43 подписчика

Мемуары Арамиса, Глава 378

10 июля 202410 июл 2024

16 мин

Глава 378

На следующее утро Кольбер явился к Королю, я буду так теперь иногда называть Филиппа, поскольку все вокруг считали его Людовиком XIV, Королём Франции, и он на деле таковым и являлся.

— Ваше Величество, вчера меня посетил испанский посол герцог д’Аламеда, — сказал он.

— Очень жаль, — сказал Филипп задумчиво.

— Я хотел отказать ему в беседе, но он был чрезвычайно настойчив, и к тому же он как-никак дипломатический посланник дружественного государства, — подхватил Кольбер.

— Очень жаль, что он так давно не заходил ко мне, — продолжил Филипп, после чего Кольбер осёкся и полностью изменил тактику.

— Мы побеседовали с ним очень долго и весьма дружески, — заверил он Короля.

— О чём же была беседа? — спросил Филипп.

— Герцог просил у меня разрешения на то, чтобы наказать без суда и огласки двух человек, супружескую пару, — ответил Кольбер.

— Зачем же ему потребовались такие особые меры, и какая вина имеется за этой парочкой? — поинтересовался Филипп.

— Именно парочка, это некие муж и жена, которые преследовали кортеж капитана мушкетёров Вашего Величества д’Артаньяна, который в сопровождении двадцати мушкетёров конвоировал в своей личной карете заключённого, которого Выше Величество распорядились доставить в крепость Пиньероль, — сказал Кольбер, и заметив, что Король нахмурился, продолжил более решительно. — Вот я и подумал, что …

— Вам нечего было здесь обдумывать, — перебил его Филипп. — Никто не имеет права шпионить за конвоем, направленным мной. Надеюсь, они схвачены?

— Кажется, да, но я не уверен, — ответил Кольбер, ругая себя за то, что не выяснил столь простого факта. — По-видимому, у герцога имеются какие-то люди, поскольку он не просил у меня солдат для ареста этой парочки, а лишь требовал документ, дающий ему право распоряжаться его судьбой.

— Интересно, чем же он обосновал свой интерес в этом деле? — спросил Филипп.

— Он сказал, что они нанесли также оскорбление ему лично, — сказал Кольбер. — Он собирался лично разобраться с ними, но в документе, который он приготовил, в первую очередь было сказано о том, что они виновны в злодеяниях против Вашего Величества, ваших офицеров и солдат.

— Они следовали за кортежем д’Артаньяна, и только? — спросил Филипп. — Их следует арестовать и добиться от них признания о том, кто поручил им это дело. Виновный будет жестоко наказан!

— Кажется, герцог д’Аламеда уже выяснил, что они действовали исключительно по собственному почину, — поторопился добавить Кольбер. — Никакого поручения им никто не давал, это установлено достоверно. Но их вина состоит в том, что они стреляли в узника, которого конвоировал капитан д’Артаньян, и даже, кажется, ранили его.

— Стреляли в узника? — воскликнул Филипп. — Ранили его? И вы говорите, что в этом злодействе не было никакого зачинщика?! Необходимо детальнейшее разбирательство этого дела, а виновные будут наказаны самым жестоким образом!

— Разумеется, Ваше Величество, позвольте заняться этим делом мне лично? — воскликнул Кольбер, перестраиваясь на ходу. — Может быть герцог д’Аламеда потому требует предоставить ему узников, что это он и есть тот зачинщик, который поручил им исполнение этого злодейства?

— Вы с ума сошли, Кольбер, это невозможно, — возразил Филипп. — Даже если бы это было так… Нет, герцог д’Аламеда не стал бы полагаться на людей, которые провалили это дело. Если бы он замыслил это преступление, оно было бы уже исполнено, но я не верю в это. Итак, где этот документ? Давайте, я его подпишу!

