Продолжаем радовать идейных монархистов зарисовками из славного прошлого. Из комментариев к более ранним нашим очеркам редакция поняла, что определенная часть населения страны всерьез считает, будто содержание половых партнеров императорской особы за казенный счет по наивысшему разряду - это нормально и даже хорошо. А еще лучше, это когда проверенному в интимной сфере "сердечном другу" доверяют важный государственный пост, мол он итак уже с венценосной особой сами знаете что делал, значит страну точно не предаст и слишком много не украдет.
Чего ж тут удивляться тогда окружающей реальности? Какой народ, такая и власть у народа. Вот только народ у нас пока НЕ ВЕСЬ такой, отсюда смута и брожение, отсюда попытки дожать и окончательно переформатировать постсоветское сознание тех, кому за 40, раз уморить их самой передовой медицине в мире пока не удается.
Если уж любовники Екатерины вызвали у читателей столь глубокое сопереживание и одобрение, то и нижеследующий сюжет от нашего автора Б.Н. Григорьева тоже душе монархиста будет отраден. Про мозг не упоминаем сознательно, наверное, понятно почему. С текущим моментом соизмерить и сравнить рекомендуем самостоятельно и желательно свои озарения тщательно фильтровать перед публикацией.
А.П.Волынский (1689-1740) (Глава из пока неопубликованной книги)
…Рано утром 23 июня, в 31-ю годовщину Полтавской битвы, огромная толпа жителей Петербурга собралась на Сытной площади, что близ Петропавловской крепости. Поводом послужила отнюдь не славная победа русских над шведами – их созвал сюда объявленный накануне правительственный манифест, объявляющий о казни «некоторых важных злодеев». И хотя в манифесте не были указаны имена этих злодеев, народ уже знал, что речь идёт об обер-егермейстере и кабинет-министре Артёмии Петровиче Волынском, гоф-интенданте Петре Михайловиче Еропкине, обер-штер-кригс-комиссаре Фёдоре Ивановиче Соймонове, президенте коммерц-коллегии графе Платоне Ивановиче Мусин-Пушкине и советнике берг-коллегии Андрее Фёдоровиче Хрущеве. Вместе с этими «фамильными» русскими людьми наказанию подлежали два иностранца – тайный секретарь императрицы Анны Иоанновны обрусевший немец Иван Эйхлер и секретарь Коллегии иностранных дел Иван де-ла-Суда. С самой Пасхи Петербург уже был наполнен и возбуждён разноречивыми слухами о деле Волынского и его конфидентах.
В 8 часов утра из Петропавловской крепости вывели Волынского и всех прочих осужденных, кроме Мусина-Пушкина. Правая рука кабинет-министра, вывихнутая на пытке, висела, слегка поматываясь на ходу. Рот его от подбородка к голове был закрыт толстой набухшей от крови повязкой. С него и начали. Сперва отрубили правую руку, а потом голову. Вслед за головой Волынского по эшафоту покатились головы Еропкина и Хрущева. Затем приступили к наказанию других злодеев: по отношению к Соймонову и Эйхлеру применили кнут, по отношению к де-ла-Суде – плети, а потом их отвели обратно в крепость. Графа Мусина-Пушкина народу не показали: он страдал подагрой, и ему урезали язык втихую, в каземате.
Некоторое время спустя Соймонова отправили в ссылку в Охотск, Эйхлера – в Жиганский острог под Якутском, де-ла-Суда – на Камчатку, а Мусина-Пушкина в Соловецкий монастырь. Тела трёх казнённых около часа лежали на эшафоте, а потом их отвезли на Выборгскую сторону, где они без всякой церемонии были преданы земле в ограде церкви Самсония Странноприимца, построенной Петром Великим в память о Полтавской победе и престольный праздник которой праздновался именно в день казни Волынского, Еропкина и Хрущёва.
Профессор Д.А.Корсаков пишет, что личность Волынского навсегда останется в русской памяти как типичный образец талантливого и образованного русского дворянина первой половины XVIII века, выдвинувшегося в ряды «птенцов» Петра-реформатора и набравшего силы в последующее «суетное и опасное время»[1]. В Волынском сосредоточились и положительные, и отрицательные черты характера, под влиянием которых развивались политические идеи дворянства, зародившиеся накануне и в период правления Анны Иоанновны. Волынский при наличии замечательного интеллекта, продолжает Корсаков, не мог отличаться ни цельностью характера, ни высокими нравственными принципами.
