оглавление канала, часть 1-я
Валентина свое дело знала туго, и все время, пока Кольша ел, никому рта не позволяла раскрыть, щебеча, как воробей в брачный период, дав мне тем самым время грамотно выстроить нашу дальнейшую стратегию. Рассуждала я так: для начала, надо ему про Егора рассказать, про чужаков, про мой разговор с директором. Короче, сосредоточить его внимание, в конечном итоге, на пришлых. А уж потом сообщить про замки на склепе и про то, как меня в подземелье отоварили по голове. И только после этого, поинтересоваться судьбой Лютова. Прокрутила еще раз в голове все надуманное и осталась довольна. Кажется, все грамотно получалось. И сразу как-то даже повеселела после этого. Всегда принятое решение приносит облегчение.
Валентина, как чувствительная нитка барометра, сразу заметила мое просветленное лицо и, умница, сделала верный вывод: к разговору я готова. Тут же перестала щебетать, и сделав виновато-скорбную физиономию, обратилась к мужу:
- Кольша, у нас тут еще вот что приключилось…
Колька даже жевать перестал, зная свою жену, как облупленную. Со страхом посмотрел сначала на нее, а потом на меня. Все его мысли были написаны на лбу, словно на заборе. Маршрут их полета был очевиден и подкреплен, как самолет керосином, моими синяками. Я, подражая подруге, тоже сквасила рожицу, не скажу, чтобы виноватую, но несколько трагическую, это уж точно. Впрочем, не переигрывая. И тут же поспешно проговорила, чтобы не усугублять его заблуждений:
- У нас тут с Егором беда приключилась… - Колькины синие глаза сразу потемнели от тревоги, губы сжались, подбородок стал похож на булыжник. А я подумала, что не завидую тем, кто избил Егора. Мало им, кем бы они ни были, и с каких бы «верхов» не явились, точно не будет.
И я четко, почти по-военному, изложила все основные события, произошедшие с Егором. И про Сопелово, и про его задержку, и, даже, особо остановилась на подвиге мужественной Жучки, без которой бы мы ни за что бы не нашли пострадавшего. И про собственные следопытские изыскания, разумеется, тоже поведала. А еще, про спрятанную машину, и, тонко намекнула о том, что Егор нам врал о случившемся. Про чужаков решила пока не говорить, оставляя это на потом. Колька слушал внимательно, и с каждым моим словом, его брови все больше и больше сходились на переносице, а под конец, так вообще, глаза из-под этой суровой линии стали метать голубоватые молнии так, что даже мне становилось страшно.
Он поднялся, расправил свои могучие плечи так, что даже большая кухня нам показалась маленькой кладовушкой, и грозно спросил:
- Где он? В больнице…?
Валька пискнула со своего места, глядя снизу вверх на любимого в каком-то испуганном благоговении:
- Нет, здесь… Наверху в комнате. Я сама его осмотрела и все, что нужно сделала. Решили, в больницу не везти, чтобы не поднимать шумихи вокруг этого дела…
Взгляд у Кольки потеплел, и он, на мгновение превратившись из грозного бога Тора в миролюбивого Фрейра[1], одобрительно проворковал:
- Молодец…
Я чуть не подавилась от смеха. Он еще бы ей орден на грудь прицепил, с таким пафосом было сказано это его «молодец».
А наш друг, развернувшись по-военному, словно выходя из генеральского кабинета, чеканя шаг, направился по лестнице вверх. Дядя Слава уважительно крякнул, и, подмигнув нам, почему-то, прошептал:
- Вот, девки, сразу видно… - Что там ему было видно, он не договорил. Точнее, мы не дослушали, потому что, рванули с Валентиной по лестнице вслед за Николаем.
Нам было жутко интересно, что Егор ему расскажет. Уж ему-то, и я была в этом почти уверена, мой любимый лапшу на уши вешать не станет. И кормить Кольшу теми же самыми байками, что и нас потчевал, уж точно не будет! Впору, хоть ставки делай!
Мы влетели в спальню, когда Николай, с окаменевшим лицом стоял над лежащим Егором, осматривая внимательно потерпевшего, и осипшим голосом от сдерживаемой ярости, уговаривал того:
- Ничего, брат, потерпи… Разберемся… - При этом, он сжал свои ладони в кулаки, словно уже сейчас был готов громить врага налево и направо.
А у меня от того, как Кольша сказал «разберемся» по спине полезли холодные мураши, а на затылке волосы встопорщились дыбом. Ой, не хотела я быть на месте тех, с кем Николай собрался «разбираться»! Пыхтевший за нашими с Валькой спинами дядя Слава, кажется даже втянул голову в плечи, хотя, понятное дело, слова нашего друга его ни коим образом не касались.
