Часть пятая и последняя, в которой Советский Союз разваливается, а мы делаем выводы.
Перейти к предыдущей части.
Политика, экономика, далее везде
Однако в социальной реальности наваять к тому времени, когда поднял голову жанр ужаса фронтира, получилось порядочно. СССР был государством-проектом, и научно-философские конструкции там были достаточно тесно связаны с политическими и экономическими институтами. И кризис с первых быстро перекинулся на вторые.
Пересмотр первых десятилетий советской истории означал резкое падение легитимности государственных и партийных органов. А значит катастрофически падала управляемость.
Нет легитимности - нет и понимания зачем нам нужна отдельная от Запада экономика. Отсюда страшненькие (не столько из-за содержания, сколько из-за порядка их принятия) перестроечные законы о предприятии и последующая либерализация цен.
Любовь к чудесному и мифологическое отношение к истории породили самодельные национальные мифологии - у каждого из народов СССР свои. Отсюда этнические конфликты на границах.
Проблемы шли рука об руку, и Союз пополз. Образовавшийся в результате социальный ландшафт разительно отличался от того, что было доселе, хотя проблемы познания, разумеется, никуда не делись.
Некоторые выводы
Подведём итог. В российском (советском) случае наряду с естественнонаучным существовало развитое историческое знание, которое претендовало на создание своей онтологии [1], а на роль управления ими претендовала философия диалектического материализма. Подобная структура, равно как и известные события 1-ой половины XX века, задержали развитие кризисных явлений, связанных с пределом Ходжсона. Зато они происходили параллельно и в естественнонаучной, и в исторической сфере. Кризис "выстрелил" на рубеже 1980-90-х гг., и поскольку вышеуказанная структура знания была тесно увязана с государственным устройством и характером экономической системы, он быстро привёл к их обрушению.
Трудно сказать был это один кризис или два, разразившихся одновременно. С одной стороны, ключевое противоречие и в естественнонаучном, и в историческом знании можно свести к формуле "неопределённость против детерминизма". С другой - жёсткая советская система стремилась заморозить или затормозить любые кризисные явления в обществе, в результате чего, когда ресурсов у системы стало не хватать, посыпалось всё и сразу.
Интересно сравнить столкновение с пределом Ходжсона не Западе и в России. Переслегин считает Первую мировую войну одним из самых ярких проявлений этого кризиса. То же можно сказать и про Вторую мировую, учитывая, что её причины были заложены итогами Первой мировой. Соответственно, открытое течение кризиса можно считать с начала-середины 1900-х (кубизм и другие течения модернизма в искусстве, стремящиеся пересобрать реальность; первые произведения Ходжсона) до конца 1940-х годов (оформление послевоенного мироустройства). Т.е. кризис длился около 40 лет. В России политика гласности была инициирована в 1986-1988 годах, а 31 декабря 1999 страна уже слушала отречение Ельцина и тяжко думала, где же она оказалась. Итого чуть более десяти лет.
При этом с точки зрения последствий затяжной западный вариант кризиса оказался куда более разрушительным: десятки миллионов жертв, гибель бесчисленных материальных и культурных ценностей, пресечение целых культурных традиций. Конечно, Запад в начале XX столетия определял мировую повестку дня, однако, с учётом технического прогресса, вряд ли он был сильнее, чем СССР в 1985 году. Просто ключевые институты Союза очень быстро потеряли работоспособность и поэтому при крушении не смогли нанести слишком большой вред, а внешние агенты влияния не успели подготовиться и среагировать на катастрофу. При всей нелюбви многих наших сограждан к 90-м легко представить условия, при которых всё могло сложиться гораздо хуже. Кровавые гражданские войны могли разгореться не по границам Союза, а прямо в сердце исторической России [2]. Соседи могли среагировать быстрее и принять активное участие в войнах за советское наследство. Кто-то из руководителей бывших республик мог придержать у себя часть ядерного арсенала погибшей державы... На самом деле, нам очень повезло.
Эпилог
Прошло три десятка лет. Советского Союза нет более на карте мира, а оставшиеся от него многочисленные культурные памятники производят милое и тёплое, но несколько неадекватное впечатление. А это значит, что в прошлое ушла не просто ещё одна страна. Жанр ужаса фронтира, пережив краткий всплеск, популярности ушёл в свою маленькую нишу. Исторический ужас, напротив, остаётся на коне. Он держит заметный сектор в прессе и интернете, царит на теле- и киноэкране и исправно отпиливает себе немалый кусок бюджетных средств. Противостояние ему строится в значительной степени на базе исторического победительства, которое есть его брат-близнец.
Комментарий из 2024 года: с началом СВО жанр исторического ужаса пережил страшный удар и, похоже, уже не вернёт прежних позиций. Мастера исторического победительства стремятся занять место конкурентов, но им не очень-то дают. И не надо.
История же как наука очень боится больших обобщений. Даже в противостоянии фолк-хистори (под данной вывеской объединяют многих классиков двух вышеописанных исторических жанров) можно выявить, по крайней мере, три линии истории: красную, белую и церковную, - которые никто не может и, кажется, не хочет объединить в одну. В части же философии истории работа не движется. Если же что и делают, то назвать это стремятся по-другому. Например, геополитикой.
И это неудивительно. Большие исторические обобщения требуют многого: взять на себя ответственность за свою личную судьбу и историческую судьбу страны, проработать и связать воедино опыт российского XX века и, наконец, ответить на проклятые исторические вопросы, с которых всё и началось. А это очень трудно.
Что же делать? Ну, для начала осознать ситуацию. А там — Бог весть.
***
[1] Насколько положения этого знания соответствовали объективной реальности - другой вопрос, но на участие в создании общей онтологии оно, несомненно, претендовало.
[2] Пугающий образ такого сценария нарисовал Вячеслав Рыбаков в своём замечательном романе "Человек напротив".