Дед с трудом разыскал дом, указанный Гюнтером, потому как находился этот дом несколько на отшибе, в довольно большом парке. Однако при помощи телефонных переговоров дед взял-таки нужное направление. Владимир Николаевич шел по парку и часто встречал пожилых людей, гуляющих по дорожкам или медленно катящихся в инвалидных колясках в сопровождении то ли медсестер, то ли родственников.
Гюнтер ждал у входа внушительного, довольно красивого здания.
Дед сразу узнал эту чуть сутуловатую, худощавую фигуру. Сквозь очки на него смотрел все тот же паренек.
— Владимир! — вскрикнул Гюнтер, широко протягивая руки и улыбаясь. Они обнялись.
— Здравствуй, здравствуй дорогой мой вояка. Очень хорошо, что приехал, — плакал Гюнтер, — я боялся, что кто-то из нас не доживет до этой встречи. А я должен был сказать тебе спасибо, и главное — от матери передать спасибо. Наконец мы встретились, Володя, и я теперь могу сказать тебе это спасибо, я нес это в себе много-много лет, я даже выучил это слово по-русски, а потом решил, что одного слова мало, и выучил весь язык. Я хотел понять вас. Я — дитя гитлерюгенда. Ты перевернул все в моей голове. Ты ведь мог тогда сделать все, что хотел: со мной, с моей матерью за все то горе, которое мы принесли вам, ты ведь пришел победителем, господином, а ты просто достал хлеб и накормил нас.
— Ну ладно, ладно, — растрогавшись, тихо сказал дед, пересиливая накатившую было слезу. — Пойдем в дом, покажешь, как живешь.
— Нет, давай лучше здесь посидим, в парке.
— Ну что же, давай посидим, — несколько удивившись, но не подавая виду, сказал дед.
Они присели на скамейку. Мимо них проехала очередная инвалидная коляска, и тут до Владимира Николаевича стало доходить, почему Гюнтер не приглашает его в дом и почему вокруг так много стариков.
— Это что, дом престарелых? — напрямую спросил дед.
— Да, — как-то виновато ответил Гюнтер.
— Слушай, у тебя же сын и дочь взрослые, ты писал, вроде в достатке живут.
— Да, они закончили университеты, работают, на хороших должностях.
— Почему же ты не с кем-то из них?
— А зачем? У них своя жизнь. Зачем мешать? Здесь хорошо. Всегда под медицинским наблюдением, процедуры. Чисто, аккуратно, кормят хорошо, на экскурсии ездим.
— Да, хорошо. Только говоришь ты это как-то грустновато. Ты же родитель их, вырастил, в жизнь выпустил, а они тебя сдали куда подальше.
— Послушай, никто меня никуда не сдавал. Я сам, и давай не будем об этом, у нас так принято.
— Сам? Ладно, не будем. Навещают хоть?
— Бывает.
— Э-э-эх, не по-нашему это. Хотя, может, и правильно, у нас-то дома престарелых — гадюшники, а тут и вправду дворцы с парками. Девчонки есть?
— Случаются, — улыбнулся Гюнтер.
— И то ладно. Слушай, а выпить за встречу с тобой можно? Не здесь, понятно, а в гаштет какой зайти? Или ты тут на молочке да кашке по расписанию и под строгим контролем?
— Русские они и есть русские, — рассмеялся Гюнтер. — Так и быть, нарушу режим.
— Вот это по-нашему, — с улыбкой ответил дед.
— Пойдем, я тут знаю одно местечко, — тихо сказал Гюнтер и подмигнул.
Вскоре они сидели в пивном ресторанчике, при котором была своя пивоварня, и потягивали только что сваренный напиток.
— Володя, а что с парнем этим, Гришей, дальше случилось? Как сложилась его судьба?
— Никак не сложилась. Подорвался Гриша на мине аккурат девятого мая.
Гюнтер заказал шнапсу, помянули молча.
— Ты где преподавал? — спросил Владимир Николаевич.
— Сначала в школе, затем в университете, потом, когда с русскими начался бизнес, работал переводчиком для разных фирм.
— И у нас бывал? — Бывал. Вот только тебя никак не мог найти. Запросы посылал, людей расспрашивал. На меня даже коситься стали и ваши, и наши.
— Ну, нашел, слава богу, молодец. Вот ты у нас бывал, и как тебе? Честно только!
