Друзья, сегодня 19 июля в честь дня рождения нашего современника художника гжельского фарфора Валентина Розанова (1955 г.р.) делюсь с вами замечательной статьёй, рассказывающей как в 28 лет он уже являлся главным художником производственного объединения «Гжель» и отстаивал феномен советской Гжели – фарфора с исключительно ручной росписью.
Виктория Вольпина. Главный художник Гжели // Декоративное искусство СССР, 1983. – № 4 (305). – С. 20–22.
Творческая и человеческая судьба Валентина Розанова – просто находка для журналистского репортажа. Ему 28 лет, из них девять он работает на Гжели, куда пришёл по распределению после окончания керамического отделения Абрамцевского художественного училища. Больше четырёх лет был исполнителем на «потоке», после чего получил право называться художником и действительно стал им. Он разработал около сорока образцов, из которых внедрено в производство 15, участвовал более чем в 30 выставках. Осенью 1980 года первым из художников народных промыслов стал лауреатом премии им. Ленинского комсомола. Весной 1982 года приступил к обязанностям главного художника Объединения «Гжель».
Сегодня мы говорим о нём как о зрелом мастере, которому в значительной мере предстоит определить облик Гжели завтрашней, и даже как-то забываем, как недолог срок его самостоятельной работы. Развитие его было стремительным и при этом каким-то непринуждённым, лёгким. За плечами Валентина не было ни колебаний выбора, ни преодоления производственных конфликтов – внешне его путь от учёбы до должности главного художника прославленного предприятия представляется на редкость благополучным.
Трудности имеют настолько отвлечённый, даже общий характер, так переплетены с коренными проблемами современного народного искусства, что о них не стоило бы упоминать, однако то, как Валентин Розанов воспринимает эти трудности и проблемы, как справляется се ними – поучительно и помогает понять не только молодого художника, но кое-что в сути этих самых проблем. Ещё и ещё раз удивляешься его умению ощущать производство, не воспаряя и не заземляясь. Это, пожалуй, самое трудное для художника, поставленного в условия производства, и притом с такой чёткой художественной концепцией, как Гжель. Найти себя в рамках определённой художественной традиции, развивать её, не повторяясь, но и не разрушая её неоправданными новациями, – это проблемы наших дней, они не возникали перед старыми мастерами во времена естественного наследования художественных принципов и мастерства. Как не вставало перед ними задачи выработки и сохранения творческого самочувствия, вопросов самовыражения.
Розанов не ищет выхода собственному артистизму вне работы на Гжели, не занимается в свободное время живописью, даже на этюды не ездит. Да и времени свободного нет, ведь от Москвы до Гжели в один конец два часа, и это практически ежедневно. Не из натурных наблюдений, во всяком случае непосредственных, черпает художник своё вдохновение. Но и не скажешь, что Розанов слишком увлечён книжными и музейными штудиями, погружён в ретроспекции, хотя некоторые «источники» проследить можно. Тюльпаны фантастической ботаники приводят на память усольские финифти XVII века и их прародителей – европейскую парчу и набойки. Ваза с низким туловом и оттянутым трёхлепестковым верхом — отблески «шинуазери», китайских увлечений в искусстве Европы и России XVIII века. Изящные сеточки и лёгкая скоропись – это из традиции русских мануфактур ХХ века. Но эти отголоски, напоминания – материал переплавленный, пережитый, не цитаты, демонстрирующие эрудицию. Никто не усомнится, что это Гжель и, вероятно, лучшее, что есть на сегодняшней Гжели. Лучшее – потому что живое, то, чем промысел был и, надо надеяться, будет славен: весёлая красивая посуда, которой можно и нужно пользоваться – чайники, молочники, сахарницы, кружки.
