Однажды, под страшным секретом, дед поведал Стасу о плане своей самоволки.
— Надоело мне тут без дела сидеть, медленно тут все и, правда, как в трясине на болоте. Хочу, внуча, пока то да се, на Германию изнутри посмотреть, пощупать, понять, чем они дышат.
— Воздухом дышат, деда.
— Эх, ты, — дед ласково потрепал Стаса по голове, — не про это я. А еще хочу Гюнтера увидеть.
— Какого Гюнтера? — поинтересовался внук.
— Сейчас расскажу. Было это, опять же, в сорок пятом году. Я тебе как-то рассказывал, что в то время мы салажат старались на рожон не пускать, да и не саперское это дело — в атаки ходить. У нас на войне своя работа была. Ну а в Берлине все смешалось, тут мы, тут немцы, тут опять мы. В одном доме уже мы закрепились, а в соседнем еще фрицы держатся. Коммуникаций подземных навалом: ходы, трубы, каналы, метро, коллекторы, тоннели. И все носятся по ним — не разбери поймешь. А мы в основном в домах отбитых разминированием занимались, ну и на немцев иногда натыкались. Однажды сижу я себе в очередном доме и с бомбой неразорвавшейся разбираюсь. А она висит себе, хрюня такая, на стропилах и так покачивается слегка. Страшновато, но делать нечего. Гришку Прохорова поставил в караул, так, за стеночку, чтобы его не зацепило, ежели шандарахнет. А Гришке тому восемнадцать годочков всего было, теленок лопоухий, месяц, как на фронте. Ну вот, только я взрыватель снял — крик, Гришка орет, и другой еще крик, писклявый такой. Я потихоньку стеночку обошел и вижу картину Репина маслом: стоит мой Гриша, в штаны наложивши, с ППШ наперевес, и орет благим матом, а в трех метрах от него стоит немецкий сосунок, щупленький такой, лет четырнадцати, почему-то с фаустпатроном на плече, пахнет ровно также и орет еще забористей. Стрелять трусят и кричат, потому как пуще смерти боятся убить! Вот так, взять и убить этого незнакомого, может, очень хорошего парня, который тебе лично ничего плохого не сделал. Для нормального человека убить в первый раз — страшное дело, да и не в первый раз тоже. Это только в американском кино крошат направо и налево, а потом спокойно пивко попивают. В жизни не так. Ну, пока они, обделавшись, орали, обошел я этого немчика сзади, двинул ему слегка прикладом, выдернул фаустпатрон, и ша. Сел он, за голову держится и ревет. Просит, чтобы не убивали его. Гришка тоже сопли на рукав наматывает.
Сволочная штука — война. Этим мальчишкам в футбол бы вместе гонять, а не стрелять друг в друга. А вот приходят всякие Гитлеры, Сталины, мозги вот таким пацанам набекрень ставят, и понеслось. Ради чего? До сих пор не могу понять. Ради чего?
Так вот, Гришка по-немецки немного лопотал. Я его матернул разок, чтобы он сопли отставил и честь советского солдата не ронял, а лучше переводчиком поработал. Гришка приказ начал выполнять, а я немчика через него стал расспрашивать, чтобы успокоить немного, как зовут да где живет. Оказалось, что зовут его Гюнтер, а живет он в соседнем доме, с мамой, и дом этот совсем не пострадал, там нет солдат, и работает водопровод. Их было пятеро ребят и инструктор из гитлерюгенда, им было велено защищать свой дом от проклятых варваров, сжигать русские танки и погибнуть во имя Великой Германии. Двое его товарищей и инструктор погибли от первого же танкового снаряда, двое сбежали, и он остался один. Не сдрейфил, значит, молодец.
