На «первый» БАМ писатель Сергей Кубрин не успел: когда он на свет появился, «золотое звено» уже было уложено. А вот на обновление БАМа в писательскую командировку от «Русского пионера» Сергей Кубрин отправился сразу и безоговорочно. Однако пионер-герой этого номера не он, а маркшейдер. Хотя, как выяснилось, маркшейдер тоже где-то писатель. На БАМе — точно.
Вообще-то я не очень разговорчивый. Но все равно с гордостью произношу:
— Тында означает место, где пасутся олени.
Не знаю зачем. Наверное, хочу произвести впечатление, сойти за своего.
Водитель, который прежде молчал, наконец не выдерживает и заявляет, что я не прав.
— Но я читал, — пытаюсь доказать.
— Читал он, — наступает, — ну и читай дальше.
Сижу как дурак, ни слова не подобрать, ни оправдания. Зато водитель оживился, и вот уже мы выясняем, что Тында — это «волчья яма».
— Или «гнилая яма». Разные встречаются переводы.
Я пробую найти языковую закономерность, уличить незримую родственную связь между волком и гнилью, но водитель, будто разобрав мои мысли, бросает: не думай. Какая, в конце концов, разница.
Я все-таки соглашаюсь. Соглашаться не каждому дано.
Да и Тында случится позже, и волчий вой раздастся в самом конце.
А пока… Пока мы лихо мчим по трассе «Лена». Сквозь якутский майский снег и дремлющую тайгу, куда-то — «за туманом, за туманом», и вперед него, и вот уже дальше и дальше. Как по накатанной.
— Сейчас туда, — говорит водителю наш сопровождающий.
Так-то все правильно: грех налево не свернуть, если дорога просится. Прямо любой сможет, а туда-сюда еще попробуй.
Мы сворачиваем, и дорога, получается, напросилась. Вот и получай.
Живое месиво, грязь и глина, высокий подъем и такой же стремительный спуск. Кочки, точки, запятые — долгожданный знак тире. Кажется, выровнялись — можно теперь спокойно.
— Раньше вообще дороги не было. Это мы ее. Сами.
— Что значит сами?
— Сами! — уверенно подтверждает сопровождающий.
И смотрит подозрительно: ты что, типа, не веришь мне? А я верю, конечно. Я просто не очень представляю как.
— А чего тут представлять? Смотри!
Он говорит и говорит, я слушаю и запоминаю. И уже не пробую даже словечком блеснуть. Каждому, как известно, свое.
Он — это Александр Богданов, руководитель проектов «Бамстроймеханизации»*. Специально забрал нас из Нерюнгри, чтобы провести и показать, как ведутся работы на новых участках Байкало-Амурской магистрали.
Да-да, БАМ по-прежнему строится.
— Мы называем это БАМ-2.
— Видишь, — говорит, — скалу? Нам ее нужно разобрать!
— Разобрать скалу?
— Да, чтобы уложить будущее землеполотно. Мы ее разбираем, используем грунт, прокладываем направление.
Пытаюсь прикинуть. Один путь уже существует, и он проходит рядом, это и есть легендарный старый БАМ. А теперь понадобился новый. Это я уже не утверждаю, а спрашиваю.
— Ну да, — улыбается Александр, — конечно, понадобился. Нужно увеличить пропускную грузоспособность. В основном здесь перевозится уголь. Государство, экономика, все дела. Важная задача.
Еще бы не важная, думаю. Я бы сказал, задача невозможная, возмутительная — все эта скала меня в покое не оставляет. Ну то есть надо ребятам разобрать скалу. Легко и просто.
— На самом деле нелегко, — указывает Александр. — Но вполне осуществимо!
И дальше идет.
Дальше альпинисты устанавливают защитную укрепительную сетку в обвальных местах. Чтобы скала (опять эта скала!) не обсыпалась.
— Девятнадцать искусственных сооружений у нас. Одиннадцать мостов, восемь труб. А вот, кстати, мостовики. Производят буровые работы.
Прошу остановиться. У меня перекур, а они тут — буром! Им бы тоже, может, хоть сигареточку. Да везде распорядок и дисциплина. Все по плану, все по расписанию.
— Еду вахтовки привозят, могут сами ходить. По ситуации.
