1894 год
«Ростов-на-Дону. Вчера на углу Большого проспекта и Пушкинской улицы, около бассейна, один крестьянин с тремя маленькими детьми увидел вдруг свою жену, бросившую его четыре года тому назад. Мгновенно, пораженный встречей, супруг накинулся на свою коварную жену и стал ее колотить самым нещадным образом; только благодаря вмешательству какого-то случайно проходившего господина, удалось положить коней этой дикой сцене». (Приазовский край. 166 от 29.06.1894 г.).
1896 год
«Азов. Признаки бешенства, неизбежного спутника летнего сезона, стали обнаруживаться и среди наших обывателей. Мордобития, скуловерчения и всевозможные членовредительства у нас теперь очень в ходу. Ареной деятельности азовские боксеры избрали городской сад – место ежедневного стечения публики, где является возможность разойтись «во-всю» по обывательским физиономиям и заслужить аплодисменты за удаль. Дерутся обыкновенно подле буфета, где кабацкая обстановка воодушевляет, а винные пары взвинчивают обывателя. На днях в саду произошел настоящий бой, в котором воюющими сторонами явились компания обывателей, выпившая за буфетом и буфетная прислуга. Вмешавшиеся в дело, с целью примирения рассвирепевших противников, сторонние лица были жестоко наказаны. На месте битвы оказались и легко раненные, и серьезно пострадавшие, отправленные с пробитыми головами домой. Дрались сначала кулаками, потом бутылками, скамейками и всем, что под руку попадало. Особенно отличился некто М., один из лакеев и повар; последний покушался в порыве холопского заступничества за хозяев, обратить противников в бифштекс. В результате М., оглушенный ударом бутылки (или скамейки), пролежал в беспамятстве под столом, несколько человек получили повреждения физиономий, а один из (неразборчиво), Г., получил такой удар в голову, что, тоже, в беспамятстве, был отвезен домой. И подобные безобразия в городском саду, единственном в Азове месте гуляния! Арендатор буфета уже по прежним годам зарекомендовал себя допущением скандалов в саду, но это нисколько не препятствует ему являться арендатором и теперь. Местной полиции следовало бы обратить серьезное внимание на такие безобразия и раз и на всегда положить им конец, иначе порядочные обыватели, ежедневно рискующие нарваться на скандал в саду, принуждены будут отказаться от посещения сада и тем лишить себя единственного развлечения в Азове.
Любители чужой собственности также стали пошаливать в Азове и окрестностях. Мелкие кражи по дворам теперь очень часты, а не так давно из квартиры городского архитектора, по взломе окна, были вынесены все ценные вещи. Случаи увода лошадей со дворов и с базарной площади тоже нередки.
В ночь на 18-е июня в местечке Кагальник у купца Гостищева кучер Михаил Ганжа, проводивши хозяев на пристань, запряг в линейку пару дорогих лошадей, понадевал лучшую упряжь, захватил белье у одного из служащих Гостищева и скрылся неизвестно куда». (Приазовский Край. От 29.06.1896 г.).
1899 год
«Область воска Донского. Лишь изредка в местной прессе короткие заметки о пассажирских пароходах на Дону, заметки, принадлежащие перу случайных туристов. Между тем, положение этого пароходства заслуживает того, чтобы посвятить ему специальную заметку. По мнению бывалых людей, хуже донских пароходов и порядков на них нет ни на одной судоходной реке в России. Во всяком случае, в этом мнении есть, безусловно, большая доля правды. Прежде всего, на Дону нет специально пассажирских пароходов, а имеются только товаро-пассажирские и, несмотря, на то, что человеческий груз выгоднее товарного, на этот последний обращается несравненно больше внимания. Весной, когда пароходы грузятся до крайней степени, товар кладется везде, где только возможно сделать это удобно и безопасно от различных случайностей. Людям же предоставляется самим размещаться, как угодно: между земледельческими орудиями, бочками, на ящиках, кулях и проч. За разные неприятности, постигающие пассажиров, пароходовладельцы не отвечают, и взявший билет волей-неволей должен приспосабливаться, не желая бросать, быть может, последние гроши. Кроме этого, необходимо заметить, что сверху идут по Дону грузы, далеко не отличающиеся благовонием, преимущественно вобла, селедка, кожа. И если на пароходах, идущих снизу, только выносливая третьеклассная публика испытывает неудобства от соседства с бочками и ящиками, то на пароходах, идущих вниз, всем пассажирам приходится одинаково