Банальная история.
Две международных знаменитости, которые вращаются в одних и тех же кругах и регулярно видят друг друга на расстоянии. Он — писатель, которому подонки помешали получить Нобелевскую премию и выжили из родной Германии в Швейцарию. Она — секс-символ и актриса, бежавшая от тех же подонков из Германии в США.
Их знакомят осенью 1937 года на пятом Венецианском кинофестивале, во время многолюдной вечеринки в отеле "Эксельсиор"...
...и спустя всего пару дней они уже вдвоём селятся в парижском отеле "Ланкастер" вблизи Триумфальной арки. После полутора месяцев, проведённых в объятиях друг друга, она улетает обратно в Штаты, он возвращается в свой коттедж на швейцарском берегу Лаго Маджоре и пишет ей первое большое письмо:
Сегодня ночью я достал из погреба в скале самую лучшую бутылку «Штайнбергер Кабинет» урожая 1911 года — из прусских казённых имений, элитное вино из отборного предзимнего винограда. С бутылкой и с собаками я спустился к озеру, взбаламученному и вспенившемуся; и перед собаками, и перед озером, и перед ветром, и перед Орионом я держал речь, состоявшую из считанных слов, — и тут собаки залаяли; они лаяли, а озеро накатило белый вал, поднялся ветер, и мы ощутили на себе его сильные порывы, Орион замерцал, словно брошь девы Марии, и бутылка, описав дугу, полетела сквозь ночь в воду, как приношение богам за то, что несколько лет назад они в этот день подарили мне тебя.
Может быть, она достанется там, внизу, сомам, которые будут перекатывать её своими мягкими губами, а может быть, окажется у убежища старой замшелой щуки огромного размера, или у норы форели, узкое тело которой усыпано красными пятнышками; она вырожденка, эта форель, ей хочется мечтать, сочинять рифмованные форельи стихи и снимать быстротечные форельи кинофильмы; а может быть, через много-много лет, когда рты наши будут давно забиты тёмной землёй, бутылка попадёт в бредень рыбака, который с удивлением вытащит её, поглядит на старую сургучную печать и сунет в боковой карман своей штормовки. А вечером, у себя дома, когда минестра уже съедена и на каменном столе у кипарисов появятся хлеб и козий сыр, он не торопясь поднимется, сходит за своим инструментом и собьёт печать с бутылки, зажав её между коленями. И вдруг ощутит аромат — золотисто-жёлтое вино начнёт лучиться и благоухать, оно запахнет осенью, пышной осенью рейнских равнин, грецкими орехами и солнцем, жизнью, нашей жизнью, любимая, это наши годы воспрянут, это наша давно прожитая жизнь снова явится на свет в этот предвечерний час, её дуновение, её эхо, — а незнакомый нам рыбак ничего не будет знать о том, что с такой нежностью коснулось его, он лишь переведёт дыхание, и помолчит, и выпьет...
Но поздним вечером, когда стемнеет, когда рыбак уже давно спит, из ночи, словно две тёмные стрелы, вылетят две бабочки, два смутных ночных павлиньих глаза — говорят, будто в них живут души давно умерших людей, испытавших когда-то счастье; они подлетят совсем близко, и всю ночь их будет не оторвать от края стакана, со дна которого ещё струится запах вина, всю ночь их тела будут подрагивать, и только утром они поднимутся и быстро улетят прочь; а рыбак, стоящий со своей снастью в дверях, с удивлением будет смотреть им вслед — ему никогда прежде не приходилось видеть в здешних местах таких бабочек. <...>
В декабре 1937-го она снова прилетает в Европу, они снова встречаются и живут в Париже возле Триумфальной арки, и он пишет:
Но что же мне делать в этом городе — он уставился на меня, стоглазый, он улыбается и машет рукой, и кивает: «А ты помнишь?» — или: «Разве это было не с тобой?» — он воздевает передо мной ладони и отталкивает руками, и нашёптывает тысячи слов, и весь вздрагивает и исполнен любви, и он уже не тот, что плачет и обжигает, и глаза мои горят, и руки мои пусты...
Этот город восстаёт против меня, швыряет меня туда-сюда, улицы болтают о тебе, и дома, и «Колизей», и «Максим» — сам я нигде не был, но они приходили ко мне, в мою комнату, они стоят передо мной и спрашивают, спрашивают...
Такого никогда не было. Я погиб. Меня погубила чёрная мерцающая подземная река, погубил звук скрипки над крышами домов, погубил серебристый воздух декабря, погубила тоска серого неба, ах, я погиб из-за тебя, сладчайшее сердце, мечта несравненной голубизны, свечение растекающегося над всеми лесами и долами чувства... <...>
Из Парижа они переезжают в курортный южный Антиб. Там в июле 1938-го он делает первые наброски новой книги.
Жить на несколько стран и на два континента, да ещё после того, как началась Вторая мировая война, оказалось невозможно. Они мучительно любили друг друга и так же мучительно расстались...
...но память о времени, когда их пара была одним целым, сохраняется в письмах — и в романе "Триумфальная арка".
Эрих Мария Ремарк начал его в Антибе и посвятил Марлен Дитрих, прототипу главной героини.
