Нисколько не сомневаюсь, что ты всё ещё помнишь некоторые моменты из жизни своего родного посёлка и знаешь, что наши с тобой отцы работали, и крепко работали: кто в лесу, кто на катище – другой работы и не было, мало кто на посёлке ошивался без комаров; твой вначале нормировщиком был и до Марии Самойловны даже главным бухгалтером, а в последнее время на строительстве лежнёвки ухаживался: из брёвен дорогу пробивал к новым делянкам деловой древесины, чтобы МАЗы в болотную жижу вместе с лесом не уходили, словно под лёд, и могли по бездорожью худо, но пролазить. Короче, всем посёлком лес государству заготавливали, обеспечивали его «зелёной» валютой и золотом. Света белого не видели наши родители, ни днём, ни ночью: на работу – рано утром, ещё потемну, а с работы – уже потемну, поздно вечером: и в стужу, и зной, и в слякоть, и дождь: по пояс в снегу, под мошкой и комарами.
Для того посёлок и создавался сразу после войны в сорок девятом, никого не жалели, ни себя, ни других – упёртые коммунисты были: пощады не жди! если что – сразу партийный расстрел. Вот как в старых фильмах показывали: так и было. А ещё ведь своё хозяйство с огородами и скотиной и дом с печками, требующими не меньше сил на пригляд и заботу.
План по заготовке леса был не кабы какой шалтай-болтай, а порядочный, чуть ли не на каждого младенца куб леса спускался, и попробуй не выполни: рулевая партия так тебе хвост нарулит, такую дисциплину отыщет в тебе, что за переходное «Красное знамя» ухватишься и вырвешь его в безжалостной борьбе соцсоревнования, и будешь горд и счастлив, что красная звезда на конторе лесопункта в честь тебя зажглась и заалела рубиновым блеском кремлёвских пурпуром звёзд.
Утром все посёлком собирались на Разводе, главной центральной площади возле моста, напротив Воронько, твоего тестя по жене. Кто хотел «козла забить», приходили пораньше карты трепать, а кто хотел просто забить, являлись попозже, перед самой отправкой. Рассаживались по автобусам и открытым машинам, на которых дрова возили, и на работы, кого в лес на верхний склад на валку и трелевку, кого к реке на нижний склад на раскряжёвку и формирование высоченных головок из бревен леса от дна реки до вершины берега с пятиэтажный дом и выше.
Катищ было по всей реке, и на посёлке, и в лесу. На посёлке головки пониже, там берег не высокий, а на Пурасе и Федохино, да ещё на Пивково вниз посмотришь и, кто внизу стоит и тебе машет, можно и не узнать: ни слова, ни крик, ни свист до верху не долетали. Если бы греческий Икар сын Дедала и рабыни Навкраты с такой головки прыгнул на своих крыльях, то до солнца вмиг бы долетел и живым остался.
Я, между прочим, застал такое время дисциплины и порядка на производстве, до армии ещё. А когда в девяностые окунулись, и руль у партии забрали, дисциплина и порядок рухнули, а капитализму не покорились. Рабочие леса стали все, кто во что горазд, кто в бизнесмены подался, кто в барыг, а кто ни в кого, но все из пчёл и муравьёв превратились в трутней и «певучих стрекоз». Я в то время уже механиком стал, и что? – ничего! Только мат и оглушительный окрик двигатель производства и то слабосильный…
А молодежи при партии социализма было – тьма, и все без каких либо обязательств на семейные обстоятельства. Одни парни в посёлке, и ни одной Ивановской ткатской фабрики поблизости, ни педа, ни меда, ни зверофермы с агрономшами. Каждая появившаяся особа – событие, каждая юбка нарасхват, а в коротенькой юбчонке, так до кровавых петушьих боёв и стычек между самцами прямо в клубе. Обычно же за клубом дрались, ну, ты сам знаешь, а тут просто на танцах, расталкивая танцующих. Приезжих парней не то что к танцам, даже ко клубу в кино не допускали. Приехал к бабушке с дедушкой – вот у них и гостИ, нечего по Красной шляться, девичью панику наводить.
Мы сами-то, например, после работы на танцы за шестьдесят кэмэ мотались в соседскую деревню, к шикарным работницам колхозной культуры и совхозницам сельпо колхоза имени Ильича и батьки Махно. К Мису в кабину зиловской семёры набьёмся, пока та по швам не полезет, и в Согру, навстречу приключениям по сюжетной линии особенностей русской охоты. Или к Шапе в МАЗ на перегонки: кто заскочить успеет, тот сегодня и танцует. Набивалось столько, что все только боком помещались. Тогда у Шапы шея и заболела. Два часа боком ехать и глаза на дорогу вперёд косить, у кого хошь шея заболит. В таких стеснённых обстоятельствах он боком садился и правой рукой, типа, рулил. Кто-нибудь из нас на полу зюзей лежал, так до танцев хотце было, и на педаль газа рукой давил. Кто-то сцепление выжимает, кто-то скорости переключает, баянист плашки жмёт, его помощник меха раздвигает, кто-то наливает, кто-то всем по очереди, начиная с водителя, угощает, так и едем. Километров тридцать хорошей дороги до Усть-Илеши за час и пролетает. Дальше трезвыми ехать и страшно, и опасно, ни дороги – ни пути, одни грязи и колдобины, но «Семёра» словно танк прёт и прёт в направлении к любови. Первая остановка по худой дороге на Вадюге…
Между прочим, Вадюга и тебя, и меня старше! У Вадюги прошлый год четырехсотлетний юбилей был. Но ты на него не попал и не пытался попасть. А батько твой родом как раз оттуда и мать его Таисия Марковна, твоя бабушка, там похоронена, дед-то тот в войну под Ленинградом в Синявинских болотах без вести пропал, там Николая Андреевича и схоронили в братской могиле под Мгой, но ты и этого не знаешь.
