И не потому, что нет ничего общего, несмотря на цитатные маневры, а потому что сталинизм есть идеологическая реальность, воплощённая в исторические формы и результаты, а марксизм остался просто суммой идейных провокаций. Важно то, что нет никакой генетической связи одного и другого, несмотря на клятвы и памятники. У Сталинизма совершенно иная генетика, нежели у Маркса.
Но зачем на этом настаивать сегодня? Время прошло. Но странность в том, что именно эти две фигуры вышли в актуалитет, далеко задвинув и Ленина, и Троцкого. Чем это объяснить? Объяснить можно только одним: и то, и другое актуально не только как проблема, но и как проекты, которые живут до сих пор. Во-вторых, дело не в лицах, а идеологемах, которые как раз начинают жить, когда авторы уже за чертой жизни. А проблема упирается в идейное банкротство «гения» и идейную результативность «тирана». Именно поэтому нам и сегодня надо определяться, по какому пути мы идем.
Так как сталинизм трактовался как искажение марксизма с обвинительным креном, есть смысл вообще отделить одно от другого и заявить, что Сталинизм никакого отношения не имеет к Марксизму. В этом случае Марксизм не станет обеляться тем, что его кто-то зачернил, и тем самым требовать возврата для чистоты эксперимента: мол, раз не полу
чилось, должно получиться в другой раз в хороших руках. В конце концов, ясно, что у Сталина получилась не то, что заявлял Маркс. Это очевидно. Это значит нужно просто отринуть Маркса как фантомата, тогда то, что получилось, будет связано с тем, кто создавал свою основу. Доказывая полную ничтожность, плагиатность, вторичность и мошенническую природу марксизма, мы просто его выбраковываем как факт идейной истории: это была ложь, обман, на которую повелись массы, так как ведется человек на призраки. Конечно, Маркс, осознавая призрачность проекта, не обманывал, называя всё своими именами («призрак бродит по Европе»), но факт есть факт: массы самообманулись.
Основной вывод такой: сталин не мог испортить маркса, потому что последний и так был сплошная порча. сталинизм – оригинальное учение, в большой части основанное на русской имперской традиции, а маркс – производитель идейных соблазнов и провокаций.
Если отделить Сталинизм от Марксизма, и сталинизм перестанет быть искажением, а значит неудачей марксизма, то он займет своё место как имперская практика Советского периода, идейная легитимность которого будет чёткой и внятной. Не будет нужды оправдываться в том, что искажение марксизма было в таких-то интересах, временным, а значит изначально нелегитимным. Напротив, мы чётко говорим: сталинский период – это поступательный сталинизм с вытеснением марксизма (причём и в версии и троцкого) целиком и полностью, а поздний СССР – вытеснение сталинизма. И тогда история сталинского СССР – это не история дисквалификации и делегитимации того, что принято за основу, а формирование новой основы, которая и состоялась в новой форме легитимации.
Почему необходимо именно противопоставление? Чтобы подчеркнуть отсутствие генетических связей, которые всегда будут ставить последующее в зависимость от предыдущего. Если этого не будет, то возникнет другая генетическая связь – с той же имперской традицией, которая практически полностью была взята Сталиным на вооружение. Его заслуга состояла в переводе имперской традиции на другой язык – сначала чтобы никто ничего не понял, а потом чтобы никто ничего не изменил. По сути, сталинизм состоял в собирании и транскрибировании имперской традиции при небольших идейных и процедурных вставках.
Возьмем такой центральный для марксизма вопрос, как вопрос о собственности. Кстати, уже то, что он центральный, и по нему определяется, какая сейчас общественно- экономическая формация, это уже выдает буржуазность мышления Маркса, его идеологию вайшья[1]. Собственность во главу угла ставят только буржуа, кшатрии ставят – власть, брахманы – истину. так вот, маркс нигде метафизически и онтологически не обосновывает, на чём вообще держится право собственности. Неважно пока какой: частной или общественной.
