Статьи касательно начала Великой войны основываются полностью на создающейся мною книге «Эмиссары». В третьей части «Эмиссаров» происходят события, вошедшие в историю как Первая мировая война и Великая октябрьская революция с последующим гражданским противостоянием «красных» и «белых», которое закончилось разгромом Белой гвардии и ее исходом. Мы будем постепенно разбирать эти события, потому что я совершенно уверена, что именно недостаточное осмысление как раз Великой войны, а не ее следствия — Второй мировой, дает ответы на многие вопросы последующих кризисов христианского мира.
Весенний парижский сезон завершился 28 июня. Это был воскресный день, «когда на ярко зеленых скаковых дорожках Лоншанского ипподрома разыгрывался “Grand Prix” — “большой приз президента республики”, сто тысяч франков, — доходивший вместе с подписными чуть ли не до полумиллиона. Эта скачка была заключительная для всей серии предшествовавших ей испытаний чистокровных жеребцов и кобыл и представляла спортивный интерес не только для Франции, но и для всей Европы. На этот приз допускались и заграничные лошади <...>.
День вышел как на заказ. Несмотря на жару, все старались разодеться как можно наряднее: мужчины в цилиндрах и черных сюртуках, а женщины готовили для этого торжества заранее заказные туалеты и шляпы. Лоншанский ипподром являлся местом соревнований не только тренеров, жокеев и коней, но и дамских модных портных и парижских модниц.
От входных ворот до президентской ложи, представлявшей отдельный двухэтажный павильон, стояли в медных касках с конскими хвостами солдаты республиканской гвардии. Они сдерживали толпу любопытных, бросавшихся при воинственных звуках “Марсельезы” навстречу президенту республики.
— Vive Poincaré! Vive le Président! — кричала толпа, пока он, торжествующий и сияющий, пожимал руки членам “Комитета поощрения чистокровный лошади”».
— И вот как с этим быть?! — посмеивался Игнатьев. — Скачки так скоро идут одна за другой, что в перерывах не успеваешь «рассмотреть лошадей и сделать выбор среди последних “créations” дамских туалетов»!
Раздавались знакомые крики глашатаев в кепках:
— Третья скачка! Третья скачка!...
«И вдруг такие же люди в кепках стали кричать:
— Убийство герцога Фердинанда!» Убийство герцога Фердинанда!
Схватив у одного из них листовку, Игнатьев прочел: «Сегодня утром в Сараеве выстрелом из револьвера убиты наповал проезжавшие в коляске наследник австрийского престола эрцгерцог Фердинанд и его супруга».
Война!
Игнатьев, Русанов и Нарышкин молча переглянулись. Не о чем было говорить и нечего было обсуждать. Все знали — началось.
Русанов опустил глаза и потом с грустью окинул взглядом возбужденные трибуны. Большинство еще не слышало и не знало, что совершенно бесшовно в эту самую минуту прежний мир отошел в прошлое, а на его место уже заступил новый. Люди кричали и смеялись в совершенно уже другой, царящей над ними, эпохе — эпохе великих войн.
Вечером в Larue Игнатьев подтвердил то, что Русанов уже и так знал: Австро-Венгрия скоро набросится на сербов и, вероятнее всего, следом Германия объявит войну России и затем Франции. Игнатьев сообщил, что посол Сэчэн был недоволен шумихой, поднятой пропагандистом Пиленко в «Новом времени», по поводу ареста какого-то священника в Галиции. Но все это Русанову теперь казалось уже совершенной комической возней, надуманной чепухой. Люди до последнего цеплялись за свои никчемные, обшарпанные маски, превращая трагедию в фарс.
Алгоритм запуска войны был прост и ясен, а люди обвешивали эту кондовую, грязную кучу, в которую лезло человечество, декорациями и замысловатым убранством, пытаясь представить, как «сложно, неоднозначно, глубоко, всесторонне, противоречиво, необъяснимо…» и прочее.
