«Любушка твоя — хорошая баба, для семьи она. Поверь мне! Я толк в этом знаю! А там, куда ты глядишь все время, — Петрович усмехнулся, — у всех все одинаково. Да и сам, поди, понял уж. Любовь, Федя, — дело хорошее. Да не всегда все на ней строится. Иной раз только уважения достаточно. Уважаешь ты Любавушку?
Федя, не раздумывая, кивнул.
— А я тебе скажу, она тебя тоже уважает. Крепко уважает, Федя. Потому, как ты отец детей, которых она любит. Подумай, Федор. Присмотрись, не нужны тебе бабы чужие, Бог тебе сам уже все усмотрел».
Часть 17
Федор лег и действительно уснул, приснилась ему Марьюшка. Она присела на краешек кровати и сказала:
— Феденька, Любавушка — хорошая мать дитенкам нашим!
— Ня могу я с ей как с бабой, Марьюшка.
— Да ты жа ня пробовал. Откуда знаешь?
— Ня пробовал! — подтвердил Федор и проснулся.
Был поздний вечер, мужики укладывались спать.
— Покурить ба? — обратился Федя к Ивану Петровичу.
Тот кивнул, он все понял, Федор хотел поговорить.
Потихоньку вышли в больничный двор, заднюю дверку сестрички оставляли открытой. Закурили.
— Знашь, Пятрович! — начал Федор. — Чижало мене. Усе наперекосяк я сделал апосля, как Марья помярла.
— Так оно и понятно! — заметил Петрович, глубоко затягиваясь. — У тебя же раньше-то жена не помирала.
Федор покачал головой.
— А я двух схоронил, — добавил мужик. — И после первой, как ты, во все тяжкие пустился. Двое детей у меня осталось. Никого нет: я из беспризорников. Так вот мальцы мои как-то сами целый год жили, а я горькую пил да баб таскал. У тебя хоть помощницы есть.
— Есть! — подтвердил Федя, растерянно глядя на Ивана.
— Уже хорошо. А мои как выжили, не знаю. Ох, и тяжелые времена были! Голод страшный, а я все пропивал да на баб спускал. Вот такая же Любушка, как твоя, меня в чувство привела. Пришел как-то домой, а у меня баба на кухне возится. Я ее матом, а она молчком мне тарелку супа поставила. Смотрю: дома чистота, порядок, постирано, приготовлено. Ребята мои довольные сидят. Да только я не понял, дурак, своего счастья. Она мне добро, а я ей гамно. Женился снова, да не на ней. Она ушла к себе, соседка она наша была. Пожалела ребят моих, своих у нее не было. Болезнь какая-то. В общем, ребята к ней ушли. Мы с новой женой вместе пить стали. Потом и она померла, я снова один остался.
Тут уж Надя вопрос ребром поставила. Трудно ей одной с ребятишками было. Сказала, что в деревню к матери своей уедет и заберет моих пацанят. Я рукой махнул: езжай, мол, забирай. Уехали они, а тут и война началась. Я воевал, как сумасшедший под пули лез, но, не поверишь, Федька, только в последний день войны сильно меня зацепило. Ох, сильно! По госпиталям провалялся почти год. Ребятам своим в ту деревню написал, ответ пришел. Надя писала, что ждут меня. Поехал, привез их в город всех. Эх,Федька, сколько времени упущено. Для меня сейчас краше моей Надюши нет. Пить я бросил совсем.
Федор вспомнил, что во время их посиделок Петрович действительно только делал вид, что пьет.
— Деток Наденька не родила своих, но мы троих сиротинок взяли, растим как своих. Мои-то уже взрослые совсем, семьи у обоих. Вот так, Федька. Любушка твоя — хорошая баба, для семьи она. Поверь мне! Я толк в этом знаю! А там, куда ты глядишь все время, — Петрович усмехнулся, — у всех все одинаково. Да и сам, поди, понял уж. Любовь, Федя, — дело хорошее. Да не всегда все на ней строится. Иной раз только уважения достаточно. Уважаешь ты Любавушку?
Федя, не раздумывая, кивнул.
— А я тебе скажу, она тебя тоже уважает. Крепко уважает, Федя. Потому, как ты отец детей, которых она любит. Подумай, Федор. Присмотрись, не нужны тебе бабы чужие, Бог тебе сам уже все усмотрел. Сколько детей-то у тебя?
— Пятеро.
— Вот и хорошо! Вот и славно, Федор. Пошли-ка в палату, а то простудимся, нам только этого сейчас не хватает.
Любаша исполнила свое обещание, данное ребятам. Она приходила к Феде и с Игнатом, и с малышней. Самая трогательная встреча состоялась с Семушкой и с Петенькой. Ребята расплакались, прильнув к отцу с обеих сторон. Федор тоже расчувствовался, гладил и целовал ребят, смущаясь мужиков.
Любаша приносила пироги и соленья. Мужики с удовольствием поедали стряпню Фроси.
— Тетка Фросинья сама чисас усе делает, — объяснила Любаша. — Я прихожу от тебе — темень ужо, Гриню к Анютке снесу и спать. Ты, енто, давай быстрее поправляйся, штоль. Чижало нама без тебе.
— Да ня ходи ужо к мене, — с досадой ответил Федор, — Кормють хорошо, лечуть, чаво ишшо надоть?!
— Робяты просють, — смущаясь заметила Люба, но больше не приходила.
