Я не собирался изобразить голод. Я хотел изобразить страдание. Название «ГОЛОД» я дал этому листу тогда, когда увидел, что на нём произошло, что вышло из под моего карандаша.
Собирался… не собирался – у меня тогда не было предваряющих замыслов. Да у меня их никогда не было. Ни тогда в моих рисунках-картинах, ни позже в моих стихах, на ещё позже в моих романах. Не было замыслов, но тогда - в юности - была потребность ударить внешний мир по лицу так сильно, чтобы хоть что-то дошло до него из моего мира внутреннего. А внутри царило отчаяние, гнев, страдание. Может, это у всех мальчиков так? Не знаю, ни с кем не дружил. Ромен Роллан когда-то написал, что каждый шестнадцатилетний юноша носит в душе частицу Гамлета. Я носил в себе «Гамлета» целиком. Когда фильм Козинцева вышел на экраны, мне было что-то чуть больше четырнадцати, и я столько раз его посмотрел, что знал (да и теперь помню) практически всю трагедию слово в слово.
- Кто снес бы плети и глумленье века,
Гнет сильного, насмешку гордеца,
Боль презренной любви, судей медливость,
Заносчивость властей и оскорбленья,
Чинимые безропотной заслуге,
Когда б он сам мог дать себе расчет
Простым кинжалом? -
Нет, это, кажется, и не пастернаковский перевод, другой... Теперь у меня уже путается прочитанное с выученным наизусть.
Не то, чтоб я задумывался о самоубийстве, но вопросы – все как один – стояли строем в моём измученном юностью сознании. Когда отчаяние сменяло ярость, я искал выразить страдание. Так и получился этот лист.
А уж потом я понял, что не только выразил страдание, но ещё и голод изобразил. Так и назвал.
А как вы, уважаемые читатели, ощущали себя в юности? Какие чувства испытывали в этот период?