— Герцог заверил меня точно в том же самом, — ответил Кольбер, переводя дух. — Он сказал мне, что если я не подпишу документ, тогда он явится к Вам и получит на него Вашу подпись. Я решил, что требование посланника Испании в отношении наказания каких-то двух людишек лучше удовлетворить, не беспокоя Ваше Величество, поэтому я осмелился лично подписать этот документ, который поначалу показался мне странным, но в свете того, что я услышал от герцога, я признал необходимость его подписать.

— Что конкретно сообщил вам герцог? — спросил Филипп.

— Он сказал, что жизнь этого узника драгоценна, и что покушение на его жизнь или даже хотя бы на его здоровье, есть одно из тягчайших преступлений, оскорбляющее Ваше Величество, поскольку данный преступник является государственным преступником и его судьба полностью находится в руках Вашего Величества, и никто кроме Вашего Величества не в праве посягать даже на единый волос этого человека.

«Надеюсь, я не пересолил, — подумал Кольбер. — Но, кажется, я хорошо сделал, что подписал этот документ».

— Герцог объяснил вам всё совершенно точно, и если документ подписан, мы можем не беспокоиться об этом деле, — сказал Филипп. — Забудьте об этих двух негодяях, дело в надёжных руках, оно будет решено во благо Франции и Испании, а также во благо добрых отношений между двумя нашими королевствами.

«Этот секретный узник – какой-то испанский гранд, — решил Кольбер. — Это всё объясняет!»

И он был не так уж далёк от истины, ведь Людовик, как и Филипп, был племянник и зять прошлого Короля Испании и кузен и свояк нынешнего испанского Короля.

— Господин Кольбер, если встретите герцога д’Аламеда снова, скажите ему, что я желаю его видеть, — сказал Филипп.

В тот же миг в кабинет Короля вошёл секретарь.

— Ваше Величество! — сказал он. — Испанский посланник герцог д’Аламеда просит принять его.

— Проси, — ответил Филипп. — Господин Кольбер, я вас больше не задерживаю.

Кольбер поклонился и вышел, а я вошёл в кабинет Короля, где теперь хозяйничал Филипп.

— Ваше Величество, я счастлив видеть вас в том качестве и именно на том месте, где я счастлив видеть Ваше Величество! — сказал я церемонно.

— Как вы узнали, герцог? —спросил Филипп с хитрой улыбкой.

— О, это всего лишь небольшая царапина на мизинце, которую получил тот, кто отличается от вас лишь этим признаком, — ответил я. — Я вручил вам перстень и имел возможность рассмотреть ваш мизинец.

— Ловко! — ответил Филипп. — Д’Артаньян тоже знает об этой царапине?

— Не знает, но он – человек предельно проницательный, он, вероятно, знает другие приметы, о которых мы с вами даже не догадываемся, — ответил я.

— Расскажите же мне об этих двух шпионах, — сказал Филипп. — Как получилось, что при охране численностью в двадцать мушкетёров, не считая капитана, им удалось совершить покушение на государственного узника? Надеюсь, он не ранен?

— Тот, кто стреляет из засады, всегда имеет преимущество, — ответил я. — Августейший путешественник был в железной маске, и только это его спасло. Стрелявшие целились в голову. Эта маска выполнила функции рыцарского шлема высочайшего качества вследствие своей незаурядной толщины. Сам Господь хранил его.

— Вы меня успокоили, герцог, — сказал Филипп. — Узник, надеюсь, доставлен по назначению?

— Я встретил д’Артаньяна почти случайно, и мы расстались на следующий же день, — ответил я. — Могу лишь твёрдо сказать, что намерением капитана д’Артаньяна было доставить узника в железной маске в крепость Пиньероль и передать его под попечение коменданта, господина де Сен-Мара, в полном соответствии с вашим приказом. Полагаю, что он уже завтра прибудет и отчитается о проделанной работе, предъявив расписку от де Сен-Мара в получении узника Марчиали.

— Это правда? — переспросил Филипп.

— Каждое слово, которое я вам сказал – чистая правда, — ответил я и не погрешил против истины, поскольку узником в железной маске теперь был д’Эльсорте.

