У меня дома в книжном шкафу в прихожей стоял трехтомник «Мужчина и женщина». Дореволюционный, еще с «Ятьями». Настоящая библиографическая редкость. Я видел потом точно такую же книгу в букинистическом магазине, по цене рублей в 300 или 500, просто огромные деньги по тем временам. В каждом томе по 800 страниц, а то и больше. Книга описывала в деталях отношения мужчины и женщины на протяжении веков, начиная с первобытного строя, у разных народов, в разных социальных группах в жизни, живописи, поэзии, музыке, религии и т.п.
Семейная жизнь у племен ацтеков, на островах Зеленого мыса, в древней Греции, Риме, история проституции - от храмов Месопотамии до парижских борделей. Чем знамениты маркиз де Сад и Леопольд Мазох. Другими словами – все, что только можно себе представить. И чего представить я тогда еще не мог. Читал, правда, я больше главу про проституцию, а все остальное очень мало, просто потому, что написана была книга для меня слишком уж мудрено. Написана немцем, а только потом переведена на русский, что делало текст совсем тяжеловесным, да еще старые дореволюционные буквы. Зато фотографии! Боже, какие я там рассматривал фотографии в главе «Красота женщины»! Фотографии самых настоящих абсолютно голых девиц! Абсолютно! Ровным счетом без одежды. Ну то есть совсем. Девицы эти юны, красивы и производили на меня впечатление существ совершенно неземных, недосягаемых и таинственных. Появись такая настоящая женщина передо мной, я бы не смог до нее дотронуться, я бы испугался. Через много лет, открыв эту книгу, я удивился, насколько же невинны позы упомянутых девушек, и я вдруг представил, сколько тем натурщицам должно исполниться лет в году эдак 1982. Ну лет так по 100 или 120 лет.
Но в юности, такие парадоксальные мысли мне в голову не лезли, да и зачем? Меня очень удивляло и то, что нарисованные женщины возбуждали меня также сильно, как и фотографии, если не сильней. Репродукции картин великих мастеров - все эти Венеры, Психеи, Данаи производили на меня не меньшее впечатление, чем фотографии настоящих женщин. Меня это ставило в тупик – ведь если фотографии можно увидеть разве что в этой запретной книге, втайне от родителей, втайне от всех, то картины-то выставляют в музеях! Черт их дери! И все ходят и смотрят! Смотрят, гады, пялятся и, наверное, чувствуют то же, что и я. Но делают вид, что все в порядке. Или это только у меня стояк от Данаи Рембрандта? Неужели только у меня? Как же это так? Беги в «Пушкинский» – и смотри на голых девиц! Так же просто! Но вместо музея я прибегал домой из школы, я сразу бросался к заветному шкафу, который предусмотрительно закрывался на ключ моими родителями, но я-то давно знал, где спрятан ключ. Я открывал книгу на нужной странице, уже мог это делать на ощупь. Рассматривал в 100- й раз фотографии. Ну и понятно, чем потом занимался. Важно было не забыть закрыть потом шкаф и положить ключ на место. Иначе родители конечно бы догадались.
Настоящие женщины продолжали оставаться для меня полной загадкой. Я даже позвонить стеснялся однокласснице, чтобы спросить, что нам задали, например, по географии. Точнее стеснялся звонить тем, кто мне нравился. А тем, кто не нравился, звонить желания не возникало. Женщина оставалась самой большой тайной той жизни. Мои сверстники очень часто говорили о девчонках со знанием дела, используя всякие сальные словечки. Так вели себя почти все, но особенно этим отличались мальчишки небольшого роста, абсолютно точно не имевшие никакого опыта, но зато на словах они уже «пробовали, все и во всех позах». Причмокнуть языком, когда красивая девушка проходит мимо, а потом прошептать вслед что-то вроде: «А я бы ей засадил» - обычные дело. Но я, то знал, интуитивно конечно, что единственный из моих одноклассников, кто мог доподлинно рассказать, про это, был Лапшинский. Я догадывался по его довольной, лоснящейся физиономии и по вполне счастливому виду его подруги Веры Пепитонии, настоящей итальянки, что для них секс уже давно не тайна. Она училась вместе с Лопухом в 27 школе, влюбилась в него, не зря же он напоминал итальянского киногероя. Вот у них явно «все это» происходило, и очень даже давно, но Лопух никогда никому ничего не рассказывал. Просто «дружим и все». Я подозревал, что люди, посвященные в сию великую тайну, не станут трещать о ней на каждом шагу, наверное, чтобы не спугнуть удачу.
