнито для большинства личного состава и нарушал конспирацию уже одной фразой:
— Ты сын Богдана. Я ведь к тебе, наверное, и обратился, потому что ты похож и напомнил мне... — повторил он шёпотом.
И было кое-что более тяжелое. Полковник по глазам всех присутствующих, даже по взгляду этого славного мальчишки понимал, что ему тут не рады и ждут, когда старый хрыч уберётся со всей своей ностальгией по славному прошлому. Они не могли и не хотели радоваться чуду редчайшей встречи так как опасались от него проблем.
Но почему же молодой не воодушевлен таким стечением обстоятельств? Откуда испуг? Что он ему сделал? Разве не хочется в такой ситуации, наоборот, расспросить о важном? Чего замолчал? Или показалось?
Он встал и подошёл почти в упор. Точно, боится. Есть какая-то чуткость к моменту в омуте телячьих глазищ, конечно. Будто не верит. Но откуда эта почти что паника во взоре? Потому что ревизия? Вряд ли, но из-за чего бы еще? А если и так, то откуда такая боязнь критики, учения? Ведь он же сюда прислан не просто уши оборвать за халатность, но улучшить условия службы, буквально спасти жизни, когда будет жарко.
"У меня ведь за вас сердце кровью обливается, а вам в ней искупаться придется. В этот раз не пронесет." — подумал пожилой воин.
И потянул сердце сквозняк, заставив трепетать листья накопившихся переживаний: бессонные ночи в главном управлении, зримый бардак в частях, повальный идиотизм и наглость начальствующих карьеристов, болезнь любимой и вот еще этот прекрасный парень с лицом Богданчика, но совсем чужого. От этого еще больнее. Словно прошлое отказывается от тебя, обличает память во лжи, перекрывает и стирает её. А что человек без памяти? Он ли это или уже кто-то другой?
Внешне он держал себя, но внутренне пришлось сгруппироваться и забить поглубже слабость леденящими злыми ударами. Тяжело себя колотить, но надо.
— Ну что ж, бывай солдат, удачи. Бате привет передай как дома окажешься. — и обратился уже ко всем. — Честь имею.
***
— Ооо, пацаны, не могу больше, я ща обоссусь! В натуре, завязывай, ахахаха! — среди общей истерики особенно выделялся голос злобного сержанта.
— Да куда завязывай, такого шоу по телеку не покажут. Трави дальше, додик, шо там с кармой, нахрена, говоришь тебя в живых оставили? — басил дородный толстый пулеметчик.
То, что начиналось как триумф, как исполнение мечты — возможность поведать товарищам невероятную и полностью правдивую историю о собственных приключениях, превратилось в представление цирка уродов. Публика бесновалась, заходилась гоготом, всхлипами и жалящими остротами. Особенно всех позабавили его падение в блиндаж, насилие над Рыбой и, совершенно не к месту: когда Скальд растерялся, не смог правильно ответить пожилому полковнику и того это явно сильно расстроило. Слушатели не сочувствовали ни ему, ни его героям, не ждали смыслов. Хотелось посмеяться и потравить рассказчика. Но хуже всего: они ему не верили и считали, что Скальд профилонил ночь где-то у соседей, а потом выдумал хитрый миф с подньюйоркской Одиссеей. Правда им была не нужна. Им хотелось, чтобы он поддерживал накал страстей, хотя и так уже сорвали животы и опустошенные доили из себя эмоции последних капель.
Он почти замолчал, но заведенная толпа сама тянула из него угрозами и уговорами подробности. Скальд через губу отвечал невнятно и кто-то больно кинул ему в коленку гранатой от подствольника. Он машинально схватился за ногу, потом за гранату и хотел запустить в обидчика, но не знал в кого именно и замер с отведенной рукой. Это вызвало новый приступ хохота. Насмешки были и раньше, но впервые ему совсем не хотелось говорить и оставаться в центре внимания. А если быть совсем честным, то хотелось убежать.
Только вот... куда?
Глеб Эрвье
@elpicahielo
