- По картине Лютик
Прабабка давно сказала жизни: «Да пошла ты!», из явных признаков ее подавала только два: звала бабушку ведьмой и плевала в ее сторону, а меня — бедным ангелочком и крестила дрожащей рукой. Делала она это дважды в день: ранним утром, когда мы с бабушкой проходили мимо кресло-качалки на кухню, и поздним вечером, когда мы тащились обратно к спальным лавкам.
— Чего она так с нами, Ба?
— А как иначе? Ты ей правнучка, а я-то — невестка.
Что бы не творилось с утра в харчевне «Жри и вали», требовала ли засидевшаяся с ночи банда контрабандистов рассолу и яичницу, или хозяин спозаранку бесился, ожидая к ужину королевских егерей, бабушка, игнорируя крики, брань и угрозы, первым делом всегда брала в руки старый кувшин с мятым боком. Она натирала его войлоком до блеска над вмятиной и ставила на полку посудного шкафа, как надсмотрщика над всей посудой и кухонной утварью. В очаге вспыхивал огонь, и отражение пламени плясало на неровных боках посудины свой священный танец. Чистя гору картошки, я то и дело поглядывала на это фламенко — больше на закопченной кухоньке и смотреть было не на что.
— Он был чертовски хорош собой, — прокряхтела бабушка, ставя на плиту чан с водой.
— Кто, Ба?
— Твой дед, разумеется, ты же сама спросила про плевки.
Вообще-то вопрос был задан несколько иначе, но я была рада послушать что-то более содержательное, чем булькание кипятка и шипение раскаленного масла.
— Лицом он был похож на своего отца. Порода… А вот глаза — в точности матери, прабабки твоей. У него уже седина в бороде пробивалась, а она все еще норовила поставить его на колени и целовала в глаза.
Даже когда старший егерь рассек ему скулу кнутом, это его не испортило. Наоборот. Шрамы украшают мужчину. А вот егерь поплатился. Нагнулся к жеребцу, посмотреть, с чего гнедой вдруг захромал, а тот возьми да взбрыкни. Задним копытом своротил ему челюсть. Дед твой тогда не поленился, собрал все выбитые зубы, даже осколки и заказал гончару кружку.
Я покосилась на полку под кувшином, где стояла пивная кружка. В стенки были влеплены человеческие зубы. Этот зубастый ужас пугал меня с малолетства, но ко всему привыкаешь.
— У матери твоей были его глаза и тебе достались. Вот поэтому ты — «бедный ангелочек», — тихо смеется Ба. — Мы с твоей бедной матерью молились, чтоб так и было. Когда ты появилась на свет жизнь уже покидала ее, а она все шептала: «Какие глаза?», посмотрела и отошла на небеса с улыбкой. Если будешь реветь, ничего рассказывать не стану.
Я и не реву. Просто ей самой нужно тайком утереть слезы. Хочу отвлечь ее:
— Ба, расскажи про папу.
— Про папу… А что про него расскажешь? Я и видела-то его пару вечеров. Бродяга. За похлебку играл на лютне да пел. Хорошо пел: «Паруса нужны тебе? Видишь лодка на реке?»
— На реке на, той реке… — подхватываю я.
— Зеленая лодка для грусти… — поем вместе. — Паруса натянет грусть, вдаль умчится ну и пусть…
— Только одного боюсь: вернется леди Грусть, — я понимаю, что пою одна, и смолкаю.
— Глаза-то у тебя дедовы, а вот поешь ты… Храни тебя господь, — вздыхает.
Я боюсь, что рассказу конец, но Ба просто захлопоталась по кухне.
— Егеря тогда неплохо у нас посидели, драли глотки до рассвета, — продолжает, вымешивая тесто, а мою радость не описать, ловлю каждое слово. — А на рассвете твоя мать совсем потеряла голову. Пришла за благословением. Бедная дурочка. Надо было бежать, как и уговаривал ее твой отец. Пока бы мы хватились… Ну… На все воля божья. Зато ты со мной. А так, неизвестно, увидела бы я твои глазки.