Нервный, впечатлительный и страстный, обладатель живого ума и пылкого воображения (по собственным словам, «забирал паче меры ума»), Артемий Петрович, восприняв преобразовательные идеи Петра, пытался развить их, имея в виду дальнейшее приобщение России к европейскому образованию и к принятым в Европе принципам управления страной. Но в отличие от Петра, у Волынского собственное «я» было на первом месте, и принести себя в жертву на алтарь служения родине он не мог. Он постоянно любовался своей деловитостью и выставлял её на показ и в малых, и в больших делах.
Талантливый диалектик, он прекрасно владел пером («писать был горазд»), не имея, как все люди того времени, систематического образования. Мечтая сделать из России Европу, он не знал ни одного иностранного языка. Он не мог читать в подлиннике труды европейских учёных и мыслителей и довольствовался тяжеловесными и иногда неточными переводами их на русский язык. Честолюбивый и властолюбивый, Волынский был груб и высокомерен с низшими по иерархической лестнице людьми, но льстив и низкопоклонен по отношению к высшим. Гнев его не знал пределов. Он был жесток и мстителен и в преследовании врага не стеснялся в средствах. Для достижения поставленной цели пускал в ход ложь, клевету, доносы, подкуп, сплетни. При малейшем успехе он зазнавался, при малейшей неудаче падал духом, унижался. Он был алчен к деньгам, добывал их, как мог, в том числе не гнушался казнокрадством и взяточничеством.
Вот таким рисует нам Корсаков портрет нашего героя, портрет, прямо скажем, неприглядный и в некотором роде страшный. И зачем, скажет читатель, автор вставил такого героя в свою книгу? Признаться, и для автора образ этого героя далёк от того, чтобы испытывать к нему восхищение. Но… таков был этот т.н. галантный век, такие были почти сплошь и рядом государственные люди России, в том числе и птенцы Петра. И ещё один важный фактор, который следовало бы учитывать при оценке личности Волынского: он пал жертвой ненавистного Бирона, воплощения зла и ненависти к немецкому засилью в управлении Россией того времени, а это автоматически позволяло занять почётное место в ареопаге русских государственных деятелей.
В момент публикации очерка профессора Д.А.Корсакова (напомним, это был 1885 год) журнал «Русская старина» как раз завершал свою кампанию по сбору средств на сооружение памятника Волынскому, Еропкину и Хрущёву, чем в определённой степени подогрел интерес русской общесвенности к Волынскому и «его конфидентам». И памятник этот в следующем году был поставлен[2].
Волынского погубил не один Э.Й.Бирон (1690-1772). К его гибели приложил руку вице-канцлер и первый кабинет-министр (т.е. премьер) А.И.Остерман (1686-1747), с которым Волынский в 1739-1740 г.г. затеял борьбу не на жизнь, а на смерть[3]. Помогли также его неуживчивость с людьми, личные качества и среда, в которой он жил. «Нам, русским, не надобен хлеб», - часто повторял он сам услышанную от юродивого поговорку, - «мы друг друга едим и с того сыты бываем».
…Свой род Артемий Петрович вёл от Боброка Волынского, юго-западного боярина, поступившего на службу к московскому князю Дмитрию Ивановичу и сыгравшего значительную роль в битве на Куликовом поле с ордой Мамая. Боброк вторым браком обвенчался с сестрой Донского Анной, что особенно тешило тщеславие Артемия Петровича. Он очень кичился саблей, найденной на Куликовом поле, считая её принадлежностью своего предка, велел нарисовать родословное древо Волынских, а под ним изображение Дмитрия Волынца и княжны Анны с московскими великокняжеской короной и гербом.
Князья Волынские заявляют о себе в начале царствования Михаила Фёдоровича Романова. Отец Артемия Петровича, стольник Пётр Артемьевич, занимал должность судьи московского судного приказа при царе Алексее Михайловиче. Отец отдал Артемия на воспитание своему родственнику С.А.Салтыкову (1672-1742), не доверяя очевидно его своей второй жене, мачехе Артемия. Когда Артемию исполнилось 5 лет, отец умер, но возвращать мальчика к мачехе, женщине «весьма непотребного состояния», Семён Андрееич не стал. Салтыков в своё время был послан Петром на учёбу за границу, но вернувшись домой, сохранил в своём доме старый московский обиход.
Молодой Артемий, воспитанный Салтыковым в добрых русских традициях, в 15-летнем возрасте, то бишь, в 1704 году, был зачислен солдатом в драгунский полк и служил весьма удачно. В 1711 году он был уже ротмистром и вращался в кругу близких к царю лиц. Состоя при вице-канцлере П.П.Шафирове (1670-1739), он принял участие в Прутском походе, а после неудачного его завершения отправился в Константинополь вместе с Шафировым, разделив его участь заложника. В 1713 году он был послан оттуда курьером к царю с мирным трактатом, заключённым в Адрианаполе.