— А преступники, покусившиеся на его жизнь? — спросил Филипп.

— Их было четверо, — ответил я. — Но в результате перестрелки остались только двое. Они под конвоем проследуют до Пиньероля вместе с капитаном д’Артаньяном, а затем обратно в Париж.

— Вы добивались документа о праве распоряжаться их судьбой для того, чтобы выяснить, кто их послал? — спросил Филипп. — Вы собираетесь применить пытку?

— Я никогда не применяю пытку, — ответил я искренне и честно. — Честного врага я уничтожаю в честном бою, бесчестного – наказываю по своему усмотрению. Я не верю, что под пыткой можно узнать истину. Для облегчения своей участи тот, кого пытают, может оговорить самого себя или, хуже того, оклеветать невиновного.

— Как же вы дознаетесь истины? — спросил Филипп. —Как вы узнаете, кто их послал.

— Истина, понятие очень обширное, знать её не дано никому, — ответил я. — А имя того, кто их послал, стоит на патенте, которым главарь этой шайки шпионов в тот самый день, когда он выехал из Парижа, получил патент капитана королевской гвардии, будучи всего лишь младшим лейтенантом ещё за день до этого. Подобный патент могли бы подписать очень немногие. Я исключаю Ваше Величество, а также некоторых маршалов Франции, таких как виконт де Тюренн, герцог де Шуазёль, герцог де Вильруа, герцог д’Омон, маркиз де Ла-Ферте-Эмбо, маркиз д’Окенкур, граф де Гранси и де Медави, герцог де Ла-Форс, граф де Палюо, граф де Доньон, граф де Миоссен, граф де Мондежё, маркиз д’Эстерне, маркиз Жак де Кастельно.

— У вас отличная память, герцог! — воскликнул Филипп.

— Превосходная, сир, — ответил я. — Я называл их в порядке получения звания маршала Франции, но я ещё не назвал тех, кто получил это звание несколько раньше. Это, разумеется, герцог Франсуа-Аннибаль д'Эстре, маркиз де Ламейере, и, наконец, герцог Антуан III де Грамон, которого следовало бы назвать первым из всех маршалов.

— Для чего, герцог, вы храните в своей памяти имена всех маршалов Франции? — спросил Филипп.

— Я жду того момента, когда в этом списке появится имя графа Шарля д’Артаньяна, — ответил я. — И тогда я, быть может, забуду имена всех остальных, кроме, быть может, маршала де Грамона.

— Отчего же такая честь маршалу де Грамону? — спросил Филипп.

— Что-то подсказывает мне, что ещё рано забывать это имя, поскольку оно будет прославлено не только самим благородным Антуаном III, но, быть может, также и кем-то из его детей, — ответил я. — У графа де Гиша, полагаю, блистательное будущее, и совсем не потому, что он – ближайший друг Месье, и, кажется, Мадам тоже. Я имею в виду дочь маршала, Катерину-Шарлотту.

Наступило неловкое молчание.

— Не бойтесь вашей любви, Ваше Величество, — тихо сказал я. — Бойтесь присвоить себе чужую любовь. А также бойтесь любви той, которая любит вовсе не вас, но пока ещё думает, что вы – это он. Это – опасная связь! Если вы не можете единым махом расстаться с ней, в чём я вас понимаю, начните с того, чтобы постепенно начать отдаляться от неё. Лучший способ для этого – обратить своё внимание на кого-то другого, на ту, которая, быть может, более достойна вашего августейшего внимания.

— Если бы всё это было так просто, и если бы я смог со всем этим разобраться! — сказал Филипп со вздохом.

— Вам придётся разобраться с этим и со всеми другими проблемами, иначе проблемы разберутся с вами, — сказал я. — Я в вас верю, но, что гораздо более важно, в вас поверил даже д’Артаньян. А он – человек весьма осторожный, не то, что я. Он не совершает ошибок, во всяком случае, в последние десять-пятнадцать лет, хотя в юности он был, быть может, излишне горяч и даже порой безрассуден. Теперь это – мыслитель и философ. Если в молодости ему приходилось думать только для того, чтобы лучше решить поставленные перед ним военные задачи, то теперь же он решает военные задачи лишь для того, чтобы иметь возможность обдумать ситуацию, и на основе своей собственной философии вмешаться только в то, что, по его мнению, требует вмешательства. Д’Артаньян в вас верит, и это означает, что вы избраны для той миссии, которую он на вас возложил.

— Но скажите же мне, ради всего святого, д’Эрбле, что для меня в этой нелёгкой роли важнее – политика или любовь? — спросил Филипп почти с отчаянием. — Мне трудно расставить приоритеты в таком важном вопросе!

— Для царственных особ нет разницы между политикой и любовью, — ответил я. — Любовь Короля – это тоже политика, да ещё какая! А политика Короля всегда зависит от его любви, хочет он этого, или не хочет. Но если бы вы были человеком партикулярным, я сказал бы вам, что Любовь важней любой политики. В политике невозможно победить окончательно, в любви не бывает окончательного поражения. В политике победа порой необходима, хоть и иногда недостижима. В любви иногда лучше проиграть, что и будет победой. Граф де Ла Фер как-то посоветовал д’Артаньяну всегда проигрывать в любви. Совет, быть может, и хорош, но подчас тот, кто считает себя проигравшим, на самом деле победил, а тот, кто празднует победу, проиграл всё, что можно. И всё же это не причина для того, чтобы отказываться от любви. Как нельзя отказываться от дыхания.

— Вы вправду так считаете, герцог? — спросил Филипп.

— Я думаю, что любовь, от которой можно отказаться, это не любовь, а увлечение, — ответил я. — Если вы чувствуете в себе силы отказаться от любви, следовательно, вы называете любовью всего лишь прихоть. Но если вы не можете отказаться от того, что считали прихотью, это не прихоть, а страсть. От любви лекарств нет, если это – настоящая любовь. Даже если я ошибаюсь в этом вопросе, я предпочитаю ошибаться и дальше.

— Хорошо, я обдумаю это, — сказал Филипп. — Но вернёмся к теме шпионов. Вы перечислили, кажется, всех маршалов, которые могли бы похлопотать о выдаче патента на должность капитана этому шпиону, который ещё за день до этого был всего лишь младшим лейтенантом. Но ни один маршал не мог бы самостоятельно подписать такой патент, он мог бы лишь ходатайствовать о его подписании. Кто же подписал его? Министр, глава кабинета министров, Жан-Батист Кольбер?

— Вы задали мне вопрос и тут же сами ответили на него, — сказал я.

— Зачем ему это было надо? — спросил Филипп.

— Для него не было никакой пользы в этом расследовании, предпринятом на свой страх и риск, — ответил я.

— Разве люди делают то, от чего им нет никакой пользы, да ещё и на свой страх и риск? — спросил Филипп.

— Да, Ваше Величество, делают и очень часто, — ответил я. — Есть лишь одна вещь, которую многие делают не только без пользы для себя, но также подчас и во вред самому себе. Это – нанесение ущерба другой стороне.

— Вы полагаете, что Кольбер стремится нанести ущерб мне? — удивлённо спросил Филипп.

— Ни в коем случае, Ваше Величество, — возразил я. — У него нет на это никаких причин, да он и не решился бы на такое. Здесь есть другая сторона, которой господин Кольбер желал бы нанести ущерб. Это – капитан ваших мушкетёров, господин д’Артаньян.

— За что же Кольбер может так ненавидеть д’Артаньяна, что даже стремится нанести ему ущерб с риском для самого себя? — спросил Филипп.