Она наклоняется ко мне и целует меня в глаза.
— Вместо благословения твой дед решил поговорить с будущим зятем наедине. С тех пор парнишку никто не видел. Дед сказал, что тот передумал жениться и просил передать, мол, бродяжья жизнь ему еще не надоела, может, вернется через годок другой и тогда…
Как же она плакала, моя дорогая девочка. Рыдала, как на похоронах, и все спрашивала: «Чья это кровь, папа?»
«Зарубил петуха к ужину,» — буркнул он, отирая руки о передник.
А когда тебя было уже не скрыть, в него как бес вселился. Орал, что выбьет выб»»»ка из шлюхи собственными кулаками. Я лишь успела затолкнуть бедняжку в кладовую. Мы с твоей прабабкой пытались утихомирить его, да куда там. Ох, и досталось мне, за то, что «вырастила шлюху». Ключ от кладовой я б ни за что ему не отдала, хотя бы резал меня на ремни. Но вот если б заколотил до смерти, то… Поэтому и сунула ключ в руки свекровке, думала, уж мать-то свою он не тронет. А та смотрела-смотрела, как он выбивает из меня последний дух, возьми да и скажи: «Ключ у меня».
Ей и хватило-то одного удара, чтоб уже никогда больше не встать на ноги.
Я все еще вижу, как он трясущимися от бешенства руками пытается попасть ключом в замочную скважину.
Вот тогда я и схватилась за этот кувшин, ничего другого под руку на попалось.
— Ты забила его кувшином?
— Господь с тобою, деточка, — Ба давится со смеху. — Посмотри на меня. Долби я его по темени хоть час напролет, он бы и не заметил, отмахнулся да и прибил бы меня, как назойливую муху. Просто и у меня когда-то была своя бабушка, пока святая инквизиция не спасла ее душу через очищение огнем. Все мы что-то да берем от своих предков, ты вот поешь, словно ангел, а я… Правда по малости лет и неразумности я мало чего смогла перенять, а половину так и вовсе перепутала, но в тот момент заклятье само откуда-то взялось в моей разбитой голове и произнесла я его верно, до последнего звука.
— Что за заклятье, Ба!
— Ха! Вот так я тебе его и сказала, держи карман.
— Да мне не заклятье нужно, а что оно делает, — прикидываюсь, что обиделась.
— Ну не дуй губы-то на бабушку. Известно что: душу человеческую заключает в вещь. Вот и подвернулся этот кувшин.
Тайком улыбаюсь, как знала, что сработает.
— Мать твоя так и родила тебя в кладовой до срока, шибко напугалась отцовского гнева. Никто не верил, что ты выживешь, за двумя покойниками третий идет. Да я-то знала, что не двое их, а только доченька моя ненаглядная преставилась. А дед твой, душегуб, и сейчас в кувшине, в нем и останется на веки вечные. Тело мы закопали, а вот душа… Ни рая ей, ни ада. Кувшин. Заболталась я с тобой.
Вот теперь точно все, до самого вечера слова не скажет, разве что перед сном «Отче наш»…
Почищенная картошка отправляется в котел. Я беру с полки кувшин, наполняю водой и ставлю на огонь.
Рая я, конечно, не обещаю, а вот что-то наподобие ада вполне могу обеспечить. Все мы что-то берем от предков — гори в аду, дедушка, гори в аду!
Автор: Виктория
Источник: https://litclubbs.ru/articles/56567-staryi-kuvshin-po-kartine-lyutika.html
Понравилось? У вас есть возможность поддержать клуб. Подписывайтесь, ставьте лайк и комментируйте!
Публикуйте свое творчество на сайте Бумажного слона. Самые лучшие публикации попадают на этот канал.
Читайте также: