Казённые крашеные стены, терпкий запах лекарств и липкий страх - таков портрет надвигающегося горя.
"Я с тобой, все хорошо, все будет хорошо..." - говорю я про себя, а вслух - совсем другое: что-то про домашние хлопоты, шутки о детях, мелю любую ерунду, лишь бы отвлечь и развеселить самого родного человека.
А он смотрит на меня, и знаю, что половины и не слышит, но - улыбается. И взгляд... Я никогда не видела у него такой взгляд. Он детский. Так малыш глядит на маму: с любовью, радостью и доверием, с каким то внутренним светом.
Когда силы кончаются и веки его, наливаясь свинцом, закрываются, этот свет моментально меркнет. И тут же передо мной оказывается пожилой мужчина с застывшим синюшно-бледным лицом и слабым немощным телом.
Хочется обнять, прижать к себе крепко -крепко и баюкать, словно младенца. Он сейчас таков и есть: беззащитный и потерянный.
Но какие-то внутренние барьеры не дают это сделать. Максимум на что хватает смелости - взять его руку в свою: "Нет температуры? Ты не горишь?"
Откуда эта робость? Почему важные и нужные слова застревают в горле? Когда ещё их говорить, если не сейчас? Но - опять не сказала... А может, и не надо?
Когда я была ребенком, он также веселил и отвлекал меня в трудных ситуациях. Помню, я с мамой сижу в автобусе: вот-вот мы поедем в Орёл на очередную операцию, а за окном - он. Улыбается и рисует на стекле зайчика.
Мне было страшно и всю дорогу хотелось плакать. Но со мной был его зайчик. И я держалась. Эта длинноухая мордочка всплывает в моей душе всегда, когда приходят слезы и страх.
А теперь я разгоняю мрак вокруг него. И какая разница, какими фразами. Главное - что мы друг у друга еще есть.
"Все будет хорошо. Я рядом и очень люблю тебя, пап", - вновь говорю ему мысленно. А он смотрит на меня этим детским взглядом и вс
е понимает без слов.