Простые мужики. Таких мужиков — вся Россия, на БАМе каждый первый — такой. Смотрю и думаю: свой, видел где-то.
Работают на новом БАМе не только местные. Из Хабаровска приезжают, со всей страны. Устанавливают опоры, делают выемку для будущих путей, производят реконструкцию -разъездов. Вахтовый метод, у каждого своя задача и свое направление, а строительство ведется круглосуточно.
— Круглосуточно?
— И круглогодично!
Морозец, думаю, в этих краях знатный. У меня ноги продрогли, и это я всего-навсего ходил да наблюдал. А мужики трудятся. Им — таким — ни вечная мерзлота не страшна, ни медведь.
— Подождите! — требую я действительно подождать, потому что, в самом деле, какой еще медведь… и сразу понимаю: а что ты хотел — тайга, на минуточку.
— Песец тоже водится, а еще соболь и норка. Изюбри, косули, все. Но сейчас вот медведь проснулся. Ходит злой, все чувствует.
Я молчу, потому что давно понял, что молчать легко и правильно, точнее, безопасно. Только сейчас, кажется, это не очень бы помогло.
— Да заходил он пару раз — и все, — смеется Александр. — Медведь любопытный, но тоже всего боится.
— Что значит тоже? — пытаюсь сохранить свое бесстрашное доброе имя. Я вообще-то…
— Еще мошка и комары.
— Комары мутировали, — подключается водитель, — трое суток теперь живут. Никак не наедятся. А рабочие привыкли. Ко всему привыкают.
Но я уже не слушаю. Только наблюдаю, только думаю обо всем и сразу, и дорога по-прежнему волнуется.
Это ведь надо, какое все-таки существо — человек. Все ему не живется спокойно, все он пути прокладывает, что-то ищет. Идет без оглядки, и хоть бы хны, не остановится. Природа не природа, стихия не стихия, тайга не тайга. Обуздать пространство, совладать с горным рельефом, протоптать тропинку там, куда при прочих равных не ступил бы никогда.
И все не вопреки, а ради.
Прихожу в себя от настойчиво продолжительных ударов.
— Бам, бам, бам!
Оглядываюсь. Не пойму, не разберу, не вижу.
— Это что?
— Строители работают. Вон там, — показывает Александр, — пойдем посмотрим.
И мы снова идем. И тайга не возражает. Тайга понимает и соглашается.
Соглашаться — важный талант.
Я ничего не придумал. Ну слышал я про «место, где пасутся олени».
— Это для красного словца. Сказал кто-нибудь, и понеслось.
Мы уже в Тынде — столице Байкало-Амурской магистрали. Здесь ожидаемо холодно. По крайней мере, я сижу в трех кофтах и куртке, а Денис — в одной футболке всего-навсего, с коротким рукавом.
— Нормально? — спрашиваю.
— Нормально, — отвечает.
Ну еще бы. Кто из нас главный маркшейдер? Не удивлюсь, если и по зимней тайге налегке расхаживает. Что ему, главному маркшейдеру. Всё, как говорится, по зубам.
Ему по зубам, мне по барабаму. Опять неплохо.
— Маркшейдер, — замечаю, — тоже красное словечко. Звучит, будто крошка щебня в рот попала, — язык заплетается.
— Ага, — кивает Денис, — но вообще это как бы геодезист тот же самый. Геодезист, который имеет допуск к управлению горными работами в карьерах и шахтах.
Дениса я откуда-то знаю. Не в том смысле, что мы с ним раньше были знакомы, просто опять срабатывает этот -необъяснимый бамовский щелчок. Свой, и точка. Наш, и запятая. Простой мужик, хоть и «главный». Душа нараспашку, мысли ясные.
Сам я нараспашку не рискую, застегиваю куртку на замок, и Денис вдруг интересуется, не закрыть ли окно.
Ну конечно. Еще и окно. Добро пожаловать в тындинский сквознячок.
— Замерзли все-таки?
Знаю, что не замерз, такие не мерзнут, и тороплюсь с очередным вопросом.
— Вообще я сначала на механику лесного комплекса поступил, — отвечает Денис, — но с теоретической механикой у меня не сложилось. А на землеустройстве механики не было, вот и перевелся.
Это мы про вузовское обучение рассуждаем, потому что маркшейдером не всякий сможет.