В 1715 году Пётр посылает Волынского с дипломатической миссией в Персию с заданием «промыслить» торговый путь в Индию. Волынский, абсолютно не зная Персии, сумел проявить недюжинные дипломатические способности и за 2 года успешно выполнить инструкцию Петра. В конце 1718 года Волынский вернулся из Персии, заключив с первым министром шаха Гуссейна выгодный для России торговый договор. Внутреннее состояние Персии не позволило начать торговлю с Индией через персидскую территорию, зато Волынский доставил царю подробное описание персидского государства. Эта информация позволила Петру приступить потом к завоеванию персидских территорий на западном берегу Каспийского моря.
Пётр произвёл Волынского в полковники и отправил его генерал-губернатором в Астраханскую губернию – край весьма дикий и сложный по управлению, в котором русское население было слишком незначительно, а кругом были враждебные кочевые племена. И опять Артемий Петрович вполне успешно справился со своей административной задачей, всё больше входил в доверие к царю и заслужил от него простое обращение «Артемий». В 1722 году, надеясь войти в ещё тесное сближение с царём, он женился на двоюродной его сестре Александре Львовне Нарышкиной.
При губернаторстве Волынского в Астрахани Пётр в 1722 году начал свой персидский поход, который сразу постигла неудача: русский отряд был разбит горцами. Сразу воспрянули недруги Волынского, его обвинили в ложных сведениях о Персии и в преувеличенном виде стали говорить о его взятках и вымогательствах и во время пребывания в Персии, и на посту астраханского губернатора. В ход пошла дубинка царя, и только вмешательство его жены Екатерины спасло Волынского от плачевных последствий.
В 1724 году всплыло наружу ещё одно неприятное для Волынского дело – о самоуправстве и истязаниях мичмана князя Мещерского. Оно не успело закончиться до смерти Петра, а при Екатерине I оно вообще было закрыто, а Артемий Петрович получил чин генерал-майора и был назначен губернатором в Казань, где он оставался вплоть до 1731 года. Губернаторство его, с одной стороны, отличилось проявлениями самодурства и хищениями, а с другой стороны, - весьма дельными алдминистративными распоряжениями. Оно закончилось для него расследованием по поводу неумеренных его поборов с татар и черемис.
Конец его губернаторства совпал с важным событием – воцарением на троне Анны Иоанновны и связанными с этим разного рода проектами «верховников», Татищева и др. дворян об организации высшей власти в России. Его информировали об этом друзья и родственники и помогли ему сформировать собственную точку зрения. Она заключалась в том, что он не сочувствовал проекту «верховников» об ограничении царской власти в пользу аристократии и выступал за расширение прав дворянства. С помощью С.А.Салтыкова, родственника Анны Иоанновны, ему удалось выйти сухим из начатого было дела в Казани, поскольку он это дело самолично уничтожил.
Волынский был назначен воинским инспектором, но эта должность его мало интересовала. Он больше интересовался изучением людей, сгруппировавшихся вокруг императрицы, в частности, представителей немецкой прослойки. Он возмущался, что должен был угождать им и резко высказывался против их засилья в управлении государством. При этом он ловко подделывался под своего начальника-немца генерал-фельдцехмейстера Б.К.Миниха (1730-1732), с его помощью дискредитирует кабинет-министра П.И.Ягужинского (1683-1736), сближается ещё с одним немцем - обер-шталмейстером Карлом Лёвенвольде (?-1735) и поступает при нём в конюшенное ведомство двора. И опять с далёким расчетом: Бирон любит лошадей, а значит, обратит на конюшего внимание.
В войне за польское наследство 1733-1734 г.г. Волынский - начальник осаждающего Данциг отряда под верховным командованием Миниха. Теперь он знает, что Бирон испытывает по отношению к Миниху неприязнь, а значит, настало время «топить» бывшего благодетеля. Бирону эта очернительная работа Волынского нравится, и Артемий Петрович уверенно продвигается наверх по лестнице власти. Он уже покровительствует своим бывшим милостивцам, к нему начинают обращаться за советом и помощью. Таков Волынский: спрятав внутренний запал против немцев за пазуху, он с помощью же немцев упорно лезет на Олимп.
В 1734 году он становится генерал-лейтенантом и генерал-адъютантом Анны Иоанновны и получает на Мойке место для строительства дома. В следующем году его допускают к участию в «генеральских собраниях» кабинет-министерства. Осталось совсем немного – и он станет министром, а пока он ждёт, терпит и толкает во все стороны локтями своих соперников Остермана, Ягужинского и пр. Остерман хитёр и умён и бдительно охраняет министерство от посягательств.
В 1735 году умирает Карл Лёвенвольде, и Бирон начинает безраздельно править государством. Волынский у Бирона в большом фаворе. Временщик считал всех русских дураками, но в отношении Артемия Петровича делал исключение: ein kluger Mann ist ja dieser Wolynskij! А чем ближе к Бирону, тем ближе к императрице. Его допускают к личным докладам Анне Иоановне, а та вводит его в интимный кружок, а потом назначает его на должность обер-егер-мейстера – очень важную должность, если учесть страсть императрицы к охоте. Артёмий Петрович мечтал и о должности обер-шталмейстера, оставшейся вакантной после смерти Лёвенвольде, но она уходит к камергеру князю А.Б.Куракину, знатоку вин, лошадей и кулинарии.
В 1737 году Волынскому пришлось на деле доказать свою преданность немцу Бирону и Анне Иоанновне: в качестве высшего судьи в процессе над верховником и истинным русским патриотом Д.М.Голицыным, выступившим в 1730 году в пользу ограничения самодержавия императрицы, он более всех способствовал погибели князя, раздувая самые ничтожные его поступки до размеров политического преступления. После этого Волынский назначается в Немиров комиссаром на мирные переговоры с турками, но был многозначительно назван при этом «министром». Вместе с ним едут ещё два «министра»: бывший патрон П.П.Шафиров и будущий судья дипломат И.И.Неплюев (1693-1773).
3 апреля 1738 года настал долгожданный момент: «за особые его превосходительства заслуги» Волынский назначен кабинет-министром. Цель достигнута – он был у кормила власти! В письме к С.А.Салтыкову он пишет: «…он по милости её императорского величества стал мужичок, а из мальчиков, слава Богу, вышел и через великий порог перешагнул или перелетел». Началась скользкая стезя министра, пишет Корсаков, среди власть имевших немцев, враждебно настроенных против русских.
В последние годы своего правления Анна Иоанновна потеряла интерес к делам и отдала всё на откуп трём немцам: Остерману, Миниху и Бирону. Последний олицетворял в народной памяти вражду ко всему русскому, хотя курляндский герцог не очень-то отличался от других, в том числе и русских временщиков. Многие из них были не менее жестоки, чем Бирон, пишет Корсаков, не меньше его были склонны к интриге и корыстолюбию, но они были русские, и этим всё сказано.
В кабинет-министерстве правили А.И.Остерман и князь А.М.Черкасский (1680-1742). Петербургские остряки первого называли душой, а второго – телом министерства. Волынский должен был играть роль плохого мальчика. Логика ситуации диктовала ему необходимость положить пределы правлению Бирона - только после этого он мог дать волю своим планам преобразования системы власти. Он начал с того, чтобы распределить обязанности членов кабинета; потом добился приглашения на «генеральные собрания» кабинета сенаторов, президентов коллегий и прочих сановников и сосредоточил в своих руках почти все дела. В самые важные коллегии – военную, адмиралтейскую и иностранную, не подчинённых кабинету, – он провёл на должности членов, прокуроров, секретарей своих людей. Через год он стал единственным у Анны Иоанновны докладчиком по делам кабинета.
Волынский отвёл себе роль спасателя России. Как же он представлял себе будущее страны?
Ещё в 1731 году он познакомился в Москве с образованными людьми, которых он и наметил включить в свой кружок. Это были морской офицер Фёдор Иванович Соймонов, придворный архитектор Пётр Михайлович Еропкин и горные инженеры Андрей Фёдорович Хрущев и Василий Никитович Татищев, впоследствии известный русский историк. Все эти люди сформировались в тяжёлом горниле петровских преобразований, получили образование за границей, а трое первых из них принадлежали к древним, хотя и захудалым дворянским родам. Волынский по Нарышкиным имел родство, хотя и дальнее, и с Соймоновым, и с Хрущовым. После смерти в 1730 году первой жены Александры Львовны, урожд. Нарышкиной, Волынский настолько сблизился с Еропкиным, что женился на его сестре.
Все эти люди принимали участие в закулисных обсуждениях при выдвижении Анны Иоанновны на трон, а Татищев предложил даже свой проект, в котором он ловко обошёл вопрос самодержавия и выдвинул идею о создании в стране двухпалатного парламента. Артемий Петрович в «конфиденции» свободно обсуждал с ними все эти вопросы.