Я же – отрок крайне стеснительный, и посему, дабы познакомиться с девушками, прибегал к помощи Григорьянца, который не отличался застенчивостью. Он разработал весьма остроумный, с нашей точки зрения, способ знакомства. Начинал всегда Григорьянц:
- Сударыня! (это произносилось плачущим голосом), что же это деется? Куда же это мы катимся? Слыхали? Куда, это, скажите на милость, смотрит наш батюшка, государь ампиратор?
Девушка со страхом и недоверием смотрела в его сторону.
- Солнце то, солнце то, аааа солнце нашей русской поэзии убит! Убит, убит на дуэли. Как же это? Что же это? Как же?
- Пушкин Александр Сергеевич, - подхватывал я, (почти рыдая),- стрелялся третьего дня у Черной речки.
- Из пистолета, в грудь. Говорят, французишка, какой-то. Геккерен, не Геккерен, то ли Дантес, кто их разберет, иродов? А вот он, - Григорьянц кивал в мою сторону, - стихи написал. Прочти.
- Если позволите, воля ваша, - говорил я, - и с пафосом продолжал: «Убит поэт, невольник чести, пал оклеветанный молвой...»
- Дальше не надо, - прерывал меня Григорьянц, там дальше сплошная матершина и пошлятина.
- И то правда.
Чаще всего, где-то в середине нашего диалога, мы слышали: «Ну и дураки». Девушка буквально бежала от нас, не оборачиваясь. Бывали, правда, случаи, когда она принимала игру, отвечая: «Ах Михал Юрич, Михал Юрич, какой вы затейник». Но на этом все знакомство и заканчивалось.
Иногда мы выпивали вместе с девчонками из нашего класса, тогда в ход шли где-то подслушанные у старших товарищей фразы: «Я фигею без баяна», или моя коронная: «Все пропью, но флот не опозорю». Это говорилось театрально с высоко поднятой головой. Но ни наши уличные знакомства, ни наши школьные пьянки никогда ни к чему серьезному не приводили. Весь мой опыт с девушками заключался ровно в том, что я танцевал с Наташей в обнимку в Тегеране, как-то один раз неуклюже целовался, и однажды, увы, безуспешно, пытался залезть под лифчик. Ну да, еще ФлиндА, конечно же. Полнейшее фиаско.
На этот раз, когда я остался жить один, я твердо для себя решил: Это обязательно должно случиться, как можно скорее. Обязательно в этот отъезд родителей. Ведь ждать, терпеть нет больше сил! Иначе я просто не выживу! Свихнусь окончательно от картинок в «Мужчине и женщине» либо от Данаи Рембрандта. О, боги! О «матерь наслаждений»! Помилуйте, меня! Простите! Воздай мне за страдания! Откройте тайну! Но как? Как? Постоянной подругой я не обзавелся, все мои одноклассницы настолько невинны, что даже просто затащить к себе домой выпить чайку я так никого и не смог. А женщины же доступные, те, что за деньги, великолепные гетеры, покорные гейши, соблазнительные, желанные и недосягаемые, те кто мог бы посвятить робкого юношу в тайну и утолить испепеляющую его жажду, где они? Где? Скажите на милость! - Все, как одна, остались в древней Месопотамии, Египте, Греции, Риме, в Париже, ну может быть в современном Амстердаме, но только не у нас… О, юные вавилонянки, о греческие жрицы любви, о, римлянки! О, кентерберийские блудницы! Роскошные парижские дамы полусвета! Не у нас! Эх! Откуда они у нас? Как же это чудовищно жестоко! О, «Ужасный век, ужасные сердца!»