— Честно? Скажу. Странно у вас как-то, нефти, газа, золота и всего остального много, а толку никакого. Чиновники ваши воруют сильно, и это видно сразу. Туристы, что к вам приезжают, — они ведь тоже где-то работают, в чем-то профессионалы. Видит дорожный инженер, как вы дороги делаете, и поражается, пробует директор ресторана, что ему подали на обед, и в душе возмущается. У европейцев в природе рачительность, экономия, а у вас, наоборот расточительство, и вы этим даже бравируете. Нувориши ваши кичатся деньгами своими, пришедшими в одночасье, сорят ими, ведут себя зачастую отвратительно, а в Европе состояния сколачивались не одно поколение, и, конечно, их берегут. В то же время у вас пенсии нищенские, забота о стариках, о неимущих ужасная. Разве не так? Вот ваши руководители выступают и с серьезным видом говорят, что вот-вот пенсии в России будут доведены до прожиточного минимума. Немец этого понять не может, а как же он, этот пенсионер, живет сейчас? Да у нас люди мечтают о пенсии. Часто я видел неуважение русских друг к другу, к природе собственной, а значит, и к себе. У нас тоже недостатков хватает, немец может румына не уважать, потому что он просто румын, но немец немца, извините, со всем уважением. Знаешь, что первое бросается иностранцу в глаза в России, — грязь. При этом вы нация не грязная. Уважать себя надо. С малого начинать. Вот вы в космос летаете, а колготки делать не научились.
— Ну ты, брат, расписал нас. Да скучно русскому человеку колготки делать, нам космос подавай.
— Просил честно. Но, пойми, у вас есть то, чего нет ни у кого. Ты же перевернул мою жизнь. Тянет к вам, вы большие какие-то, душой своей щедрой, талантами, добротой какой-то несусветной. У меня жена, царствие ей небесное, Катюша, русской была. Я писал тебе о ней. Я на немок и смотреть не мог, и жену немку мне сто лет не надо с их практицизмом и феминизмом. Жаль, Катюша умерла рано.
Теперь дед заказал шнапсу, помянули.
— В общем, что русскому хорошо, то немцу смерть, — констатировал дед.
— Да при чем тут нация. Быдло просто надо искоренять. У нас тоже его хватает, но оно тихо сидит пока, потому как не имеет никакого значения, а как начинает вылезать, то законы у нас жесткие и полиция работает. Быдла мы боимся пуще всего, потому как знаем, что случается, когда оно дорывается до власти. Наелись.
— Прав ты. Быдла у нас развелось с перебором. Только мы это еще при советской власти разводить начали, а сейчас оно из всех щелей полезло.
— Скажи, вот после всего, что случилось с Советским Союзом, разоблачением репрессий во времена Сталина, да и позже, с фактическим крахом вашей системы, ты так и остался коммунистом, не поменял убеждений?
— Нет, не поменял. Ты Сталина с коммунизмом не путай. Вот слушай, воевало нас три брата и сестра, и удивительное дело, все вернулись, хотя и с ранениями, конечно. Отец наш, Николай Михайлович, окончил свою жизнь в лагере на Колыме как репрессированный нэпман. Обувь он правил частным образом, этим семью и кормил, а после его ареста хлебнуть нам пришлось и материально, и, что называется, по политической линии. Так вот, собрались мы все в Ленинграде летом сорок пятого, заперлись на трое суток и пили, не пьянея, благо, я двадцатилитровую канистру чистейшего «шила» привез. За Родину пили, но не за Сталина. Вот так. Так что у нас не все на «вождя народов», как на икону, смотрели.
С чем бы сравнить? Вот Иуда. Иисуса он продал, а значит, и идею его предал, так разве идея от этого хуже стала?
— Это верно, идея хуже не стала, а скорее наоборот. И что, прямо тосты против Сталина поднимали и ничего не боялись?
— Только дурак ничего не боится, однако воевали мы точно не за этого упыря и не за страх, со страху в войне не побеждают. А после я людям дома не с перепуга строил и делом своим гордился. Так что великий кормчий тут ни при чем.
— А заградотряды?
— Брехня! Нужды в них не было. Я как первую сожженную деревню увидел с повешенными, так до такого градуса кипения дошел, что фашисту готов был глотку голыми руками рвать.