Ну не научат на онлайн-курсах, как обеспечить безопасность горных работ. Не объяснят ничего на вебинарах. Тут специальная база необходима и серьезная профильная подготовка. С третьего курса Денис Истомин обучался по целевой программе. «Бамстроймеханизация» была заинтересована в нем с самого начала.
— И как, оправдали ожидания?
Денис скромно молчит, хоть и ясно, что оправдал. Чем меньше слов, тем больше дела — кажется, так.
Прошу объяснить на пальцах, чем все-таки занимается маркшейдер. Все эти карьеры и шахты, горные работы и полезные ископаемые, проектирование и обеспечение — хорошо, да запутаться проще простого.
— Допустим, идет строительство БАМа. Механизированная колонна отсыпает землеполотно. Представляете примерно?
— Конечно, — произношу с важностью, — это мы своими глазами видели.
— Так вот субподрядчик предъявляет объемы для выполнения. А я выезжаю и проверяю эти объемы. Чтобы все на одном уровне было.
— А иначе?
— Иначе аварии могут случиться. Или мостовики строят мост. Я должен тоже проверить все отметки в соответствии с проектом, то есть осуществить достоверный учет объемов. Это моя зона ответственности, моя прямая обязанность.
Молчим некоторое время. Денис, видимо, думает, что я так и не понял элементарных вещей. А я все понял, просто сам теперь по полочкам раскладываю. Ну пытаюсь в любом случае.
То есть недостаточно просто (ну да — тяжело) разобрать скалу и просто (еще тяжелее) обустроить землеполотно. Скалу разобрать надо правильно, а разложить соразмерно. Маркшейдер — это такой контролер, который все высчитывает, сравнивает, указывает на недостатки.
Здесь бы восклицательный знак поставить, но слишком уж тихо и мирно идет наш разговор. В профессии маркшейдера спешка ни к чему, а внимание к деталям — чуть ли ни важнейшее качество.
— В случае выявления нарушений, — продолжает Денис, — составляется служебная записка на имя руководителя с перечислением замечаний. Сам я раз в квартал подаю отчет в различные министерства. Например, сведения о добытом грунте. О том, сколько полезных ископаемых остается в карьерах.
— А в вашей карьере много полезных ископаемых?
Денис смеется. Вежливый интеллигентный маркшейдер. Главный вежливый геодезист.
Тут же вспоминаю, что с немецкого «маркшейдер» означает что-то вроде «отделять границы». Хотя, может быть, и не так, потому что с переводом Тынды я, видимо, окончательно и бесповоротно ошибся. Но все равно представляю, как товарищ Истомин возьмет и эти границы расставит и придется мне спотыкаться без его помощи на каждом первом слове.
— А технические средства применяются?
— Конечно! Электронный тахеометр, например.
— А, тахометр я знаю!
— Та-хе-о-метр, — по слогам произносит Денис. — Оптический прибор измерения координат и расстояний. Или вот геодезическое спутниковое оборудование.
Здесь уже проще. Базовая станция, установка, прием-прием.
А скоро, по словам Дениса, должна состояться закупка квадрокоптеров с лазерными сканерами. Важное средство построения качественной модели рельефа. В Хабаровске такие уже используют.
Смотрю подозрительно — вспоминаю стройку: рабочих видел, бульдозеры видел, маркшейдера с его волшебной техникой — не видел.
Денис объясняет, что плановый выезд на каждый объект осуществляется раз в месяц. Случается, и чаще, потому как задачи могут меняться. Атмосфера на участках его ни много ни мало вдохновляет — все-таки природа вокруг, ощущение масштаба и одновременно гордости за развитие новой бамовской ветки. Значительная часть работы происходит в пределах служебного кабинета — чертежи и графики, подготовительные мероприятия и отчеты по результатам, но там, на земле, чувствуется истинная связь с большим и важным делом.
Получается, что с одной стороны — мехколонна, которая идет напролом. С другой — маркшейдер, контролирующий этот строительный путь. Единая и нерушимая связь, «мы никто друг без друга».
Все, что думаю, произношу вслух. Денис не возражает. Может быть, снисходительно молчит — что с меня взять. Но, кажется, я сам уже скоро начну разбираться во всех тонкостях бамовской стройки. Еще и маркшейдером стану, и сотворю что-нибудь значительное, и вообще. Вернусь как-нибудь в Тынду, пожму Денису руку и скажу: «Ну, где у нас тахеометры? И лазерный сканер не забудь! Вперед!»