В общем, пришли мы к ним домой. Мамаша сначала давай в обморок падать, решила, что мы на ее глазах сына расстреливать будем. Потом ничего, соображать начала. Пацанов мы в ванную отправили — штаны и задницы отстирывать, а сами давай знакомиться. Ну, как знакомиться, я сидор развязал, пару банок тушенки на стол выставил, сухари, луковиц было несколько. Она сначала не поняла, стояла в недоумении и нервно глазами голодными моргала, потом просветлела, смотрю, плитку шоколада принесла, с кофейником забегала, кастрюлями загрохотала. В привычное бабье русло я ее направил — мужиков кормить. Потом и шнапсу принесла. Посидели нормально. Марта ее звали. Вскоре и вояки наши из ванной появились, ничего, улыбаются, чего-то лепечут даже промеж себя, ну и их накормили. Затем я Гришку в сторону отвел и спросил, как он считает, надо Гюнтера в плен взять или все ж таки мамаше оставить, взяв строгое обещание оружие в руки более не брать. Гришка сказал, что Гюнтер пацаненок совсем, войне конец, да и маманя убиваться станет. Пусть при ней остается. На том и порешили, только я с Гришки взял клятвенное обещание никому и никогда, трезвым или пьяным, про этот случай не рассказывать, потому как за невзятие врага в плен нам могло не поздоровиться. На прощанье Гюнтер нас сфотографировал и старательно записал наши имена, звания, откуда мы, хотел и номер части узнать, чтобы карточку передать. Но этого я, по понятным причинам, не сказал.
Так вот, самое интересное в том, что Гюнтер этот меня нашел. Три года назад. Как он это сделал, я не знаю. Письмо прислал через консульство. Он учитель русского языка, представляешь! Стали переписываться, он как узнал, что я в Германию собираюсь, стал к себе звать в гости. В Штутгарте он живет, вот и заеду.
Путь Владимир Николаевич проложил заранее по карте, а также при помощи телефона и Стаса навел справки об оптимальных видах транспорта, их расписании, билетах и гостиницах с приемлемыми ценами в местах будущей дислокации. Подготовка к походу велась полномасштабно и скрытно. Со Стаса было взято обещание молчать, как Зоя Космодемьянская. Стас не знал, кто такая Зоя Космодемьянская, но пообещал твердо.
Первым пунктом путешествия был городок, где располагался мало-мальский железнодорожный вокзал.
Прогуливаясь по центральной улице, дед наткнулся на небольшой мемориал в виде арки. В нескольких нишах арки на стенах разместились памятные гранитные доски. На одной из них были изображены скорбящая женщина и солдат, а на других были надписи.
— Так, так, — разглядывая доски, тихо сказал дед. «Двести пятнадцатая инфантер, то есть пехотная дивизия, понятно, — дед медленно и тихо читал вслух: — Вестфаль-Эльзас. Опять понятно, примерно из этих краев, стало быть. Боевой путь. Ага, Тихвин, Ладожское озеро, ишь куда забрались, Ленинград, встречались, значит. Врешь, не были вы в Ленинграде, хрена вам лысого. Так, дальше, Луга, ага, это вы обратно покатились: Плескау, Донебург, Курляндия и добили вас под Пилау и Хелой. Очень хорошо. Нормальный путь настоящих арийцев. Так, а это у нас тут что? 1354. Непонятно. Ах, это вас столько наколотили. Тоже хорошо, но мало!
К мемориалу подошла парочка средних лет.
— Гутен монумент, — сказал дед, показывая большой палец.
— Я, я, — серьезно, с пониманием ответили немцы, не ведая, что на самом деле имел в виду этот пожилой человек.
И дед пошел дальше. Ехать ему надо было с железнодорожного вокзала. Дед при помощи двух юных немцев, с трудом разобравшись в автоматической кассе, купил-таки себе билет. До отправления поезда оставалось двадцать минут, и Владимир Николаевич пошел обследовать вокзал. Оказалось, что вокзал как вокзал, ничего особенного, но в одном месте дед задержался минут на пять. Он снова нашел мемориальную доску, на которой с удовольствием прочитал, что этот вокзал был построен заново в 1948 году, поскольку предыдущий был полностью разрушен при бомбежке 23 марта 1945 года.
Дед сел в поезд и поехал в Штутгарт.
Перед Вами были представлены отрывки из книги "Дед" Вадима Хитрова
Приобрести и прочитать книгу полностью Вы можете, написав нам в личные сообщения нашей группы в ВКонтакте - https://vk.com/ipkgangut