— Причин может быть много, но самая простая – это зависть, — ответил я. — У каждого человека есть завистники, и чем выше стоит человек, тем этих завистников больше. Поэтому вам предстоит ещё столкнуться с этим. Никто из ваших придворных не станет открыто враждовать с вами, на это могут решиться только принцы крови, а вот вредить вам по мелочам будут всегда и всюду. И клевета – это извечная спутница любого, кто достиг мало-мальски заметного положения. В отношении монархов клевета на них неизбежна. Она всегда родится в кругах, близких самому этому монарху, после чего расползается во все стороны.

— И этого нельзя избежать? — спросил изумлённый Филипп.

— Есть лишь один способ избежать зависти, — ответил я. — Для этого следует стать самым несчастным человеком в мире. Но это так неопределённо. Находятся такие, кто даже завидует покойникам, завидуют прожитой ими прежней жизни, или, быть может, завидуют мученичеству, которое, как учит Евангелие, послужит залогом вечного блаженства в той, иной жизни. Никто не хочет сам быть мучеником, но святым, которые обрели этот статус через мученичество, завидуют многие. Таков человек, это существо с самым большим мозгом по отношению к массе тела и с самым большим самомнением по отношению к истинной цене его личности.

— Мне следует обдумать это всё, — сказал Филипп. — Так что же вы намерены сделать в отношении этих двух негодяев, покушавшихся на жизнь моего … пленника?

— Я просто выполню своё обещание, которое я дал одному из них в отношении второго, — ответил я.

— Не хочу знать подробностей, ведь вы сказали, что не пытаете людей, — сказал Филипп. — Мне этого достаточно.

— И это правда, Ваше Величество, — подтвердил я.

— Скажите мне только, что вы, во всяком случае, поступите по отношению к ним по-христиански, — добавил Филипп.

— Ровно в той мере, в какой было с их стороны по-христиански стрелять в незнакомого человека, прямо в голову, в особенности с учётом того, что этот человек находился под охраной мушкетёров Вашего Величества, — ответил я. — Не говоря уже о том, кем является этот человек.

— Пожалуй, я всё-таки хочу знать, что их ожидает, — сказал Филипп.

— Я обещал тому, кто стал из младшего лейтенанта капитаном в один день, ещё тогда, когда он обещал мне, что не станет предпринимать ничего дурного против меня или моих друзей, что если не сдержит своего обещания и станет моим врагом, тогда его жена попадёт в гарем какого-нибудь зажиточного турка, а сам он будет в этом гареме евнухом, — сказал я. — В день, когда я угрожал ему этим, я и не думал о том, чтобы исполнить свою угрозу. Во всяком случае, я не предполагал, что стану преследовать его супругу. Но поскольку сам он совершил подлое убийство, убив лейтенанта вашей гвардии господина д’Онэ подлым ударом без предупреждения, а его супруга руководила налётом и сама лично выстрелила в голову августейшего пленника, и лишь железная маска сохранила ему жизнь, то я полагаю, что выдуманное мной только для острастки угроза должна быть выполнена в точности.

— Не знаю, как вам удастся выполнить это, но даю вам своё добро на такой приговор, — сказал Филипп. — Заходите ко мне, когда только пожелаете, но не слишком часто, хотя бы первое время. Я не хочу, чтобы вы вызвали зависть господина Кольбера, и не желаю, чтобы в вас выстрелил из засады какой-то очередной его шпион. Кстати, как же мне наказать самого Кольбера?

— Никак, Ваше Величество, — ответил я. — Вы не кудесник, вы не переделаете человеческую натуру, какого бы человека вы ни поставили на пост главы кабинета министров, он будет таким же, или ещё хуже. Этот, по крайней мере, компетентный и деятельный, он не болван и не негодяй, если не считать тех грехов, о которых мы с вами уже осведомлены. Надеюсь, других грехов за ним не водится. Если же он станет невыносимым, всё равно не отправляйте его в отставку до тех пор, пока не сыщете ему достойную замену, обладающую всеми его достоинствами и свободную хотя бы от одного из его недостатков.

— Благодарю за совет, герцог, — ответил Филипп. — До встречи.

— До встречи, Ваше Величество, — ответил я, поклонился и вышел.

(Продолжение следует)