— Надо еще баллончик взять, — смеется Денис.
— Какой баллончик?
Товарищ Истомин достает с полки экземпляр. Я не понимаю.
— Петарды были где-то. И ракетница. Ну, сигнал охотника.
А вот теперь понимаю. Уточняю на всякий случай. Денис утвердительно кивает. Я уже не подаю вида. Заявляю равнодушно:
— Ну выходил он там, этот ваш медведь. Подумаешь.
— Да, было дело. Однажды я убегал от него.
— То есть убегал?
Проще не бывает. Приехал наш главный маркшейдер на строительный объект в поселок Юктали, где укладывался второй путь. Ну, работает работу, измеряет что-то. Слышит, камень валится. Оглянулся — ничего. Потом снова звук и снова камни. Обернулся — сидит. Медведь. На БАМ смотрит.
Я представляю картину: сидит медведь и смотрит на БАМ. Настоящий медведь и легендарный БАМ, будто не медведь вовсе, а тот же маркшейдер, который проверяет, все ли в порядке, нет ли нарушений. Хочу озвучить свою блестящую мысль Денису, но тот продолжает:
— Я кричать стал, конечно.
— Испугался?
— А кто бы не испугался? Но с медведем в любом случае так и надо — орать, скандалить, чтобы ушел.
— Сработало?
— Нет.
— Ну, разумеется, — говорю. — Медведь объемы проверяет, служебные записки готовит, а вы его прогоняете!
Но шуточка не оценена абсолютно. Денис рассказывает, как отполз на корточках, развернулся и дал по газам — на двух своих — быстрее всякого поезда.
А что если носить с собой оружие? Оказывается, стрелять в медведя категорически запрещено. Только в случае действительной угрозы и нападения, и нужно будет доказать, что угроза имела место.
Так-то неплохой запрет — стрелять в медведя-маркшейдера, потому что маркшейдеры в стране на вес золота, но больше никакого смеха. Мало ли. Обернусь — увижу — закричу. И куда бежать, когда такая встреча? Некуда, короче. Сиди и думай.
Денис однажды пять часов просидел. Возвращался вместе с коллегами с объекта. Ехали на «КамАЗе», переезжали реку Чильчи, да вот не переехали. Сели мостами на камень, и машина ни туда ни сюда.
— На другой стороне работал мостотряд. Заметили нас, бульдозер вызвали. Подцепили, помогли. Постоянные приключения с этой дорогой.
Я слушаю и понимаю, что все-таки не хочу быть никаким маркшейдером. То спасайся от медведя, значит, то часами жди помощи. Нет-нет, спасибо. Я уж лучше в словах утону, в творческих кризисах побарахтаюсь.
— Да ладно. Отдохнешь, ночь поспишь — и нормально. Работать всегда нелегко. Но мне профессия нравится.
Сначала думаю, что Денис лукавит — ну, вроде звучит торжественно и ясно, что несмотря на трудности — все равно, все равно! А потом понимаю, в чем дело. Маркшейдер не просто выполняет определенную служебную функцию. Он при всем этом как бы сражается с собственным сознанием. Такая себе схватка реальности с иллюзией.
— Бывает, смотришь на поверхность участка и уверен — где-то впереди яма. Ну просто видишь это глазами и знаешь, что да. А станешь прибором проверять — нет никакой ямы.
— Как это? Куда же она делась?
— Оптическое искажение — вот куда. Все это смешивается, накладывается и воспринимается иначе. Тень упадет, еще что-нибудь.
Я смотрю в окно, прищуриваю глаз. Выглядит, наверное, нелепо. Что пытаюсь изобразить, сам не представляю. Главный маркшейдер наблюдает. Надеюсь, никаких замечаний от него не поступит.
В подчинении у Дениса еще два геодезиста, два маркшейдера и два инженера. Целый отдел, без которого невозможна реализация строительных объектов. Время — вечер, а товарищ Истомин по-прежнему на работе.
— Дома заждались, наверное?
Денис рассказывает, что его жена — инженер производственного отдела. А отец трудится в ремонтной мастерской. Целая династия Истоминых в «Бамстроймеханизации». Одно дело делают, одной задачей живут.
