Оля то и дело забредает ко мне поболтать. Иной раз она - балдая с самого утра, иной раз только к вечеру, в любом случае к ночи – пьяная в зюзю. Так уж случилось, что магазин мой примыкает к пивнушке – нетрезвый люд разной степени подпития тусуется и у меня. Со многими я вполне сдружилась. Опьянение облупливает человеческую душу - обнаженная, она доверчиво липнет к соседу, неосторожно забывая о возможных опасностях. Олина душа льнет ко всем без разбору. Она самая безрассудно уязвимая из завсегдатаев этих мест – в основном, народ здешний благочинный, закоренелые пьянчужки не балуются малоградусными напитками, его предпочитают граждане добропорядочные.
Оля всегда носит с собой шкалик водки, чтобы пиво обретало необходимый ей эффект. Впрочем, частенько она обходится без пива, сюда она забредает исключительно от тоски, в поисках человека, и ещё одного человека и ещё много-премного человеков. Ей нужны люди, любые, она согласна на любого, в одиночестве она пропадает сама в себе. Границы собственного существа у неё размыты напрочь, она практически сливается с миром. У неё не то, что защитной пленки нет, кажется, уже кожа истерта до дыр – россыпь капилляров зведчатыми трещинками зияют на её лице, сквозь них просвечивается кровянистое нутро.
«Выпьешь» – протягивает она мне свой заветный бутылёк. «Не-а – отзываюсь я – днём не пью». «Тогда хоть съешь пирожок. Я буду пить, а ты закусывать» - смеётся она. «Не-а – ответно улыбаюсь – днём не ем. А тебе закусывать не помешает». «Блин, как же ты живешь весь день?» - досадует она. «Я днём не живу – хмыкаю я – днём я работаю и нервничаю, готовясь к таинству вечерней трапезы и реальности ночной жизни». «Вредно есть на ночь» - назидательно изрекает она. «У каждого своё вредно. Мне вредно есть днём». Она отхлебывает от бутылки, в очередной раз пренебрегая своим пирожком.
«У меня вчера днюха была – жалуется она – мало того, что никаких цветов, меня ещё отлупили. Прикинь». Она протягивает смартфон – на фото её свежепобитая попа в кислотно-розовых стрингах призывно изгибается ввысь. «О, у тебя подростковая задница» - откликаюсь я, переводя разговор с нелюбимой мной темы супружеских разборок на приемлемую для нас обеих. Это не комплимент в моих устах, по моим представлениям у пятидесятилетних ягодиц должны быть более пышные стандарты привлекательности, но Оля не подозревает о моих потаенных мыслях, её рот расползается в горделивой улыбке. «Я плохо выгляжу, да?» - уже сияя как весеннее утро, продолжает она напрашиваться на комплименты. «Ты выглядишь очень молодо» - опять предельно честно говорю я. Это опять же не комплимент, констатация факта, Оля выглядит неважно, но возраст не проступает ни на лице, ни на теле. Она анорексично худа и одевается как подросток, впрочем, как подросток и существует – предельно неосторожно и неприкаянно.
В 14 лет её изнасиловал муж сестры, сестра за это её знатно отдубасила и вышвырнула на улицу. С тех пор у неё всё пошло как-то так, или скорее, как-то не так - в едином русле непрерывного человеческого падения. «Сама виновата» - твердят кассирши из супермаркета, куря во дворе и созерцая Олю, в очередной раз прикорнувшую к случайному кавалеру, столь же нетвердо стоящему на ногах, как и она. Я не могу присоединиться к всеобщим пересудам – я давно уже не верю в единоличную вину личности. Человечество спаяно коллективной ответственностью друг за друга, что вовсе не исключает ответственность индивидуальную. Но всё равно все мы - в единой сцепке, звенья единой цепи, бряцаем в унисон или невпопад, но поневоле сотрясаем друг друга своими вольными и невольными вибрациями. Этому можно сопротивляться, но у Оли не получается. Она не герой сопротивления, она мирная героиня смирения. Когда она в очередной раз падает, ей редко кто помогает встать, впрочем, и допинывают не все – некоторые просто вполне доброжелательно пользуются.
- О! – восклицает она – восторженно взирая на разлапистое пятно, проступающее стене – Ты видишь, какая красота!
- Где именно – смеюсь я – на этой обветшалой стене ты прозрела некие высшие смыслы?
- Уфф – презрительно изрекает она – в тебе вообще нет художественного видения.
- То бишь, абсолютно, в живописи я тупа, как пробка. Просвети меня. Что видишь ты?
- Ну –она зависает в глубокомысленном молчании, пошатываясь тонкой берёзкой на ветру. Видения у неё предостаточно, но нужные слова никак не приходят на ум. Она безнадежно махает рукой. – Можно я у тебя посплю, а?
- Спи – соглашаюсь я.
Мы растилаем в углу подложку для ламината, для мягкости подкладываем изоляцию из пенополиэтилена. Через пару минут она спит. Она почти не заметна в помещении, в худобе своей практически сливаясь с полом…