В том же феврале на Москве был старший сын Юрия Звенигородского и Галичского, Василий. Был он двадцати трех лет, но не женатый, и не кому было его утешить, из-за чего обида в нём росла как сугроб на тех северах, где снег не тает. Любил он уезжать на масленичную неделю из дома, подальше от отца. Точнее на две масленичные недели. Это сейчас всего неделю бесчинствуют, а тогда дело могло затянуться и на месяц.
Обжорство, драки, убийства, разврат и катание с горок. Вообще, дело было страшное. В иной год за неделю могли и сто человек похоронить. А Василий там отдыхал.
За 14 дней до прощёного воскресенья он был уже в Москве. Там его тётка, Софья Витовтовна, распорядилась поселить его в пустую посольскую избу. Там он только ночевал, причем каждый раз с новой девицей.
Первую половину вояжа, то есть семь дней, он ел только заячье мясо и в одиночку исхаживал город; медленно проходился по всем улицам от их начала до самого конца и обратно, любовался румянцем на щеках местных девушек, строил им глазки, трогал покатые и округлые стены белокаменного кремля, выстроенного его дедом, и воображал как будет там не гостевать, а жить.
Вторые семь дней он был пьян вином, медом и пивом с утра и до вечера. Описывать все его пьяные похождения - занятие слишком утомительное, поэтому упомяну лишь по несколько его дел в каждый из дней гуляний.
В понедельник, то есть "встречу" масленичной недели, он ходил отдавать первый блин юродивым "на упокой предков", потом по просьбе двоюродного брата, Васьки, помогал ему достраивать снежную горку, где подрался с конюхом Потапом, который случайно налил в его сапог ледяной воды, а вечером он видал корову в лаптях.
Во вторник, то есть в "заигрыши", он оделся в сухие красные сапоги и ездил в княжеских санях на лёд реки, где проходили смотрины невест, там смущал молодчиков, тем что собирал все восхищенные взгляды их будущих невест. Одну приглянувшуюся девушку он отобрал у другого молодца, возил её в санях, катался с нею с горки. Жених её хотел ему за то бить морду, но Василий укоротил тому бороду ножом.
В среду, то есть "лакомку", когда зятья ходят к тёщам, ему ходить было некуда, так он весь день провел в корчме, где ел толстые печёные блины до боли в животе и впервые пробовал водку, которая тогда только появилась. Водка ему понравилась.
В четверг, то есть "разгуляй" - первый день широкой масленицы, он проснулся с трескучим похмельем и шёл искать мальчишек для пакостей, потому что сам всё задуманное с туманом в голове сделать бы не смог. Он напоил мелюзгу медом, измазал им лица углем и велел одеться в вывернутые шубы. С этой пьяной сворой они затаскивали телеги на крыши, подпирали двери бревнами и засыпали снегом ворота. Когда всё задуманное было свершено, Василий дал каждому по серебряной деньге и шёл веселиться один. На игрищах он почти долез до сапог на столбе, но из-за невиданного ранее похмелья чуть с него не свалился, потом командовал взятием снежного городка, куда собрались две тьмы людей, одна тьма обороняла укрепления, вторая тьма брала их пешком, верхом, с лестницами и дикими криками. Когда укрепления были разрушены, мужики хорошо подрались кулаками. Тогда вроде всего восьмеро погибло. Вечером Василий прыгал через костры.
В пятницу, то есть "тёщины вечёрки", когда тёщи идут к зятьям с подругами, а зятья их кормят, поят и развлекают, Василий спал до обеда, а потом не хотел вставать с постели. Ему было горько от душевного одиночества. В этот день он не пил и не ел, из-за чего к закату солнца стал трезв и ужасно зол. Он оделся, вышел на улицу и снова пошел гладить кремлёвскю стену. Чтобы хоть как-то выпустить пар, копящися в нем, он слепил снежок и с криком «да сколько можно уже» кинул его так высоко, как мог. Снежок легко перелетел стену и упал на ступень великокняжеского дворца. На этот снежок потом наступил ключник князя, снег вмялся в гладкую доску и оледенел.
Василий не знал куда и как упал снежок, не знал он и как этот бросок повиляет на дальнейшие события, он в тяжелом настроении вернулся в свою ложницу, да уснул так ничего не евши и не пивши.
В субботу, он был на Великокняжеском прощальном пиру в гриднице, где казалось были вообще все, за передним столом сидели митрополит Фотий, княгиня Софья и близкие родственники, в том числе он, за вторым бояре человек девять и их братья, и что важно Иван Дмитриевич Всеволожский, вернувшийся недавно из Звенигорода, сидел ближе к Фотию, чем другие бояре, за дюжиной столов, сидели княжеские дружинники девять по сорока человек, скоморохи и другой люд. Явства заполоняли гридницу теплым паром, одним которым можно было уже насытиться. Не было только самого Великого князя Василия Дмитриевича и его десятилетнего сына, Василия Васильевича. Причина отсутствия князя ясна, он тяжело болел тем февралем. Наш же Василий, то есть Василий Юрьевич думал о причине отсутствия двоюродного брата весь вечер.
