Америку ждёт Великая Депрессия 2.0.
Я вот такую ставку делаю!
Когда я делаю ставки, то на месте всех остальных (включая Байдена, Трампа и даже Мишель Обамы) я бы насторожился. Я бы насторожился на месте букмекерских контор. Я за свою жизнь сделал единичное количество ставок, но они выиграли все. Единственный раз за свою жизнь я сунул пятачок в игральный автомат. Помните такие?
Стояли на каждом углу и кошмарили пенсионеров. Мне до пенсии далеко, поэтому я никогда не был «участником соревнований», и, повторюсь, лишь единожды сунул пятачок в прорезь. Аппарат нарисовал три семёрки и выдал мне максимальный выигрыш.
Я спрогнозировал появление интернета и предсказал Яндекс Такси. Если совсем честно, то интернет я спрогнозировал когда он уже существовал. Как бы. Вроде. Где-то. В Америке. Но она была далеко, и я в 1986-м об этом совершенно не знал. В 1986-м на весь Красноармейский район Города-Героя Волгограда был один компьютер в каком-то оборонном НИИ, и раз в месяц (если повезёт) мы ездили к нему на занятия по информатике. Только что введённой в стране.
Ещё через пару лет я спрогнозировал падение Советского Союза. Что было немыслимо, потому что Союз был Велик и Могуч, а я наоборот – молод и соплив. Но случилось то, что случилось.
А было это так:
Когда я был ещё очень зелёным и совершенно глупым (то есть, когда учился на первом курсе героического военного училища), существовала у нас такая кафедра с незнакомым для современников названием: МЛФ.
Марксистско-ленинская философия, в переводе на русский.
В 1991-м году эта кафедра перестала существовать, так же как марксизм, ленинизм, и сам Союз. А до этого кафедра носила, помимо своей скользкой МЛФ-ной аббревиатуры, ещё и гордый № 1. Первая кафедра! Оно и понятно. В системе подготовки советского офицера была строгая, идеологически выверенная иерархия и дисциплина. Армия всё-таки, не хухры-мухры. Как ты там стреляешь, управляешь огнём, артиллерийски разведываешь или боеворабатоешь – это, конечно, важно. Это настолько важно, что занимает второе (и последующие) места в этой самой иерархии. Но первое (а по замыслу: наипервейшее) место – как ты марксистско-ленински философствуешь.
Жаль, кафедру закрыли, а философию (и Мэ, и эЛ) отменили. Интересно было бы попробовать. Воплотить, так сказать, на практике.
Встал на огневую, и: наведение на цель, с учётом положений материализма и критики эмпириокритицизма. С поправкой «на веер», конечно. Или переход в атаку с марша, как критика Готской программы.
И преподавал на кафедре такой Лев Абрамович, который был грустным, но стареньким. Ну а как не быть грустным, если ты старенький Лев Абрамович в военном училище? Но он, как и положено каждому евр… , в смысле каждому Абрамовичу, то есть, сотруднику кафедры МЛФ, был умён. А ещё он был гражданским. Погонами и субординацией не придавлен – и поэтому в человеках разбирался неплохо. Что было первично – беспогонность или национальные особенности – не знаю. Факт остаётся фактом.
И вот чем-то я его такого умного пленил. Да так, что в первом семестре «отлично» за экзамен он мне поставил автоматом. За месяц до начала сессии, без всяких там формальностей, типа экзаменационных листов и приказов по училищу. А во втором семестре пал до того низко, что разрешил вообще на его занятия не ходить до самой июльской сессии. Не ходить на занятия! Вообще!
Я не знаю, каковы современные тенденции в учебном процессе будущих офицеров, но в конце восьмидесятых это было что-то совершенно немыслимое! Сродни разрешению начкара не выйти часовому на Первый пост. Или на любые другие.
Примерно как получить в тюрьме разрешение не посещать тюрьму.
Других таких случаев за четыре года обучения мной зафиксировано не было. Когда комбат (легендарный в определённых кругах Бобёр) увидел меня первый раз в казарме во время занятий … … я думал он меня сожрёт. Он орал так… Как только может орать боевой командир, а легендарный Бобёр очень выделялся искусством орания, даже среди боевых командиров. От его рёва олени-маралы в окрестностях двадцати километров трусливо поджимали хвосты (или чего там у них есть поджимать?), и виновато пятились от своих олених. Которые сопровождали своих самцов презрительным взглядом, и мечтательно прислушивались к восхитительно мощным звукам. Не было в Подмосковье оленей-маралов, на самом деле. Но вот всяческие сороки, голуби и разные воробьи предпочитали не пролетать над нашей казармой. Потому как, сбитые акустической волной взволнованного Бобра, они какались, и падали в накаканное, а это неприятно всем, даже птичкам.
Так вот Бобёр на меня орал, и демонстрировал явные позывы к каннибализму. В моей армии он был официально разрешён.
Моему лепетанию, мол: «да мне … разрешили… ну честное слово!» поверить было не возможно!
Штааа? Тащ йуный курсант, … ! Здесь армия! А не какая-то там Сорбонна! Знания приобретаются только на занятиях, никакой самостоятельной умственной работы не предусмотрено присягой, Уставом и решением командира! И вообще, офицеру вредно самостоятельно умственно работать, мало ли до чего ты додумаешься. И вообще! Равняйсь-смирно, за мной, сейчас я уличу тебя в твоей смешной и нелепой лжи, и тогда мы ух как похохочем!
С садистским воодушевлением, закатив глаза в предоргазменном экстазе, Бобёр поволок моё сильно перепуганное туловище, которое безвольно болталось за ним в мазохистском смирении. В направлении Первой кафедры, она же – кафедра МЛФ, если кто забыл.
Когда Бобёр вышел от Льва… Забавно получилось: вышел Бобёр от Льва...
...АбрАмовича который… у Бобра было лицо оооочень … Не задумчивое, нет. Ничего не осознающее, и потерявшее связь с реальностью. Слова «Занятие», «Не ходить» и «Можно» не складывались в осмысленное предложение, без сказочных сюжетов, совершенно никак. Каждое из них имело свою понятную семантику, но итоговый смысл был утерян на корню. А нормальный боевой командир в принципе готов ко всему в принципе. Но нам со Львом Абрамовичем удалось поставить его в тупик.
С тяжёлым сердцем командир санкционировал это вопиющее разрешение. С таким сердцем Паулюс подводил итоги Сталинградской битвы. Ура!
Но! Всегда есть это «Но!». Но тут обнаружилась мерзкая особенность моего (а только ли моего?) существа! Когда начинались занятия по чудесным, и сказочно нужным предметам, типа физики, истории КПСС, высшей математики, и прочим, совершенно необходимым в повседневной офицерской жизни вещам, я тут же занимал максимально удалённое от преподавателя место с минимальной видимостью себя с его места, и не мог разлепить глаз.
Получив заслуженные полтора часа покоя на пару раз в неделю – ну хоть бы раз я уснул за все полгода халявы… Причём, на следующей же паре ситуация с патологической сонливостью возвращалась сразу же. Информация насчёт халявы не совсем полна – в обмен на царский подарок со стороны Льва Абрамовича, в конце семестра я должен был предоставить ему реферат. На выбранную мной же самим тему.
Будучи настоящим и правильным курсантом, который, конечно же, способен к самоорганизации и жаждет знаний, получив в феврале задачу о подготовке июльского реферата, я, естественно, организовал свою жизнь в соответствии с этой задачей:
То есть – забил.
С февраля месяца по начало июля количество часов потраченных мной на реферат равнялось наитвердейшему и абсолютнейшему нулю. Количество потраченных минут совпадало с количеством часов. Оно не стремилось к нулю – оно им являлось, и стремиться от нуля никуда не собиралось. Потому что некуда. Когда сроки стали совсем критическими, и напрягаться стал даже я, несмотря на мегауверенность и сверхоптимизм (иногда совершенно ошибочно называемыми: «пох…фигизмомом»), случилось чудо! За образцовое выполнение воинского долга, высокую боевую и политическую подготовку я получил заслуженную награду – пять суток ареста. Это было спасение! Я мог уединиться и заниматься «этой хнёй», в смысле – рефератом. Нахождение в казарме и, что сложнее, в коллективе такую возможность полностью исключало. Я был слишком коммуникабельным.
И я, как Ленин в Шушенском, решил потратить время ссылки с пользой, чтобы достойно отчитаться на кафедре имени его философии. Я был единственным арестантом гауптвахты за всю её историю, который сидел с охапкой учебников и неистово учился. Срок сдачи реферата примерно совпадал с днём моего освобождения. Полугодовую работу нужно было сделать за пять суток, да ещё пять арестантских суток. Но мы же не ищем лёгких путей! А иначе вообще – зачем поступать в столь своеобразные учебные заведения?
В результате обладая абсолютно открытыми, совершенно советскими (то есть фактически и идеологически вылизанными до стерильности) источниками за пять суток я написал реферат, в котором были какие-то сверхмасштабные исторические выводы. Уровня «преступности проведённой коллективизации, её абсолютное расхождение с ленинской программой, и невосполнимых потерях, понесённых страной в ходе её осуществления».
Это сейчас не удивишь никого и ничем. Это сейчас темы о «чудовищности и бесчеловечности» нашего прошлого – совершенная норма в медиапространстве. Это сейчас без такого ни одного дня не проходит.
А тогда… Перестройка и гласность были, конечно, в разгаре (или уже в угаре, точно не помню). Уже можно было нести ахинею и указывать на «отдельные недостатки» в полный голос. Но это касалось окружающей действительности и современности. А историю, или там советские штампы и шаблоны, ещё не очень рекомендовалось трогать. Чего там Молотов с Рибентроппом в своём пакте писали, куда поляки из Катыни делись, и почему моя страна была единственной, которая проиграла в Первую Мировую Германии, которая сама проиграла вдребезги и всем – это неправильные вопросы. Давайте лучше покритикуем бюрократию. Ух, мы им ужо зададим! А дедушка Ленин – это добрячок с лукавыми морщинками у глаз, который только о детях и заботится. А коллективизация и индустриализация – это широкий шаг в прекрасное будущее, и никак иначе. Что Ильич, отвлёкшись от детей и горяченького чайку сироткам, вполне мог дать телеграммку с требованием расстрелять граждан Романовых, а колхозы убили сельское хозяйство, если не навсегда, то до конца СССР уж точно – допустить такую мысль было невозможно. Её заштампованное сознание просто не могло её пропустить. Как у Бобра с непосещением тюрьмы занятий. Как мысль пройтись по воде, или вдруг осознать, что твоя мама инопланетянка с четырьмя щупальцами.
