Мой рабочий день начинается в девять утра, в понедельник, в стеклянном офисе на Баррикадной, завершается в шесть, включает обеденный перерыв.
Рабочий день женщины, о которой я пишу, может начаться где угодно, когда угодно и тянуться как угодно долго. У неё звучная должность с длинным названием: «Заведующая отделением неотложной психиатрической и психологической помощи при чрезвычайных ситуациях».
Бомбы и самолеты
Горе невозможно подгадать: самолеты падают, когда придется; наводнения разливаются, где вздумается; террористы не спрашивают, удобно ли взорвать многоэтажку в четверг или лучше подождать до субботы.
Отделение неотложной помощи работает круглосуточно: если случилась беда, звонит дежурный врач, и психологи из выездной Бригады специалистов направляются в пекло.
Пекло, поясняет Галина, «это ситуация, которая выходит за рамки привычного уклада жизни». Например, когда родители привели в школу своих детей, 1 сентября, торжественная линейка, и вдруг начинается пальба, крики, а потом вооруженные люди сгребают ребят в кучу, загоняют в спортивный зал и развешивают бомбы над их головами.
С теми, кто выжил, и работает Галина. Это потому что выжить еще не значит - пережить.
Спокойствие и макияж
В очаг катастрофы вылетает группа специалистов – от трех до пяти человек. Больше – аж десять – было только в августе восьмого: в Южной Осетии случилась настоящая война, и помогать сотрудникам отдела ЧС взялись врачи из родной клиники. Но это, поясняет Галина, редкое исключение, обычно справляются сами. Сами они перевидали такие вещи, от которых волосы на руках встают дыбом. Эти люди говорили с заложниками Норд-Оста; ездили в города, покореженные зверскими стихиями; держали за руку молчащих бесланских мам.
В день ЧС по обыкновению не бывает ни минуты покоя: иногда врачи торопятся так, что не успевают съездить домой собраться, приходится вихрем срываться прямо с рабочего места. На такие случаи самое необходимое всегда под боком: нужные вещи, нужные препараты, медицинская форма с поясняющей надписью на спине. Форма немного врет: буквы говорят «Медико-психологическая помощь», но помощь еще и психиатрическая, просто слово «психиатр» традиционно сильнее злит, чем обнадеживает.
А устроено как: врач должен вызывать доверие, поэтому никаких крамольных слов, опрятность и вежливость. И спокойствие.
И макияж.
Буйные и тихие
Коротко говоря, неотложная психиатрия – это как Скорая помощь, нужно быстро вывести пациента из острого состояния: врачи Скорой сбивают высоченную температуру, психиатры ЧС борются с градусом боли. Иногда стресс бывает таким огромным, что у человека сужается сознание, и в этот момент он может совершить все, что угодно.
«Я видела, – рассказывает Галина, – как люди хоронят близких»; один эпизод крепко пошатнул равновесие. У матери погиб единственный ребенок, и она тоже захотела смерти.
… остановили.
Большая часть работы Бригады неотложной помощи – останавливать.
Дело в том, – продолжает, – что люди измучены, каждый по-своему: кто беспомощный, кто нервный. И напряжение закипает. В Беслане у нас был период неизвестности, три дня страшного ожидания. И по опыту видно, что где-то в конце второго дня от бездействия толпа звереет: идет поиск виноватых, зарождаются слухи, появляются призывы к расправе. Тогда мы начинаем выводить буйных. Если этого не делать – будут беспорядки. И жертвы.
Помощь и вина
Место, где разыгралась катастрофа, – это что-то вроде острова скорби. Тут не ходят румяные щекастые пациенты с легкой депрессией: основное расстройство, с которым работают психологи и психиатры, – острая реакция на стресс. Чтобы понятнее, с обычным стрессом это соотносится как водяной пистолет с автоматом Калашникова.
Задача врачей – помочь пережить самую острую боль. Свода правил нет, есть принцип: «Не навреди». Навредить, говорит Галина Викторовна, можно практически чем угодно.
Рассказывает. Было так:
Я однажды сказала: «Все будет хорошо», в Беслане, в доме культуры, молодой женщине, красавице, она прочнее других выглядела, достойно держалась, очень стойко. Я подошла, предложила помощь, еще предложила, еле-еле договорились на легкое успокоительное.
– Кто в заложниках?
– Сын.
Что тут ответить? И я обняла её и сказала: «Все будет хорошо».
Когда эвакуация закончилась, нас перевели в местную больницу, там вывесили списки погибших. Дети. Взрослые. Имена-имена. И я неожиданно услышала дикий крик, звериный, захлебывающийся. Подбежала с каким-то седативным наперевес, а это оказалась та женщина. И она ко мне поворачивается и говорит:
– А вы обещали, что все будет хорошо.
Я не помню, как собралась, такое грызло чувство вины. Профессионализм помог. Набрала побольше воздуха в грудь, призналась, что очень хотела, чтобы все было хорошо, утешала как могла.
Через три месяца меня нашла эта женщина (мы долго ещё работали с Бесланом, около двух лет), и сказала: «Спасибо». Только тогда меня отпустило.
Светлый человечек
Если кажется, что врач ЧС – это такой светлый человечек, который только и делает, что прижимает к сердцу беспомощных и раздает спасительные пилюли, то ошибочка: врач ЧС делает вообще все. Работает с каждым на месте трагедии: со всеми службами, со всеми людьми. Еще раз: со всеми людьми.
… пострадавшие, родственники пострадавших, полицейские, спасатели, очевидцы …
Врач ЧС не утешает разве что врачей ЧС; и очень может быть, только потому, что устает.
– Сильнее всего мешает хаос, – продолжает Галина. – Когда не распределены обязанности, неясно, кто главный, к кому обращаться. Вот Беслан и Норд-Ост были такие: несколько ведомств, никак между собой не связанных, каждый делает свою работу. Гораздо позже модель помощи сформировалась, коллективная, вместе с психологами МЧС, с милицией.
Во время катастрофы под Смоленском, например, когда упал самолёт, работали с умом. Разделились на группы, в каждой из которых были психолог, психиатр, переводчик и следователь. И все семьи получили по группе.
Так и продолжаем.
За что и для чего
Тут нужно прояснить вот что. Галина не Питер Паркер. Она большеглазая, светловолосая и женщина. И вот она постоянно занимается теми, кого подкосила беда. Это могут быть дюжие широкоплечие мужики под два метра, беда не особо-то выбирает. После того, чего она навидалась, добрая половина из нас расправила бы плечи и шагнула в петлю.
– Как вы с ума не сошли? Жаль всех.
– Вот. Я сейчас об этом могу рассказывать, эффект выгорания. А навидавшись, во время Норд-Оста там, мне всё было ужасно. У меня ребенок подрастал, и на работе я держалась, а дома закатывала истерики. Кричала, что сын у меня один, что я его никуда не отпущу.
Потом утихает.
Большая беда – это водораздел, конечно, четкая граница, до и после. Забыть невозможно: боль притупилась, но память-то остается. Люди после пережитого всегда спрашивают, постоянно, из раза в раз: «За что? Почему я? Почему именно со мной?». Ответа понятно, что нет, но и сами вопросы страшные, некорректные, делают только хуже.
Лучше переформулировать: «Для чего?». Для чего этот опыт, для чего жить дальше.
Если искать внимательно, что-нибудь да найдется.