У Гегеля всё было понятно. В его мире, в мире абсолютного идеализма, дух властвует над материей, материя и природа определены как «бытие-для-другого», то есть для духа. Грубо говоря, коровы созданы, чтоб людям, венцам творения, молоко давать. Именно потому, что дух выше материи, он может ей владеть.
Он может её, во-первых, потреблять и потребление – это уже самая очевидная собственность, без всякой юридической казуистики и закрепления в законах, дух.
Во-вторых, может формировать природу посредством труда, ибо труд это дух, а не материя, дух может даже просто
И, наконец, в третьих, дух может расстаться с вещью, от- чуждать её, дарить, тем самым показывая истинную свободу и власть над вещью. Дух не ведет себя как обезьяна, которая засунула руку в горшок с бананом и не может её разжать и выпустить банан. На возможности отчуждения и держится обмен и рынок.
Вся эта концепция логично вытекает из идеализма Гегеля. Нельзя просто взять эту концепцию и «отбросить идеализм» или поменять детали, но не затронуть сам идеализм. Если ты материалист, и считаешь, что материя первична, то ты должен, наоборот, признать право собственности вещей и природы на твой дух (!), на то, что они тебя потребляют(!), тебя формируют, тобой владеют (!) и тебя могут поменять или подарить (!). Была бы интересная концепция, но ничего подобного Маркс нигде не пишет. В «Экономическо-философских рукописях 1844 года», у него есть слабая попытка отрефлексировать тот факт, что дух нуждается в материи, а существо, которое не имеет предмета вне себя – «невозможное существо», но эта попытка вышла крайне противоречивой. Критикуя на каждой странице «отчуждение», Маркс пытается зафиксировать его навечно, заявив о невозможности его снятия. Но даже в этой ситуации дух и материя – равноправны, хотя детали этого равноправия остались навсегда непродуманными, ибо маркс ушел от высокой и глубокой философии уже в 30 лет и никогда не возвращался к ней.
Его реформа концепции собственности состоит в том, что он отрицает внутри гегелевской схемы только собственность отдельных лиц, частную собственность, по той причине, что труд носит общественный характер, а частное потребление этому противоречит. То есть Маркс ведет себя как обычный идеалист, но идеальным субъектом у него выступает общество, а не абстрактный индивид. Всего-то! Идеализм никуда не девается. И никакого Гегеля Маркс не переворачивает. Более того, Гегель бы с ним согласился даже, но в отношении интеллектуальной собственности. И он выступал против «авторского права» и проч., потому что не может быть собственности на дух! Духовные вещи, например, культурные артефакты мы не потребляем, например, мы их не уничтожаем в использовании. Скорее, они делают нас тем, кто мы есть, например, выученный язык, прочитанные книги, освоенные технологии… А вот материальные вещи мы потребляем и в одиночку, и коллективно. Если бы потребление материальных вещей индивидуально было невозможно, человек бы и позавтракать бы не смог и даже глоток воздуха вздохнуть из окружающей природы. Поэтому право частной собственности, которое, якобы, отрицает Маркс, на самом деле постоянно вылазит в марксизме через окно, будучи выгнанным через дверь. Например, в СССР, заявляли марксисты, нет частной собственности, но есть… личная. И не надо, мол, нас, коммунистов упрекать в том, что мы хотим обобществить жен, детишек и портки… На самом деле, коммунистам пришлось смириться с тем, что частное потребление, а значит и частная собственность неуничтожимы.
Кроме того, Маркс говорит о неких противоречиях, которые возникают с вопросами собственности. Если пролетарий, например, формировал вещь, а потом вещь достается капиталисту, то есть ли тут справедливость? Да, есть, ибо капиталист тоже собственник вещи, на них знак его воли, в том числе через признание других воль, через обозначение её своей в соответствующих документах. И, в конце концов, пролетарии и капиталист обмениваются, один отчуждает продукт труда в пользу другого, другой – платит зарплату, отчуждает коллективный труд, овеществленный в деньгах. Да, договоры и обмены бывают неравноправными и несправедливыми, но тут важен сам факт свободного обмена, а не принудительного отчуждения. Неэквивалентность об
мена, даже системная, это эмпирический факт, а не онтология. Так же как наличие одноногих людей (пусть даже все они по какой-то причине вдруг станут инвалидами) не опровергает того, что по своей идее и природе человек – двуногое существо. Маркс борется с не устраивающей его эмпирикой, а не самой онтологией Гегеля.