На Вадюге, если ты вдруг соберёшься и вдруг поедешь на родину предков, тоже остановись у магазина. Мы обязательно останавливаемся, а иначе как без нас вадюжанам план по выручке давать, их же всего ничего осталось. Да и веселей с такой остановкой ехать. А уж после Вадюги, где захотим, там и остановимся! А могли и не останавливаться, могли сразу домой обратно без всяких танцев уехать. Типа, нечё смиренный народ колхозных работников баламутить. Спиртное на обратную дорогу есть, и хватит, утром же всем на работу, им: на фермы и поля, нам – на лес и в закрома…
Или вон на Рёнькином МАЗе поближе, в Коду на танцы ездили. С ним ещё страшней. Он только похохатывает и на газ жмёт. А дорога в Коду! мосты через речки по одному бревну, а ему пофиг, пьяный, только хихикает: не бойтесь, я здесь был. Когда был, с кем был, непонятно, только что по объездной вырулить на кодовскую дорогу не смог, в чёрные торфяные грязи весь передок МАЗа затолкал, а тут на взлёт по-самолётному прёт и в «топку угля подбрасывает», аж колёса МАЗа от земли отрываются и в гондолы складываются. Это мы потом узнали, что он половину цветовой гаммы мира не различает, поэтому ему и не страшно в чёрно-белом кино, а на нас от его хихиков вся кровавая палитра Голливудских джокеров вампиров и вурдалаков в красках прёт. Страх божий с Рёнькой ездить…
Лес-то ведь, ты думаешь, легко? зелёное золото манит своим ярким блеском и чистотой? – фигушки! «Обиды Солженицына» почитай, как его бедного принуждали лес валить, а мы и наши родители добровольно, по праву рождения и родства, без всякой неволи, и, заметь, пасквилей никаких про это не пишем.
На такие вот танцы съездил, покуролесил и всё, сиди-отдыхай, бригада с таким работником звезду на конторе не зажжёт, да и сам не вытянешь. В этот день вся бригада в будке в козла режется, лишь ты посапываешь в уголке нар. Борис Молчанов, тот молодец, он молодёжь всегда защищал. Хрен с ним, говорил, что сегодня план не дадим, потом нагоним, завтра парни двойную норму вытащат, а после завтра тройную. Они же не просто так пили в захлеву сарая какого-нибудь или в кустах, они же урожайность колхоза повышали! и в колхозе планы перевыполнять надо, а то дождётесь, что скоро есть нечего будет, если девчата только коров у себя будут видеть.
Тут к нам в начале зимы план поднять приехали два молдаванина, – не Коля Малиновский, другие, – толи за длинным рублём, толи сразу за слитками золота прибыли, не знаю. На первом утреннем самолёте прилетели, а на вечернем уже обратно их только и видели. Прилетели все в блеске и шике стиля диско, ни пойми в чём. Рот в золоте, пальцы в перстнях, шея в цепях, туфли лакированные, куртки кожаные в стразах. Борис Васильевич их принял, выслушал, понял, что мужики хотят в Молдавии дома для своих царевн построить, дело хорошее. Стиль диско с них снял, переодел в наш: фуфайки и валенки, выдал по крючку, предъявил бревна, из которых они построят себе дома, и определил место новой головки, куда этот лес надо сложить, чтобы он по весне в половодье по реке молевым сплавом отправился прямо к ним в молдовию на фруктовые поля и пашни с виноградным вином.
И морозы, вроде бы, были не большие, и снег ещё в сугробы не намело, и бригадир-инструктор Ванька-хохол из под Одессы, считай, земляк, всё растолковал и показал, но распорхав снежную целину с вершины берега до реки и спустив вниз под берег до обеда всего одно бревно, бравые молдаване сдулись, золото на них потускнело, цепи порвались, стразы и золото с зубов осыпались, и, побросав крючки с фуфайками прямо на катище Федохина, они распрощались с коварной мечтой молдавской действительности – чу, и быстренько-быстренько на самолёт в обратный путь. Так за один день и управились, а могли поиметь хоромы престижного рубленого замка из зимнего архангельского леса на вес золота.
Вот какой архангельский лес тугой, даже молдаване не справляются, если «маршала Малиновского» не считать, тот как-то прижился у нас, Коля-то, и корни родовые пустил, вон под Угором вместе с жёнкой лежат.
Потом пришла попойка-перестройка с коммерческим уклоном на всё спиртное. А теперь при новой власти и в лес ходить надо с паспортом и разрешением на сбор ягод и грибов, всё как по Николаю Некрасову: «Вот приедет барин!», а пока не велит…
04:15, 07.06.24, Москва