терпеть ото всюду преследующего их удушливого запаха. Воблой закрывают и окна рубки первого класса, предоставляя пассажирам любоваться созерцанием кулей вместо видов по берегам реки. Ею занимают и большую часть верхней площадки, вход на которую пассажирам третьего класса строжайше воспрещается. Подобные порядки давно обратили на себя внимание богатой публики, прежде ездившей по Дону на Кавказ, а теперь очень редко появляющейся на донских пароходах. Казалось бы, что, в виду конкуренции новых железных дорог, наши пароходства должны были бы уделить побольше забот развитию местного внутреннего движения, но в действительности ими не сделано в этом направлении решительно ничего. Понизивши тариф на весь путь от Ростова до Калача, пароходовладельцы оставили по-прежнему чрезвычайно высокую цену на проезд между промежуточными станциями, отчего выхолит, что за расстояние между конечными пунктами в третьем классе платится 3 рубля, а за ¼ этого пути, от Ростова до Константиновской станицы – почти 2 рубля. Перегоны между станциями очень длинны, и за проезд в 15 – 20 верст нужно платить как за 60 – 70 вёрст. Естественно, что лица, путешествующие на короткие расстояния, предпочитают совершать путь пешком или на лошадях, рядом с идущими на половину пустыми пароходами.
Точно также санитарное состояние большинства донских пароходов весьма плохое. Приятное исключение только представляет пароход «Петр» Е. Парамонова, на котором и классы и палуба содержатся почти в образцовой чистоте. На пароходах «Донского пароходства» на первый класс еще обращают внимание, второй же класс и палуба содержатся грязно: в каютах масса насекомых, уборные плохо чистятся и не дезинфицируются. Особенно грязным содержанием отличаются пароходы господина Чумакова. Чистятся ли они когда-либо – не известно, этого никто никогда не видел: грязь же, зловоние обилие всяких насекомых на них поразительные, и можно только удивляться, как дозволяется плавать таким пароходам, санитарное состояние которых хуже состояния задних дворов городских домов. Только полным отсутствием санитарного надзора на реке и возможно объяснить беспрепятственное плавание этих «Ноевых ковчегов», которые, между тем, сами по себе удобны и хорошие ходоки, так что, при лучшем содержании их, они могли бы быть в ряду первых на реке.
Отношение капитанов к публике, особенно на лучших пароходах, отличается грубостью и полнейшим игнорированием интересов пассажиров. В то время, когда на Волге громаднейший пароход останавливается между станциями, чтобы принять или высадить 2 – 3 третьеклассных пассажиров. На Дону пароходы не делают остановки, при совершенно тихой погоде, даже в таких пунктах, которые означены в числе станций. Иной раз целым десяткам пассажиров приходится проезжать дальше нужного им места высадки только из-за каприза капитана, не желающего потерять 10 минут, хотя спешить ему и некогда, и не для чего. Про обращение со много терпеливой публикой 3-го класса и говорить нечего. Здесь иногда бывают возмутительные случаи. Так, недавно один капитан вознамерился высадить на пустынный берег в нескольких верстах от станицы, начавшую разрешаться на пароходе от бремени женщину и не привел своего намерения в исполнение только по тому, что для этого нужно было употребить насилие на глазах взволнованных и возмущенных пассажиров. Такое отношение к публике со стороны пароходных служащих является, однако, естественным следствием отношений к ней самих пароходовладельцев, ни в грош не ставящих интересы пассажиров. Весной, например, в станице Константиновской был такой случай. На пристани «Донского пароходства» собралась масса пассажиров, ожидавших парохода сверху. Агент пароходства уверял, что пароход скоро придет, и этим успокаивал публику, в среде которых было много юнкеров, обязанных вовремя возвратиться в город. На деле же оказалось, что пароход опоздал почти на двое суток, и агенту это не было известно. Никто не счел нужным телеграфировать ему, чтобы не вводить в заблуждение дорожащих временем людей. Это, конечно, не экономия, расход на телеграмму слишком ничтожен, а следствие принципиального игнорирования, как интересов публики, так и интересов развития и усовершенствования своего дела. Вообще можно сказать, что пассажирское пароходство на Дону находится еще в первобытном, хаотическом состоянии, нужны новые силы и новые деятели, чтобы реорганизовать это дело на лучших началах».