Сербия настаивала на отделении Южно-славянских территорий от Австро-Венгрии с тем, чтобы присоединить их в дальнейшем к Великой Сербии и Югославии. Австро-Венгрия, разумеется, плевала свысока на Сербию и ее интересы, так как не только не хотела ее суверенитета, но, напротив, искала способ ее поработить уже окончательно. Сербские террористы (для Австро-Венгрии) и освободительное движение (для самой Сербии) спланировали покушение на Франца Фердинанда и осуществили его руками этих самых террористов. Один из них — Гаврило Принци́п — оказался непосредственным убийцей Фердинанда и его жены, сразу после неудачного на него покушения боевиков национального «фронта». Принцип был задержан на месте преступления и зверски избит, в результате чего у него (по ряду сведений) была ампутирована рука, которую ему прямо на месте практически вырвали с мясом.
Через несколько недель последовал австрийский ультиматум Сербии, который был «частично отклонен», после чего Австро-Венгрия объявила Сербии войну. Сербия «бросилась в ноги» Николаю II с мольбой о помощи братьям-славянам. Россия отозвалась, начав частичную мобилизацию. Германия сразу же направила ультиматум с предупреждением об объявлении войны России в случае продолжения мобилизации, за которой последовал второй, смысл которого был в том, что война будет объявлена вне зависимости от продолжения или прекращения Россией частичной мобилизации. Так началась Великая война, унесшая в совокупности жизни миллионов людей на планете.
Но разве не могла Австро-Венгрия не объявлять войну? Ведь длинный ультиматум, состоявший из порядка десяти пунктов, Сербия выполнить согласилась. Она отринула из десяти лишь один — пятый — пункт, который обязывал Сербию «допустить к работе на территории Сербии государственные службы Австро-Венгерской империи для прекращения любой антиавстрийской деятельности». То есть, по сути, единственное, с чем Сербия не согласилась — оккупация ее Австро-Венгрией.
Частичное отклонение заключалось в несогласии всего с одним пунктом. Но Австро-Венгрия объявила войну. Почему это произошло? Не потому ли, что в планах Австро-Венгрии и не было воли сохранить мир? И разве не началась бы война, согласись Сербия со всеми десятью пунктами? Она началась бы как-то иначе. Впрочем, вполне могла начаться ровно с того же необходимого для детонации инцидента — убийства каким-нибудь «принципом» какого-нибудь «фердинанда».
Почему детонацию запустила именно Австро-Венгрия?
Эта империя к началу ХХ века была уже очень слаба, при этом возглавляема «ветераном» времен Николая I — Францем Иосифом. В 1914 году императору было уже восемьдесят четыре года, но «духовой» старче не спешил сдавать позиции уже засидевшемуся в «политических девках» августейшему очереднику.
Краун-принц — нынче убитый Франц Фердинанд — был одержим идеями «триализма», которые, по его мнению, способствовали бы реформированию деградирующей из года в год многонациональной империи. Немецкая, венгерская и славянская короны, объединенные под одним императором, должны были укрепить ее ветхий фундамент. Взгляды императора и наследника существенно расходились в способах возрождения империи.
Нехитрая технология Франца Иосифа заключалась в необходимости «маленькой победоносной войны». Единственная территория, где это было возможно осуществить, — Балканы (которые только из войны вынырнули). Проект «партии войны» Франца Иосифа начался с исключения славян из политической жизни империи, что послужило причиной возникновения крайне правого движения: «Черной руки» и других боевых группировок, из которых выросли «принципы».
Можно ли поверить, что война бы не началась, не выйди Принцип из пекарни немца Морица Шиллера с булкой в зубах именно в тот момент, когда у лавки оказался кортеж эрцгерцога Фердинанда с женой, и не выстрели он в живот супруге Франца, а потом не снеси он пол шеи самому наследнику?