В действительности же, вечером с пятницы на субботу, когда легкие великого князя стали туги, а дух слаб, он оставил сына сидеть у его постели. О чем отец говорил сыну мы не знаем.
Знаем только, что когда дыхание отца стало пугать княжича, он побежал за лекарем Флором, который давно знал особенности болезней великого князя, ведь он тридцать лет лечил его от всех возможных хворей и отводил от города моровые поветрия. Когда легкие пятидесятидвух летнего князя становились туги, что бывало с ним часто, Флор доставал из своей кожаной сумки лист сухого лопуха, плевался на него, скручивал трубочку и засыпал туда порошок ордынского дурмана, а затем поджигал лекарство. Когда князь вдыхал первый дым, его легкие становились мягкими и дух усиливался, потом князь долго благодарил Флора и Бога.
В этот же раз Флор не дошел до сеней княжеского дворца, потому как на лестнице княжич, ведший лекаря наверх, поскользнулся на той самой обледенелой ступени и покатился вниз по ухватив с собой и Флора. К счастью, княжич тогда не ушибся, но вот Флор голову рабиваша и тут же помре, недошедши всего нескольких шагов.
Что было дальше версий много. Одни говорят, что напуганный мальчик схватил сумку лекаря, пытался дознаться у отца, что надо делать, но голос князя был слишком слаб и Васька перепутал лекарства, другие говорят, что сделал княжич все правильно, но лекарство помогло только на пару часов, а потом дурман закончился. В любом случае, тем вечером великий князь Василий Дмитриевич, сидевший на княжении Владимирском и Московском 36 лет, умер.
Виноват ли Василий Юрьевич в смерти дяди, я сказать не могу, но именно в те минуты он доедал последний масленичный блин на пиру. В скором времени, когда дружинники были уже пьяны, и устали даже скоморохи, в гридницу вбежал ключник, бешеными глазами осмотрел толпу, выцепил там митрополита Фотия, подбежал к нему, держа шапку обеими руками, и на ухо ему сказал, видимо, что князь умер. Глаза Фотия округлились. Давно рядом с митрополитом усевшийся на пустое место боярин Всеволожский открыл рот. Княгиня оцепенела. Все это заметил трезвый Василий Юрьевич. Он тихо подлез под стол Фотия, Софьи и Всеволожского, притворяясь невменяемым и старался подслушать разговор.
⁃ Иван, ты был у Юрия недавно, скажи в каком он настроении? Ты его звал? - Спросила Софья
⁃ Неспокойный он. Не спит, а только молится. Тяжелый, как будто вериги надел. Но приедет, правда ведь ему надо «по обычаю», приглашение митрополита.
⁃ Приглашение будет, будет! Самое настоящее будет. Главное ведь, чтобы гонец думал, что оно настоящее. Честным глазам веры больше, чем бумаге митрополита. Но в Москве никто знать не должен, что мы Юрия зовем, а то нам уже веры не будет. Никто и думать не должен, что у нас есть другой князь кроме Васьки.
⁃ Да, да, да. Пока Юрий докончание не подпишет, пока не признает себя братом молодьшим, нам в орду за ярлыком ехать нельзя. Потому только, что он тоже поедет и будет там перед Царем махать завещанием.
Всеволожский чуть помедлил, почесал чёрную бороду и продолжил
— Потом, если он чего сейчас заподозрит, то ушмыгнет в Галич и мы его от туда не выкурим, поэтому надо такого посла взять, чтоб изначально было к нему доверие.
⁃ Да я же его сына старшего в нашем посольском доме с две недели назад поселила. Его и пошлем. - воодушевленно заметила Софья
⁃ Нет. Нельзя. Подозрительно это, что мы сына с такой новостью отправляем, да и как только мыэтому гуляке скажем, что его отец великий князь теперь, он всем на версту об этом расскажет. А надо неожиданно, и тихо. Поэтому лучше будет сына его тут придержать, а если Юрий рать начнет, то мы его из посольского дома в каменную яму переместим.
⁃ Ты прав, Иван. Может тогда пошлем Анкифа?
⁃ Моего повара? Софья, ну какой повар!
⁃ Анкифа Ослябя.
⁃ Аааа. Эээээ. Хороша мысля, хороша…
Василий Юрьевич, сжимая в зубах кулак, выполз из под стола, прополз к двери, и деля вид, что его сейчас вырвет, вышел из гридницы. Или не делая вид.