«Ростов-на-Дону. В 50-х годах на базарной площади, ныне Соборной, представлявшей тогда собой какую-то ярмарочную толкучку, беспорядочную и бесформенную, где лари, лавки и питейные дома, торговцы на рогожах, в развоз и разнос, расположены были на всем пространстве огромного района, по-видимому, без всякого плана и наблюдения – недалеко от здания магистрата и «градской думы» торговал квасник Митрошка. Славился Митрошка своим квасом и кислыми щами, отличающимися отменными достоинствами и стоявшими вне всякой конкуренции. Понятна поэтому популярность Митрошки, которого знали не только обыватели базара, но и вся знать тогдашняя, и весь бомонд в лице смотрителя и штатных учителей уездного училища, членов уездного суда и вообще чиновного персонала. Попивавшая квасок и кислые щи Митрошки, публика была очень довольна, а в свою очередь и Митрошка не мог пожаловаться на судьбу, ежедневно откладывая кое-что про черный день и, сколотив таким образом, изрядный капиталец. Последнее обстоятельство Митрошка заботливо скрывал от завистливой публики и соседей, что потому времени являлось далеко не излишней предосторожностью: владельца сотни-другой ассигнаций, хранилищем которых служили, вместо банков, голенища сапог, легко могли ограбить, а то и убить.
Давно ли появился в Ростове Митрошка и откуда он родом – никто не знал и узнать было не от кого: он был одинок. Почтмейстер, большой любитель всего таинственного и знавший по письмам подноготную каждого обывателя, на приятельские запросы о Митрошке должен был, к великому своему конфузу, признать свое полное неведение, так как Митрошка никакой корреспонденции не вел и писем не получал. По костюму и облику, да паспорту своему, впрочем, не лишенному некоторых сомнительных примет – обстоятельство, вызывавшее долгое время непроизводительный и регулярный расход трех кварт квасу для усадьбы местного квартального, Митрошка мог быть назван мещанином из вольноотпущенных крестьян давно вымершего помещичьего рода, но злоязычная молва, а главным образом конкуренты-квасники утверждали, что Митрошка никем собственно отпущен не был, а бежал неведомо отколь и когда в привольные донские степи после того, как за ослушание и нерадение был услан на конюшню, а затем поджег барскую усадьбу… И что, будто бы, Митрошка при восприятии от купели наречен был не Митрошкой, а совсем иначе.
Никто, однако, ничего достоверного не знал и потому прямого обвинения никто не смел бросить ему. Все, кто только интересовался судьбой Митрошки, ограничивались одними догадками и предположениями. Равным образом, и о капиталах Митрошки не установилось определенного мнения и рядом с упоминаниями о его сбережениях указывали на то, что он временами пьет мертвую и спускает последнюю копейку.
В числе многих потребителей произведения Митрошки постоянным и неизменным посетителем его балаганчика, где производилась распивочная продажа кваса и кислых щей, состоял и чиновник местного суда Илья Ильич Пупенко, молодой человек, дока по «письменной части», законовед и энциклопедист, знаток всех законных и незаконных подвохов и изворотов, нужный, словом, экземпляр и истинный клад для «начальства», обделывавшего при его помощи и непосредственном участии всякого рода делишки, за которые даже в те бесчувственные времена, при случаи гладили не по шерсти.
Пупенко обладал всеми свойствами заправского охотника и за несколько верст «нюхом» узнавал добычу. Говорят, однажды, где-то на постоялом дворе, с глазу на глаз с каким-то незнакомцем, он огорошил его вопросом: много наменял ассигнаций? Огромный рост, испытующий взгляд и форменная одежда Пупенки оказали свое действие – и сбытчик фальшивых денег бросился ему в ноги с повинной...
Квасник Митрошка давно уже обращал на себя внимание Пупенки, и он инстинктивно побаивался своего чиновного каждодневного посетителя. Митрошка понимал, что Пупенко не квартальному чета и что от него, в случае каких-либо крючкотворных домогательств квасом и кислыми щами не отделаешься. Его опасения, однако, были напрасны. Пупенко не даром пользовался известностью ловкого дельца и зря навоза не ковырял.