Егор, который, к нашей общей радости, был уже в ясном сознании, прохрипел прерывисто в ответ, с кривой усмешкой (разумеется, с кривой. Какая могла быть еще у него усмешка с распухшими и разбитыми губами?!):
- Ничего… Переживем… Не такое переживали…
Николай повернулся к нам, так и стоявшим соляными столбами в дверях, и деловито спросил, обращаясь к Валентине:
- Кости, зубы целы? Внутренние органы…?
Валька, как на плацу, перед генералом, бодро отчиталась:
- Зубы целы! Из костей, только два ребра сломано. Внутренних повреждений нет. – Только что руку к козырьку не кинула. И то, подозреваю, что кинула бы, будь у нее этот самый козырек. А я восхитилась. Вот это выучка!!! Сразу чувствовалось, что тут поработала твердая рука настоящего специалиста!
Тут Егор, наконец, обратил внимания на мои пожелтевшие синяки. И в его голосе прозвучало явное беспокойство, когда он спросил:
- Полина, что случилось…?
Я, решив, что буду придерживаться «косяковой» версии, опять свалила всю вину на дверь. Взгляд у Егора сделался недоверчивым. А, впрочем, я могла и ошибаться из-за невозможности как следует разглядеть его глаза сквозь бугры кровоподтеков.
Тем временем, Николай осторожно присел на краешек кровати, и спросил суровым голосом, от которого в комнате, кажется, повеяло холодом:
- Кто это сделал, Егор? Надо с ними разобраться…
Егор тяжело вздохнул, и бросил быстрый взгляд в нашу сторону. Николаю ничего объяснять не пришлось. Он обернулся к нам, и произнес не очень громко, чеканя приказным голосом каждое слово:
- А ну-ка… Освободите помещение, девчонки… Дайте нам потолковать по-мужски…
Валентина от негодования даже дар речи потеряла. Стояла пенек-пеньком и моргала на мужа своими длиннющими ресницами, не в силах вымолвить ни слова. Я было, тоже собралась возмутиться, но вовремя одумалась. Наше упрямство сейчас ни к чему не приведет. Все равно, нам еще предстоит говорить с Кольшей обо всех прочих делах, и нам есть что ему поведать. Но, вот поведаем мы это, исключительно в обмен на правдивую информацию их с Егором разговора. По-моему, это будет только справедливо. В любом случае, отстранить нас от этого дела у Николая не получится. Без моей информации ему нипочем не раскрутить этот запутанный клубок. Так что…
Я, нарисовав на лице скорбную покорность, прошелестела голосом Настеньки из сказки «Аленький цветочек»:
- Пойдем, Валюша… Пускай мужчины поговорят…
Не знаю, кого я этой простенькой фразой больше удивила, мою подругу, которая прямо-таки опешила от моих слов, или Николая, который готовился к длительному и, можно сказать, кровопролитному бою с нами, ради исполнения собственных слов. А в итоге, поднятая шашка так и осталась невостребованной. Оба смотрели на меня, словно у меня на голове вдруг внезапно выросли рога, на которых болтались разнообразные фрукты. Не дожидаясь пока Валька придет в себя и взорвется, я цапнула ее за рукав, и, буквально, выволокла ее из комнаты, плотно прикрыв за собой дверь. Она все еще продолжала в, пока еще, немом изумлении смотреть на меня вытаращенными глазами, а я уже тащила ее вниз по лестнице, прошептав ей на ухо:
- Надо поговорить…
Дядя Слава повздыхал, глядя на закрытые двери, покачал сокрушенно головой, и пробурчал нам в спины:
- А я пойду, однако, немного отдохну… Ночка у нас выдалась, не приведи, Господи… А вы тут саму уж… А ежели что, зовите, не стесняйтесь…
Я, обернувшись на ходу, со всей благожелательностью на которую только была способна в данный момент, проворковала:
- Отдохни, дядь Слава… А мы пока на кухне порядок наведем…
Он только покачал сокрушенно головой, пробормотав чуть слышно:
- Сумасшедший дом… Крепость в осаде, да и только… Дожили… В родном дому, можно сказать… Эх… Дела наши грешные... - И, шаркая подошвами своих старых башмаков, побрел по коридору в свою комнату.
Спустившись вниз, в кухню, я плотно закрыла дверь, и только собралась объяснить Валентине причину своей покладистости, как бикфордов шнур ее терпения догорел, и произошел взрыв, равный по мощности одному килограмму в тротиловом эквиваленте.
[1] Фрейр – в Скандинавской мифологии бог плодородия, мира, процветания и мужской силы, податель солнечного света, ясной погоды и доброго урожая.