— Понимаю. Ладно, а вот интересно, что ты скажешь про Германию? Сейчас, через столько лет? Тоже честно.
— Молодцы! — сказал дед и изрядно глотнул пивка.
— И все?
— Нет не всё. Молодцы, что после такой разрухи страну свою отстроили не хуже нашего, а разруху я вашу видел. Вот что я скажу: вы вдвойне молодцы, потому как сами себя по рукам научились бить. Не воруй, гад, не халтурь, паразит, не ленись. Результат налицо. Народ хоть и экономно живет, но в достатке. Все свое — и картошка, и машины. А у нас как-то все не получается. Оттого сколько нефти ни качай, толку не будет, тут ты прав, вернее, толк есть, но только для тех, кто на трубе сидит. А что ты хочешь? Столько лет лучших сынов губили, как начали при Николашке Первом с декабристов, так и до последнего времени все не могли остановиться. Войны эти бесконечные. А кто первый в атаку поднимался, того первого и косило, а трусы и подлецы, ясное дело, по штабам и базам старались отсидеться.
— Ты опять о вас.
— Не торопи. А вот что не изменилось, скажу тебе. Гонор, так и тянет вас к расе высшей. Странно, вроде, народ вы трудолюбивый, а грязную работу делать не желаете, с рабами из славян не получилось, так гастарбайтеров наприглашали, за людей их не считаете, а теперь что делать с ними, похоже, не знаете. Опять наци ходят по улицам, сам видел. Не принимаю! Самое противное, что мы теперь туда же. Нет чтобы хорошее перенять. Еще не принимаю, когда все вежливо улыбаются, а у самих камень за пазухой, по глазам видно. Извини, когда родителей своих, будучи в достатке, не при себе держат, не в сыновней заботе, тоже не принимаю. И в космос вы не полетите, потому как о колготках слишком много думаете. Мелко плаваете, в общем, попку видно.
— Да, ты тоже нас расписал, — рассмеялся Гюнтер.
— Как просил! А вообще, не надо к чужому празднику липнуть, надо у себя порядок наводить, к такому выводу я прихожу, и в ваш монастырь со своим уставом лезть не хочу! — убежденно сказал дед.
— Слушай, а чего у вас столько турок? У меня даже, как его, куратор турок, будь он неладен.
— Турок? Сейчас расскажу. В 1945 году, как ты сам знаешь, города Германии лежали в руинах.
— Это правда, тому я сам свидетель.
— Боевые потери Германии составили более восьми с половиной миллионов человек, а это взрослые мужчины. В процентном соотношении это ужасная цифра для Германии, теперь добавим сюда калек, военнопленных, и получим то, что страна лишилась основной рабочей силы. Тем не менее, надо было восстанавливать. Какими силами? Естественно, желающих помочь не находилось, с одной стороны, нас все ненавидели, а с другой — своих забот хватало. А вот Турция была нашим союзником, правда, каким-то странным, бездеятельным, мягко говоря. Поэтому ущерба особого не понесла и мужчин своих сохранила. Ну, вот они и приехали и много что сделали. За это получили германское гражданство и живут здесь на равных правах. Теперь это перерастает в глобальную проблему, расовую, культурную, религиозную, психологическую и так далее. Они не ассимилируются, активно размножаются, в отличие от немцев, и во многом не воспринимают европейские ценности.
— Да, палка, она всегда о двух концах.
— Ну, ладно, давай выпьем, Володя. Нам-то что делить?
— И то правда. Выпьем, Гюнтер, за нормальных людей, которым, ты прав, все одно, кто какой нации, потому как они нормальные. Вернее, так. Выпьем за нацию нормальных людей! За тебя, за Гришу, потому что вы друг дружку не постреляли, не озверели в этом аду, за тех, кто строит, а не взрывает.
Через час два весьма «подогретых» старика неожиданно для других немногочисленных посетителей ресторанчика затянули «Ой, мороз, мороз», потом, пошатываясь, пошли к выходу, где их уже ждало такси, вызванное Гюнтером из последних сил.
Перед Вами был представлен отрывок из книги "Дед" Вадима Хитрова
Приобрести и прочитать книгу полностью Вы можете, написав нам в личные сообщения нашей группы в ВКонтакте - https://vk.com/ipkgangut
Ждём ваших комментариев по поводу прочтённого фрагмента!