— Мои дедушка с бабушкой тоже строили БАМ, — говорит Денис. — Приехали сюда в семьдесят четвертом году, то есть с самого начала приняли участие. А теща была геодезистом. Как и я! Она, можно сказать, пешком прошла от Бамовской до Нерюнгри.
Тут все и окончательно становится ясным. В главном маркшейдере Истомине течет настоящая бамовская кровь. Думаю, каким цветом она, из чего состоит? Наполнена камнем и грунтом, что ли? Может, какой-нибудь рудой?
Спросил бы, наверняка Денис так бы и ответил.
Но я не спросил — без того понятно.
Он продолжает рассказывать, как строили первый БАМ. Ему из первых уст известно. За каждое слово ответит, за каждый шаг пояснит.
Заложена в нем на генетическом уровне бамовская опора. Никуда от нее не деться. Усомнишься — махом измельчит на куски. Раз уж эти ребята со скалами справляются, на тебя и не посмотрят. Не задумаются даже.
Но я все равно хочу испытать судьбу.
— А зачем вообще нужен второй БАМ?
Сам-то понимаю, речь сейчас пойдет про увеличение грузоперевозок и грузооборота.
— Одного, что ли, мало?
Денис молчит. Спокойно и уверенно произносит:
— Изначально строительство БАМа планировалось на два пути. На некоторых местах отсыпка земполотна в таком формате и происходила. Но вышел только один. Поэтому сейчас мы и строим. То есть продолжаем начатое.
Денис кивает — у него как бы все. Он встает и закрывает наконец окно. Мне давно уже не холодно.
Я снова щурю глаз. Не потому, что задумываюсь о карьере маркшейдера, — нервный тик проснулся. Так и сижу — не пойми как. Тоже мне, приехал на БАМ задавать глупые вопросы. Сиди и слушай — слушай и запоминай.
Ну вот я и слушаю. Вот и запоминаю.
Получается, БАМ ждал возрождения.
Возвращения своего ждал!
Долго и терпеливо, молча и уверенно. Будто тот самый медведь на железной дороге. Прошла зима — весна настала.
Просыпайся, дорогой, выходи. Твое время пришло!
Плюс двадцать один по Цельсию, плюс шесть часов по Москве.
Сегодня в Тынде солнечно.
— Давайте помогу!
Михаил Иванович Барботько без всякой помощи забирается на постамент с «Магирусом». На таком автомобиле он работал водителем в годы строительства первого БАМа. Немецкий самосвал оранжевого цвета — их специально поставляли сюда для работы в непростых природных условиях. Дизельный двигатель воздушного охлаждения, сразу две печки. Прежние «КрАЗы» тихо проиграли новым грузовикам, а работы стали проводиться еще быстрее.
— Не скучаете?
— Жизнь идет, — отвечает Михаил Иванович.
Всесоюзная стройка приняла его в семьдесят четвертом году. Приняла с удовольствием и благодарностью. Не по комсомольской путевке, а просто так — считай, в никуда прибыл товарищ Барботько.
Жили в вагончиках — в них же, в вагончиках, создавали семьи. Много хорошего было, но случалось всякое.
Я смотрю на него, бамовского ветерана, и глазам не верю. Полвека прошло, а он бодрее всякого и любого. В хорошей форме, с отличным настроением. Кстати, Михаил Иванович до сих пор продолжает работать водителем в «Бамстроймеханизации».
— Завтра на вахту заступаю, до этого на даче был. А! — вспоминает. — Это вам!
Он протягивает бутылку с березовым соком. Мне как-то неудобно, да не каждый день тебя угощает настоящий бамовец.
Выпью позже — почти целиком и сразу, прямо из горлышка, душевно и от души.
А сейчас слушаю, прошу рассказать, как там все происходило.
Михаил Иванович называет точную дату: двадцать пятое сентября семьдесят седьмого. Помнит наяву, что вез кирпич из Тынды в Усть-Нюкжу, но утоп в реке. Сначала ждали бульдозер. А как дождались, наступили проблемы с тросом. Не вышло тогда легко и быстро подцепиться. Вроде да, но все же нет.
— Вот вам и «Магирус».