Деятельность Валентина Розанова на промысле и бум моды на Гжель совпали по времени. Было бы крайней натяжкой устанавливать здесь причинно-следственную связь, однако само число внедренных его образцов означает, что молодой художник вписался в художественно-производственную структуру и его работы не обманули чаяний публики, которая, охотясь за гжельской продукцией, расхватывает не всё подряд, а предпочитает вещи, сохранившие свою посудную достоверность и соразмерность обычному быту. Став популярной и «престижной», она не изменяет своему главному внутреннему свойству. Её характер демократичен, и это не только историческая традиция, связанная с недорогими фаянсами и небольшими фабричками ХХ века; именно в таком качестве – посуды, употребляемой, любимой, но непарадной, возрождали Гжель после войны А. Б. Салтыков, Н. И. Бессарабова и их последователи. Такое понимание заложено в самом художественном строе Гжели – в масштабах её изделий, рассчитанных на семейный стол, небольшой сервант. В синей её росписи, в мягком свечении фарфора живёт ощущение свежести, радостного мирного обихода, ничуть не аскетического, не выхолощенного торопливостью и функционализмом, но и не чопорного излишне. Гжельские вещи нехороши на клеёнке или пластике, их надо ставить на скатерть и пользоваться ими неспешно, наслаждаясь человеческим общением. И сами они «общительны», вступают в разговор со своим владельцем и друг с другом, не замыкаясь в классической безупречности, доверительно протягивая ручки, вздёргивая носики, дружески-непринуждённо подбочениваясь и выставляя ножки и плечики. Все эти носики, горла, ручки и ножки здесь так очеловечены, что поэтической метафорой оживают изначальные смыслы слов. Форма вещей, и старинных, и современных, живёт не только по законам геометрии тел вращения, но и по законам органическим, и выпускает из себя завиток или бутон или даже приваживает себе на крышку – крышу! – птицу, если ей так нужно для жизнерадостного мирочувствования. Гжельские чайники, молочники, кувшины созданы не по законам формулы – они сохраняют настоящую фольклорную способность к импровизации. И роспись, свободная, кистевая, рукотворная, эту внутреннюю свободу пластики не только поддерживает, но раскрывает, осмысляет, усиливает. Роспись словно каждый раз рождается заново, именно для этой вещи, и чтобы понять это их единение, формы и росписи, недостаточно увидеть только красивый синий розан на боку изделия. Здесь важны и сочный, крутой мазок у основания носика, уплотняющий его смыкание с туловом, и упругая черта, прорисовавшая ручку и скользнувшая спиралью к горловине, и волнистый гребешок поверху, и все эти точечки, мазочки, «заборчики», трилистнички, привязки, которые обживают форму. Они заставляют нас увидеть мысленно, как художник наносил рисунок, как полу-кистью оттенял объём, как поворачивал в руках изделие и смотрел, где нужен поясок, где – штриховка, сочиняя, вживаясь в вещь, творя не «по припороху», а здесь и сейчас.
Видимо, одна из причин успеха Валентина Розанова – это его способность заставить нас поверить рукотворной импровизации, воочию воссоздать в нашем воображении чудо рождения вещи. В его работах научаешься ценить не просто хорошую роспись: красивый узор для Гжели не диковинка; но особое качество даёт возможность говорить о поддержании и продолжении её наиболее плодотворных традиций. Розанову удаётся в своих работах заложить и сохранить рукотворность как принцип, противостоящий промышленному стандарту. И стремится он к этому вполне осознанно, понимая, что производство, несущее традицию рукотворности и живой органики форм, – это ещё и феномен национальной художественной культуры, которым следует дорожить.
Его работы подкупают непринуждённостью, зритель совершенно не чувствует усилий. Только если иметь возможность сравнить разные варианты росписи на одной и той же форме, видно, как целенаправленно ищет молодой художник. Он меняет не только основной мотив росписи, но весь её ритмический и пропорциональный строй, все детали и привязки, даже плотность и тон мазка; пробует и варианты центрической композиции с мотивом процветшего трёхчастного куста, и изысканные вязи тюльпанов, и гирлянды колокольчиков, и простоватые четырёхлепестковые цветы-бабочки. Но, прорабатывая элемент за элементом, Розанов никогда не теряет из виду вещь в целом, добиваясь абсолютного единства, сращения формы и росписи, впечатления, что только так этот рисунок и мог воссоединиться с этим объёмом.
Розанов настолько не мыслит роспись изолированно от формы, что даже в эскизах не делает плоских развёрток орнамента, а прорабатывает замысел, прорисовывая вещь целиком. Если удаётся увидеть его работу в процессе производства, белую форму без росписи, то даже удивительно, насколько она оказываете слепой.