Федор с трудом признался себе, что скучает не только по ребятам, а и по Любаше. Стешку не вспоминал совсем.
Через неделю его выписали.
НАВИГАЦИЯ ПО КАНАЛУ
Пришел он под вечер, и сразу в хату к тетке Фросе, ее окошки призывно светились желтым свечением, в его хате света не было. Ну так и есть: все были в сборе!
Ребятишки с радостными криками кинулись к отцу.
— Батька вернулси! — орали они. — Живой! Батька!
Любаша с Гришей на руках, малец как раз гулял, и Фрося стояли чуть поодаль, улыбаясь.
Разобравшись с сыновьями, Федор разделся и подошел к женщинам на почтительное расстояние, опустился на колени.
— Чавой ты, Федька, удумал? А ну вставай! — перепугалась бабка.
Люба тоже заволновалась, прижала к себе Гриню, предчувствуя неладное.
— Прости ты мене, тетка Фросинья! И ты, Любаша. Вовек вашей доброты ня забыть и ня отплатить. Как жа мене жить дальша с ентим каменюкай на сердце? Как жа я вас обижал! Проститя дурака!
Любаша все еще была напряжена, а Фрося кинулась поднимать Федю.
— Вот черт косматый! Да чаво жа по полу валяисси, токма от дохтуров явилси. Ты чавой? А ну давай за стол садиси, чичас наливочки тяпнем мы, а ты самогону лязнешь!
— Давай! Давай!
Все принялись поднимать Федю, а он украдкой смахнул слезу. Любаша все еще была растеряна.
— Дай мальца-то, подяржу! — попросил Федор.
Она передала ему Гриню.
— Как подрос-та дитенок! — восхищенно глядя на сына, проговорил Федор.
Люба разулыбалась, засветилась и принялась тараторить:
— Аня кормить. Пять раз у день хожу к ей. На ночь молочка даеть на всякий случай, да токма Гриня покладистый у нас малец. Спить до пятухов.
А ты давай, давай вечерять нада.
Смотрел Федор на нее и вспоминал слова Ивана Петровича. Уважение.
Чувствовал он, как эта неказистая, некрасивая женщина уважает его. Шибко уважает! И он ее! Любви не было, как ни прислушивался Федор к себе, но то, что держит людей рядом — все-таки было. Почувствовал Федор еще тогда в госпитале, что не стерпит он, если не станет этой бабы в его жизни.
— Любаша, а ты ня бросишь нас? — вдруг спросил он.
— Чавой ты? — удивилась Любава.
— Ответ дай, — строго спросил Федя. — Ня бросишь?
Фрося затихла и, кажется, даже забывала дышать. Мальчишки тоже напряглись, им было невдомек, почему отец задает такой вопрос. Ведь Люба с ними. Они не понимали, что Люба только им обещала не бросать их, а сейчас и отец спрашивал вроде то же самое, да совсем другое.
Ваня вспомнил, как он услышал: Любаша говорила Фросе, что совсем необязательно любить отца ребят, чтобы быть им матерью. Ваня задержал дыхание и не мигая смотрел на Любушку.
— Ня брошу, — тихо сказала она.
— Божись!
— Вот те крест!
И все засмеялись.
На следующее же утро Федор отправился в артель, и слух о том, что он явился из госпиталя, мигом облетел деревню.
Степанида по привычке пришла к Феде, лишь настал вечер. Она по-хозяйски шагнула в сени, да только пустая была хата, натопленная и уютная, но никого в ней не было. Баба выскочила во двор и зыркнула на окна Фросиной хаты. Поняв, что все семейство там, она решила не отступаться от мужика так просто.
«А вдруг чаво было ужо промеж ними?» — подумала Стешка, но отмахнулась от бесполезных мыслей, решив, что она все равно лучше убогой хромоножки.
Долго пришлось ей ждать, даже замерзла немного и зашла в хату. А когда услышала, что Федя с ребятами, радостно переговариваясь, возвращается домой, то удовлетворено отметила: без хромоножки.
— Феденька! — кинулась к нему Стеша, не смущаясь ребят.
Но Федор брезгливо отцепил ее от себя.
Там, в госпитале, он не раз еще беседовал с Петровичем по душам. И хоть и мало походила его история на Федину, а все же усвоил Федор из его рассказов твердый урок.
«Не любит тебя баба, ежели твои дети ей не по нраву».
Сначала Федя думал: и пущай ня любить, я яе и сам ня люблю. Да только обидно ему было. Как жа так? Без любви-то?
— Уходи, Степанида, ня будеть более ничаво.
— Да как жа енто? Да ты чавой? Васятка у мене тада заболел, а за им и усе робяты. Ты чаво жа хотел, чтоба и малец твой заболемши? Я жа переживала шибка.
Федя отметил про себя, что Любаша говорит «наш малец», а Стешка — «твой».
— Послушай, а чавой ты усех ребят не отдала Фросе, а токма маво? А? За своих ня переживала шибка? Иди, Стеша. Усе, побаловалиси, и будят.
— Да я сразу знала, што кобелюка ты, Федька.
— Иди, Степанида, не доводи до греха.
Федя видел напряженное лицо Вани и понял, что ребятенок боится, как бы Федор не ударил тетку Стешу.
— Уходи, — твердо повторил Федя.
Татьяна Алимова
все части здесь ⬇️⬇️⬇️
Прикреплю для вас еще одну ссылку