— Дело не в «Магирусе». Замерз я не по-детски. Руки в воде. Вода ледяная. Ребята мне суставы разминают. Но опять ничего, и снова по кругу.
Почти как наш главный маркшейдер, думаю. Речка только другая, и бульдозер, может.
— Ну а что делать? Так и работали. Многое происходило на дороге. То загорится, то перевернется кто-нибудь. То медведь, в конце концов.
Опять медведь — маркшейдер БАМа. Все неймется ему, все контролирует.
— Убегали?
— Банку тушенки из кабины бросишь — и по-быстрому от греха.
Я уже твердо понял, что буква М в бамовской аббревиатуре — не только магистраль. Байкало-Амурский медведь. Хранитель ударной стройки.
Раньше Михаил Иванович занимался фотографией. Он показывает карточки — в каждом прежнем я вдруг узнаю и настоящих бамовцев. Настоящих бывших и настоящих нынешних. Хочу сказать, что бывших не бывает, да без меня все предельно ясно. Те же лица, тот же взгляд. Можно изменить все — направление движения, уровень земляного полотна, можно «КрАЗ» на «Магирус» поменять, но человек всегда остается человеком, такова природа. И тайга здесь уже ни при чем.
Вслед за фотографиями — благодарности и почетные грамоты, ордена, медали, вырезки из газет и снова ордена, что еще скажешь — герой.
Михаил Иванович предлагает показать нам Тынду. Соглашаемся, конечно. Стоим на высочайшей точке, весь город — здесь, шум поезда где-то рядом.
Молчим. Иногда молчать — хорошо и правильно.
…Я молчу снова и снова, не перебить бы собеседника. Заметил, что ветераны БАМа, все до единого, часто улыбаются.
— Мне семьдесят шесть лет, — говорит Олег Леонидович. — Грустить я уже не умею.
Киваю, но догадываюсь, что поводов для грусти было предостаточно.
— Это не грусть. Это обычная жизнь.
Олег Леонидович Пархоменко до БАМа жил в Крыму, занимался мелиорацией земель. А потом позвонил брат жены, который уже рванул на стройку, и честнее честного сказал: приезжайте. Тут работа, обеспечение, зарплаты!
— Вы за деньгами поехали?
— Как и все порядочные люди, — отвечает Олег Леонидович, — жить у моря хорошо, но зарабатывать надо. У меня жена была, ребенок.
Раньше я был уверен: на БАМ ехали только романтики — за идеей, за свободой, за туманом надежд.
— Были и такие. Никто их не любил. Работали эти романтичные юноши плохо. Один вообще без руки примчался, какой от него толк! Если бы дорогу строили весельчаки, не случилось бы никакой стыковки.
Поэтому теперь Олег Леонидович имеет право на радость. За каждый километр пути — килограмм заслуженного счастья.
Прибыв сюда, в Тынду, Пархоменко сразу направили прокладывать трассу на Мурурин — высшую точку не только БАМа, но и всех российских железных дорог. До Ханей шли поездом, дальше — как придется: то вахтовкой, то вертолетом. Первый месяц — тяжелее не придумаешь. Не потому, что БАМ, а потому, что БАМ без семьи. Приехала жена с ребенком, и все устаканилось. Очередной вагончик, зима, котельная. Строили и согревались: отработаешь смену — тепло на душе.
— Сегодня рекорд — завтра норма, так нам говорили, так мы и шли.
Иногда, правда, и земля из-под ног уходила, и камень в груди стоял прочнее всякого земполотна. Олег Леонидович замолкает, потом продолжает опять.
— Прямо на глазах один парнишка…
— Что?
— А! — отмахивается Пархоменко. — Не хочу.
То обвалы, то обрывы, то аварии, когда не ждешь.
В ходе стройки удалось Пархоменко пересечься с легендарным бригадиром Варшавским. Недалеко от Чары тот двигался с востока, попросил передвинуть рельсы.
Сейчас Варшавскому — восемьдесят шесть. Он просил прощения, что не смог увидеться лично, однако позвонил и признался, что не считает себя никакой легендой. Да, осуществил стыковку. Да, установил «золотое звено». Только легендой должен считаться не один, не двое, а каждый — те тысячи и тысячи ребят и девушек, которые строили БАМ, которые начали и завершили эту стройку и доказали, что могут абсолютно все.