Если же мы взглянем на сталинский подход к этому вопросу, то стоит напомнить, что в российской империи и народ, и мышление философов и богословов изначально утверждало, что земля, например, «Божья», и у всех она только во временном пользовании. И даже потребление происходит только с божественного попустительства. То есть, когда Маркс говорит о преимущественных правах коллективного субъекта, он всего лишь «изобретает велосипед», который давно изобретен был в русской общине и вообще в христианской экономической мысли. Об этом Марксу, кстати, постоянно толковали русские марксисты, и лишь русофобия мешала ему услышать их. Всего собственник – Бог, его воплощения – в церкви, в государстве, в общине, и с его разрешения и попущения есть и частная собственность и потребление. Данное тебе во владение ты ответственно хранишь и истинный хозяин с тебя спросит за то, как ты употребил данное тебе: преумножил, или зарыл талант в землю. Этот старый православный экономический подход без каких‑то особых изменений и практиковал и исповедовал в реальности Сталин, забирая божьей властью (государство как «образ Бога» у Гегеля) у того, кто что‑то использует не- умело и неэффективно, а не на основе судов и признания «священного позитивного писанного права собственности». Бог дал – Бог взял, государство дало – государство взяло. И даже индивидуальное потребление регламентировалось – сверху решалось, что именно, какой номенклатуры, и сколько, кто будет потреблять и почему.
Отдельная история с отчуждением – Сталин поощряет, как это раньше делала и церковь, безвозмездное дарение, героический самоотверженный труд, альтруистическое перевыполнение планов. Человек должен был продемонстрировать власть духа надо материей, покорить природу (какой идеализм!) и самому быть непривязанным к материальному. Быть аскетом, как монах, помогать другим.. Там, где Маркс требует справедливого и эквивалентного обмена и оплаты за труд, уничтожение прибавочной стоимости, Сталин поощряет практику полного отчуждения этой прибавочной стоимости от её создателя в пользу коллектива, государства, общества. Покупай облигации, отдавай премии в фонд победы, ходи на субботники, жертвуй своим временем и жизнью, не прося ничего взамен! Сам Сталин дает пример со своей сталинской премией, взятой из его зарплаты… торжество разнузданного идеализма и презрения ко всему материальному как синониму именно буржуазности! а нам ещё говорили, что официально в сссР господствовал ма- териализм… Да, Ленин, ничего не понимая в том, что происходило и будет происходить, заявлял, что марксизм – это материализм, причём, материализм Гольбаха и Дидро, старый, примитивный, вульгарный. И это зубрили в советских школах и университетах. Но сталинская практика была в том, что материя презиралась в лучших религиозных и идеалистических традициях. накапливать, жить в комфорте, гнаться за вещами при сталине считалось неприемлемым и буржуазным. При Хрущёве и Брежневе вещизм и буржуазность, и в целом материализм в мировоззрении стал преобладать… Противоречие лежит и кричит уже в основной формуле философии марксизма: «марксизм это идея, которая утверждает, что первична не идея, а материя». такая идея сама себя отрицает. Маркс и Ленин так далеко не копали, а Сталин постепенно понял неизбежный конец «марксизма-материализма» и сказал: нам нужна теория, без теории нам смерть.
Настоящий материал - фрагмент книги О.Матвейчева и С.Магнитова "«Контрреволюционер» Сталин ПО ТУ СТОРОНУ МАРКСИЗМА-ЛЕНИНИЗМА"
По вопросу заказа электронной или бумажной версии обращаться на эл. почту m010s@mail.ru
[1] Третья по значимости варна (каста) древнеиндийского общества, состо- явшая из торговцев, землевладельцев и ростовщиков.