Можно ли поверить, что вырубленный борщевик не вырастет снова, на основании того, что нам не видна его верхушка? Достаточно произвести это действие единожды, чтобы осознать, что даже вырванный с корнем борщевик умудряется на том же месте прорасти из миллиметра оставленного в почве обрывка корешка. Как всякому становится очевидно, что возникшие к войне предпосылки не могут к ней не привести, несмотря на деятельность дипломатов, мирных конференций и подписанных договоров и пактов. Эта деятельность дипломатов, конференции, договоры и пакты являются ничем иным, как обрезанием вершков борщевика. Следовательно, ответ на вопрос: «начнется ли назревшая в силу тех или иных причин война», — не может быть отрицательным, если задающий этот вопрос хотя бы раз уже «наблюдал» возникновение военного конфликта на хотя бы одном историческом отрезке. Войны не имеют обыкновения отменяться, они имеют обыкновение лишь откладываться.
Петр Дурново писал Государю в феврале 1914 года: «Побежденная армия, лишившаяся за время войны наиболее надежного кадрового своего состава, охваченная в большей части стихийно общим крестьянским стремлением к земле, окажется слишком деморализованной, чтобы послужить оплотом законности и порядка. Россия будет ввергнута в беспросветную анархию, исход которой не поддается даже предвидению».
То были состоятельные и умные соображения. И возникали они не у одного Дурново. Только вот объяснить Государю и всем остальным, как избежать исполнения всех союзнических обязательств, предав братьев-славян, было никому не под силу. Узел был затянут слишком туго: его невозможно было развязать — только разрубить. Но Россия никогда не предавала друзей. И узел затягивался намертво.
В Петербурге в воздухе все еще витала надежда на мир. С одной стороны уличная «Копейка» утверждала, что «в Берлине уже бьют отбой», и в Германии не знали о содержании австрийского ультиматума, а проболгарский лидер кадетов Милюков вопил, что «нельзя допустить европейского пожара из-за сербских свиней». С другой, началась частичная мобилизация в Киевском, Одесском, Московском и Казанском военных округах, и «Министерство финансов России вывезло из Германии процентные русские бумаги на сумму в двадцать миллионов рублей и перевело из этой страны в Россию, Англию и Францию около ста миллионов рублей из средств Государственного казначейства и Государственного банка».
Считалось, что характер мобилизации имел целью погрозить пальцем Австро-Венгрии, а не Германии, и делалось это для создания почвы для переговоров. В дело активно вступил министр иностранных дел Великобритании Эдуард Грей, призывавший союзников к «умеренности» и претендовавший на роль мудрого посредника великой империи. Предпринимались попытки прямых переговоров между Санкт-Петербургом и Веной.
Грея упрекали в двуличии и нечестности по отношению к союзникам. Эти качества тем временем нельзя отнять ни от одного дипломата или политика. И в дальнейшем — по мере хода истории — все меньше. В то время, пока в России происходили сложные метания, рождались и умирали страхи, надежды и разочарования, происходили они везде — и в Германии.
При общем осознании цугцванга жизнь все еще напоминала спортивную игру по перетягиванию каната: одна команда тянула в сторону мира, а другая — войны. Эти же игры в канат происходили внутри каждого политика и военачальника — каждого человека — и не один раз еще будут происходить во время и после окончания войны.
Смотря со стороны, издалека на историю всё как бы упрощается и сводится к датам и фактам, на основании которых люди хотят получить представление об исторических событиях и понять о них что-то важное. Но это тщетная затея, ибо всякий факт новый политик стремится приспособить к насущным интересам. Добросовестный политик, если таковой нарождается, применяет факты для умиротворения и интересов своей страны, а иной использует их для преследования целей личной карьеры, сиюминутных выгод, забывая о великой ответственности ими жанглировать перед носом доверчивой, слабовольной публики, набивая в «тарканью шелуху» опасные догмы.