Я спрашиваю Олега Леонидовича, что значит быть бамовцем. Пархоменко сидит, легонько поглядывает в потолок, думает над ответом:
— А человеком что значит быть?
Наблюдаю за местными — за тындинцами, за бамовцами. Тынду строили москвичи — по образу и подобию. Здесь свои Арбат и Сокольники. Я, например, поселился на Красной Пресне.
Автобус, везущий меня в село Первомайское, полон пыли.
— Присаживайтесь, — говорю и уступаю место. Женщина благодарно кивает. Мы выходим на одной остановке.
В Первомайском живет семьсот человек, чуть больше. Двести из них — эвенки, малый коренной народ. Они жили здесь, на этих территориях, много раньше строительства БАМа. Я решаю узнать, есть ли в поселке жители тех ударных времен.
— Идите в медпункт, — подсказывает женщина, которой я уступил место. , — Там Галина Андреевна. Вон туда.
Следую по маршруту. Эвенки смотрят на меня, я смотрю на эвенков. Здравствуйте-здравствуйте, обычное — всё.
Галина Андреевна немного занята, делает прививки. Скоро узнаю в ней человека, полного простой и всепоглощающей доброты. Не потому, что накормит сочными беляшами, а просто чувствуется такое сразу, перепутать невозможно.
Галина Андреевна помнит, как строился БАМ, как начал строиться. Она рассказывает, что эвенки выступали проводниками для прибывших строителей. Шли за ними геодезисты, водители, каждый. Бедные олени тащили неподъемную тяжесть, грузили на них все подряд.
— Я сама эвенка, и мне обидно, что забывают, какую роль внес мой народ в строительство БАМа. Мы дружили с прибывшими. Не было у нас конфликтов.
Неторопливо пьем чай. Галина Андреевна не знает, говорить или нет. Я киваю — она все-таки признается:
— БАМ — хорошее дело. Хорошо, что построили дорогу. Но сколько охотничьих пастбищ уничтожено, сколько тайги вырублено! Бери-бери беляш, — говорит. — Колбаска тут, сыр.
В коридоре снова очередь. Местные вакцинируются от клещей. Я благодарю Галину Андреевну, прощаюсь от души.
Когда приедет обратный рейсовый автобус, я попрошу водителя подождать меня буквально минуту, а сам опять рвану к Галине Андреевне. Пробираясь сквозь очередь, не постучавшись открою дверь и спрошу:
— А что означает слово «Тында»?
— Тында, — ответит мне Галина Андреевна, — -по-эвенкийски «тындям», переводится как «отпускаю». Это место у реки, где паслись на отдыхе олени.
«Место, где пасутся олени».
— Был в командировке, ездил по Транссибу. Но с красотами БАМа ничего не сравнится!
От станции Бамовской до Нерюнгри проходит один из участков Байкало-Амурской магистрали. Мы ждем поезд, чтобы самим убедиться, о чем говорит машинист Юрий Гаврилеев. Уже много лет он ездит по различным бамовским направлениям.
— Мой любимый отрезок между Леной и Северобайкальском. Нет, не только. Знаете, бывают места — просто представьте, тридцать шесть километров рек.
Родственники Юрия тоже строили БАМ. Сейчас вот он управляет поездами. Для него, наверное, и старались.
— У нас до сих пор используется тепловая тяга. Но есть в этом очарование.
— БАМ развивается, — заявляю уверенно, — то ли еще будет.
Смотрим куда-то вдаль, голос дежурного по вокзалу сообщает о прибытии поезда. Поехали.
«Русский пионер» благодарит за содействие в подготовке репортажа Дениса Александровича Отливана — заместителя генерального директора по строительству по Амурской области, Республике Саха, руководителя обособленного подразделения УК «Бамстроймеханизация» (входит в «Нацпроектстрой») в городе Тында.
* Трест «Бамстроймеханизация» создан 10 ноября 1974 года приказом министра транспортного строительства СССР непосредственно для возведения Байкало-Амурской магистрали. Сегодня «Бамстроймеханизация» входит в состав ГК «Нацпроектстрой», крупнейшего российского инфраструктурного холдинга, и прокладывает уже вторую очередь БАМа.
Колонка опубликована в журнале "Русский пионер" №121. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".