Однажды в знойный летний день, после трудов праведных, Пупенко, по обыкновению, зашел в палатку Митрошки. Потягивая квасом из жестяной кружки и почмокивая от удовольствия (для «благородных» потребителей Митрошка готовил особо-ароматический квас), Пупенко вступил с квасником в беседу, которая последним поддерживалась неохотно. На все многоречивые реплики Пупенко Митрошка отвечал немногосложными возгласами удивления или почтения, всячески уклоняясь и воздерживаясь от излишней болтливости, которая могла бы обнаружить какие-либо концы. Пупенко, видя постоянную сдержанность Митрошки, решил схватить быка за рога.
- А что, Митрошка, хочешь быть барином?
Митрошка оторопел. Душа ушла у него в пятки, и сам он побледнел от столь неожиданно предложенного вопроса. Ясное дело – всесильный человек закидывает крючок. Плохо, думает бедняга, плохо! От этого кваском не откупишься.
- Говори, хочешь?
- Изволите шутить, ваше благородие! Какой-такой барин из мужика?
- Я не шучу, я тебе серьезно говорю. Отвечай: хочешь и я из тебя сделаю барина?
- Полно смеяться, ваше благородие.
- Какой смех! Дурак ты – и больше ничего.
Митрошка искоса посмотрел на Пупенко: шутит он или серьезно? Барином вдруг заделаться – штука важная! Только как же это? Непонятно что-то: мужик – и вдруг барин? Хорошо бы: жилось бы покойнее, не дрожал бы изо дня в день за живот свой; от квартального избавился бы; одно дело барин, другое – мещанин из вольноотпущенных с паспортом, сфабрикованным где-то в остроге за штоф водки, с полтиной в придачу. Видно, барин не шутки шутит, а дело говорит.
- Что же ты молчишь? Осчастливить хочу тебя, дурака.
Митрошка стал смелей.
- Оно, конечно, кто же от счастья прочь? Только мудрено оно что-то: то мужик, а то вдруг барин.
- Да, это уж не твое дело. У тебя спрашивать не буду – как? Значит, согласен?
- Ежели, Илья Ильич, это возможно, почему не стать? Я что ж, я могу…
- А сколько ты дашь?
- На счет денег, то-исть?
- А ты думал на счет орехов каленных?
- Каки-таки у нас деньги! Видите – наше дело бросовое. Сегодня грош, завтра грош – много ли соберешь?
- Полно тебе дурака валять! Говори толком – сколько дашь?
Вскорости после этой беседы Митрошка скрылся из города, и в его балаганчике стал торговать другой квасник. Говорили, что он запил где-то на ярмарке в верховьях Дона, и, пропивши свои капиталы, застрял у казаков; по другим версиям – Митрошку ограбили дочиста, а потом придушили. Говорили о нем вообще все в городе, а затем, как водится, забыли. Молчал о Митрошке все время только Илья Ильич Пупенко.
Прошел год. На углу Московской улицы открылась гостиница и заторговала на славу. Содержал ее не мужик и не купец, а коллежский регистратор Николай Петрович Ракитин. В отличие от других трактиров и гостиниц, посетители стали называть гостиницу Ракитина «бариновой», а самого содержателя «барином». «Барин» и «баринова» гостиница существовали очень долго, и первый, наконец, покончил свою жизнь земную. Но и после смерти его гостиница переходила из рук в руки, продолжала именоваться «бариновой». Так она зовется и до сих пор.
Тех, кто удивлялся огромному сходству «барина» с квасником «Митрошкой», близкие люди уверяли, что Митрошка, собственно, никогда и не переставал быть коллежским регистратором Ракитиным, «Митрошкой» же он призвался только по-уличному, по имени крестного своего батюшки…
Есть предание, что задолго до знаменательной беседы в балаганчике квасника Митрошки в том же уездном суде, где верой и правдой служил Пупенко, числился в штате канцелярских писцов какой-то юнец, бездомный байбак, без роду и племени, вышедший из школы кантонистов, по фамилии… Ракитин. Бедняга «порок имел большой и вредный» - любил выпить, избегая при том всякой компании, а в пьяном виде любил ловить раков. Последняя страсть и погубила несчастного. В тот день, когда в уездном суде получен был указ о производстве Ракитина в первый чин, новоиспеченный коллежский регистратор исчез и больше в доме Квитки, по Полицейской улице не появлялся. Говорят, Ракитин на радостях хватил свыше всякой меры и утонул на Раковом озере, где его, будто бы, съели раки.
Послужной список и документы съеденного раками Ракитина долгое время валялись в архиве уездного суда, пока их не заметил Пупенко». (Приазовский край. 168 от 29.06.1899 г.).