Эти упрощения и манипуляции несут великий потенциал новых битв. Между тем любой человек, будь то обычный гражданин вроде Русанова или германский кайзер Вильгельм II; Сазонов или Грей; Мольтке или Сухомлинов испытывали великое множество сомнений, терзаний, надежд, личных кризисов и разочарований, которые порой вмещались в одни сутки, часы (а то и минуты!), в течение которых происходили поворотные моменты и точки невозврата, после которых ни люди, ни мир не останутся прежними.
Бесконечные военные столкновения на юго-востоке Европы однажды осенили Бисмарка, предсказавшего, что «какая-нибудь проклятая глупость на Балканах» послужит детонатором большой войны. И вот случилось! Как только ультиматум Сербии истек, начался обратный отсчет до начала масштабного военного конфликта.
Двадцать восьмого июля на границе с Сербией начали пощелкивать; в тот же день Австро-Венгрия объявила Сербии войну, а двадцать девятого июля был впервые обстрелян Белград.
В тот же день Россия провела частичную мобилизацию вдоль австрийской границы. Подписавший акт и о всеобщей, и о частичной мобилизации Николай II под влиянием телеграмм Вильгельма пытался приостановить мобилизационные процессы. Не получив ответа от Вильгельма на предложение решить конфликт между Австро-Венгрией и Сербией на международном суде в Гааге, Николай II дал добро на проведение всеобщей мобилизации и пустил в ход первый подписанный акт. Тридцатого июля, наравне с Австрией, Россия объявила мобилизацию всеобщую. Первым днем мобилизации было объявлено тридцать первое июля.
«Чтобы понять весь драматизм ставшей перед Государем дилеммы – сразу общая мобилизация или сперва частичная, надо иметь в виду, что, произведя частичную мобилизацию, Россия уже не могла произвести общей мобилизации. Четыре юго-восточных округа мобилизовывались ценою бесповоротного расстройства трех наиболее важных стратегических северо-западных округов. Мобилизационное расписание не предусматривало частичной мобилизации отдельных округов. Частичные мобилизации должны были быть разработанными лишь по 20-му мобилизационному расписанию, еще не утвержденному. Имелись планы мобилизации отдельных корпусов для усиления сибирских округов в случае войны с Японией и Кавказской армии в случае войны с Турцией.
Надежда на миролюбие Вильгельма II была столь велика, что Император Николай II после мучительных колебаний подписал указ о частичной мобилизации, назначив первым ее днем 17 июля. Германии надо было найти предлог к объявлению войны. Частичная русская мобилизация таковым не могла считаться, ибо затрагивала только Австро-Венгрию. А эта последняя ничуть не собиралась объявлять войны России. Тогда в Берлине был предпринят мастерский ход. У фридриховских газетиров оказались достойные правнуки. 17 же июля экстренное издание официозной Локаль Анцейгер сообщило о мобилизации германской армии.
Русское посольство немедленно же сообщило об этом исключительном событии в Петербург. Известие это коренным образом изменило обстановку – и в 7 часов вечера последовал Высочайший указ о всеобщей мобилизации сухопутных и морских вооруженных сил. Первым днем этой общей мобилизации было назначено 18 июля. Германское правительство достигло своей цели. Оно смогло поэтому опровергнуть сообщение о мобилизации и в то же время распорядилось задержать на почте телеграмму нашего посла, сообщавшую об этом опровержении. В Петербурге ничего не узнали – и Высочайший указ о всеобщей мобилизации был разослан в штабы округов. Тогда 18 июля Германия в ультимативной форме потребовала от России отмены мобилизации в 24-часовой срок, а сама объявила у себя мобилизацию».
Германия тем же днем направила России ультиматум, требуя отменить в ближайшие двенадцать часов мобилизацию и предоставить «четкие объяснения по этому поводу». Сазонов претензии отклонил.
Продолжение следует...