Когда я стенографией (как и положено последователю классика) набросал все тезисы, и подобрал нужные факты и цифры, то мне оставалось ещё полсуток ареста. Чтобы два раза не вставать, я полистал первоисточники до конца. И дописал:
В случае продолжения текущей экономической политики, государство, позволяющее себе нарушение экономических законов (это такой эвфемизм я использовал вместо аббревиатуры СССР), прекратит своё существование. Подтверждение: таблица 8.
И поставил точку.
Через двенадцать часов моё «творчество» задумчиво листал Лев Абрамович. «Творчество» я закончил творить «красивым» почерком всего за 5 минут до сдачи, поэтому гордое название моего реферата, написанное пером и тушью ещё стекало и пачкалось. Ну не успела тушь высохнуть.
Лев Абрамович полистал реферат. Задержался ближе к концу. Поднял на меня глаза, внимательно посмотрел, снова начал читать реферат. Прочитал ещё пару страниц. Я стоял, нетерпеливо переминался, и изучал рисунок обоев в кабинете.
Снял очки и, не поднимая взгляд, положил их на стол. Встал, подошёл к окну, и пару минут разглядывал там что-то очень интересное.
Снова сел.
Снова взял реферат.
Снова помолчал.
Я начал испытывать нетерпение. Вру – я стал раздражаться! Вот реферат, я отчитался – чего тянем? У меня дела, и вообще! Но на кону стояла моя оценка и прямо связанный с ней отпуск. А ещё я успел изучить азы того великого правила про зависимость твоего успеха от вовремя закрытого рта. Да и преподаватель вызывал у меня непривычное уважение. Поэтому я тоже промолчал. В общем – сдержались оба.
Наконец, Лев Абрамович поднял на меня свои грустные глаза и сказал:
– Молодой человек… – он был по-прежнему гражданским, и мог себе дерзко позволять обращаться как угодно. К тому же в обращении «Товарищ курсант» по букве «эр» в каждом слове, а он слегка, но таки классически грассировал. Поэтому он обратился так:
– Молодой человек… А вы не думали заниматься научной работой?
Не думал ли я, что… Что? Чем?
ЧЕ-ГО??? НЕ ДУМАЛ ЛИ Я?!?
Погоны курсанта на моих плечах были ярчайшим доказательством, что я не думал вообще ни о чём! Даже о своей будущей судьбе. Перед ним стоял радостный идиот. Год назад я поступил в училище, потому что полшколы об этом мечтал. Все гражданские – не умеют ходить строем, а все учёные – ботаники сплошь, даже если они физики или нейрохирурги. Какая научная работа? Я только что вышел с губы, я могу ходить без конвоира, я отчитался за полгода балдаваляния, одновременно почти уже сдал экзамен. Я лично и не подумаю заниматься никакой работой вообще, если меня оставят в покое. Ни научной, и не научной тоже. А если мне и придется заниматься работой, то только потому, что Бобёр подумает, что я думаю заняться той работой, которую он мне надумал.
Но вопрос был крайне не стандартный, и я опешил. Лев Абрамович умел ввести в ступор военнослужащих. Может, поэтому он у нас и преподавал, не смотря на грусть?
Не очень вежливо я его спросил:
– Чего???
– Ну да, ну да. Кому я это говорю?.. – грустным голосом в сторону, как в театре сказал он. Не знаю, что послужило причиной его грусти – то ли национальные особенности. То ли то, что он испачкал руки не высохшей тушью с моего реферата.
Оценка за реферат была (к сожалению) – отлично.
СССР продолжил свою экономическую политику, и прекратил своё существование только 26 декабря 1991-го года.
Я ещё продолжал быть курсантом, а Союз уже перестал быть страной. Печально было и то, и другое.
Ну так вышло, я не виноват.
Поэтому когда я делаю ставку (см. первую строчку), что: «Америку ждёт Великая Депрессия 2.0» – стоит задуматься.
Свои «расчёты» и Подтверждение в Таблице 8 я предоставлю в следующих статьях. Здесь – не умещается.
А моему Первому Командиру, Великому, Ужасному, но легендарному Бобру, в миру Сергею Валентиновичу, в последующем заслуженному генералу, высшему военноначальнику Республики Беларусь, и депутату Национального собрания – моя глубокая, искренняя благодарность и мужское уважение.
Спасибо, Бобёр Сергей Валентинович!
Как мы все я Вас ненавидел, и как же я Вам благодарен за науку!