Валентин не делает сервизов в классическом понимании. Их не делали и на старой Гжели. Но при этом художник почти не создаёт и одиночных вещей, даже для выставок, в которых он много и охотно участвует. Не потому, что ему недосуг разработать уникальный выставочный экспонат, а потому, что он правильно понимает – гжельские вещи по своему характеру и масштабу не могут существовать в одиночку, они рассчитаны на взаимодействие. Немногие чисто выставочные произведения Розанова, кубки и большие вазы, убеждают, что он прав в своём самоограничении. Прав, что не стремится к выявлению самоценности отдельной вещи – он оказывается сомасштабен Гжели в её самом естественном «посудном» качестве.
Публика опять верно уловила это особое «хоровое» качество гжельских вещей – люди, купив чайник, стремятся приобрести ещё и маслёнку, и молочник, притом необязательно из этого же набора. Только во взаимодействии, в пользовании они выявляют себя, свой характер. И притом характер, не терпящий безразличия. Гжели надо искать в доме место, она должна располагаться свободно и непринуждённо. Эту посуду нельзя компактно, экономя место, затолкать в «стенку», подчинить рациональным дизайнерским установкам. Однако Гжель по-своему функциональна, и работы Розанова, даже выставочные, прекрасно выполняют свои функции, никогда не превращаясь в «стаканы без дна». Формы с налепами, выступами, рюшиками и завитками, разрастающиеся по совсем, казалось бы, недизайнерским законам, на деле оказываются удобны: большой палец ловко упирается в крутой выступ на ручке, ладонь, наклоняя молочник, точно ложится на изгиб тулова, а птичка на крышке защищает руку от горячего пара при заваривании чая. В вещах материализован длительный человеческий опыт, и Валентин Розанов оказался очень чуток к этому. В сущности, здесь тоже в скрытом виде присутствует дизайн, но он другой – с установкой не на механическое тиражирование, а на воспроизведение с участием ручного труда, создающего особую, ничем не подменяемую красоту и одухотворенность вещи. В Гжели жива мануфактурная традиция художественного проектирования, для России глубоко национальная и плодотворная. Розанов не только впитал эту традицию русского дизайна, но и сумел укрепить его позиции в сегодняшней художественной практике, создавая вещи не только красивые, но и удобные, достаточно утилитарные, но не будничные. Для него нет дилеммы «единичные образцы или массовые изделия» – он знает, что ни то, ни другое не определяет будущего, – и стремится осуществлять третий путь. Он не мечтает о расширении производственных площадей, понимая, что в условиях Гжели с её высоким процентом ручного труда нерационально развивать дешёвую «массовку» и пытаться насыщать ею посудный рынок. Он не стремится к чрезмерной модернизации производства, неоправданной рационализации технологических процессов. Для него сама Гжель – тоже своего рода памятник, требующий бережности и подлежащий охране. Валентин не просто показывает единственную сохранившуюся печь для обжига на древесном угле, но обращает внимание на особой голубизны цвет росписи, выходящий из этой печи. Он хотел бы сохранить её как музейную, культурную ценность. И бревенчатые помещения старого цеха росписи – тоже сделать музейными, может быть, использовав как хранилище образцов. В этом совсем ещё молодом человеке поражает зрелость его отношения к художественной традиции, пожалуй, даже можно сказать: зрелость культурно-исторического мышления.
Мечтая сохранить для будущего приметы и образы старой гжельской мануфактуры, культивируя в настоящем то наиболее животворное, что есть в художественном строе Гжели, он как главный художник задумывается о завтрашнем дне производства, в первую очередь о тех, кому предстоит наследовать и развивать дальше его дело. Он общается со школьниками окрестных сёл, принимает участие в работе гжельского ПТУ. Нагрузок, ложащихся на его плечи, становится всё больше, но кажется – ему удаётся справляться с ними.
Подписывайтесь на мой канал, давайте о себе знать в комментариях или нажатием кнопок шкалы лайков. Будем видеть красоту вместе!
#явижукрасоту #ясчастлив