- Теперь время Годунова, - говорил Волынский, - царица в монастыре, а расстрига растёт в Литве, сыщут и царя Василия Шуйского[4].
- У царицы детей нет, - возражал ему Еропкин, имея в виду царицу Евдокию Фёдоровну, развенчанную жену Петра I, жившую тогда в Воскресенском монастыре в Москве.
- Я говорю про царевну Елизавету Петровну и про голштинского принца Петра Фёдоровича, сына Анны Петровны, - отвечал Волынский.
Обсуждали они и кандидатуру Анны Иоанновны, причём Волынский высказывался о «с поношением о высокой фамилии её императорского величества»[5].
Еропкин приносил Волынскому из своей библиотеки книги Маккиавели и популярного тогда голландского философа Юста Липсия, осуждавшего падение нравов в Римской империи и враждебно относившегося к церкви. Большим интересов у членов кружка пользовались также сочинения итальянского сатирика XVI века Боккалини и немецкого правоведа XVII века Бесселя. Еропкин и Соймонов переводили Волынскому с итальянского и латинского языков выдержки из указанных трудов.
К концу 1730-х годов кружок «конфидентов» Волынского разросся и насчитывал не менее 30 членов. В него, кроме четырёх вышеуказанных сановников, входили, например, А.Л.Нарышкин, брат первой жены Артёмия Петровича, дипломат князь А.Д.Кантемир, генерал-лейтенант князь Г.А.Урусов, сенатор В.Я.Новосильцев, президент коммерц-коллегии П.И.Мусин-Пушкин, вологодский и псковский архиереи, три врача, один из которых – Белль Д" Антермони – ездил с Волынским в Персию, другой – русский, некто Поганкин, а третий – придворный врач Елизаветы Петровны Лесток и несколько гвардейских офицеров плюс Эйхлер и де-ла-Суда. Такими кружками не располагали, пожалуй, даже ни Елизавета Петровна, ни Екатерина Алекссевна, когда готовили свои государственные перевороты!
Члены кружка вечерами часто собирались в доме Волынского на Мойке и до рассвета рассуждали о положении России, обсуждали и осуждали решения правительства, критиковали немцев Остермана и Бирона, а императрицу называли дурой, которая всю власть отдала немцам. Говорилии о наследнице трона Анне Леопольдовне ио её браке с Антоном Ульрихом Брауншвейгским. О браке своего сына с Анной Леопольдовной мечтал и Бирон, но Анна Леопольдовна отказала ему. Корсаков пишет, что Волынский употребил много усилий, чтобы не допустить этого брака.
Обсуждая книгу Ю.Липсия, в которой неополитанская королева Иоанна II сравнивалась с Клеопатрой и Мессалиной, Волынский находил сходство этой королевы с Анной Иоанновной и карандашом писал на полях книги: «Она, она, она!» В.Н.Татищев читал свою «Историю Российскую», в которой члены кружка находили много пищи для размышлений.
В подражание Липсию Артёмий Петрович писал разные «рассуждения» на политические и нравственные темы, которые до нас не дошли, а вот его «генеральный проект о правлении внутренних государственных дел», составленный вместе с Еропкиным и Хрущевым, более-менее известен, но тоже не полностью, потому что Волынский его сжёг. Он писал его 6 лет, и в результате получился объёмный трактат, включавший историю России, её политическое и экономическое положение в первой полвине XVIII столетия и «средства для поправления внутренних государственных дел». В 1739 году он сделал из своего трактата извлечения для доклада Анне Иоанновне.
Кстати, автор понимал, что с написанием трактата он попал в зону опасности, и говорил об этом Еропкину. Но честолюбие прослыть покровителем и даже спасителем России пересиливало все опасения. «Я довольно ума имею, чтобы править государством», - самодовольно восклицал он перед своими конфидентами.
«Генеральный проект» дошёл до нас в виде показаний на допросах, данных привлечёнными к следствию Волынским и его ближайшими товарищами по кружку. Естественно, допрашиваемые говорили не обо всём, а записывавшие их показания чиновники не обладали таким образованием, чтобы безошибочно положить их на бумагу. Корсаков излагает основные положение труда Волынского в следующих кратких тезисах.
В начале шло предисловие, провозглашавшее положение о сохранении в России самодержавия и содержавшее критику проекта «верховников», направленного на его ограничение. Но эта критика была неискренней и имела целью «прикрытие всего другого». «Всё другое» - это предложение реформировать сенат по образцу сейма Польши и риксдага Швеции, фактически являвшее собой введение основ конституционной монархии.
Правительство должно было состоять исключительно из русских людей. Дворянство объявлялось ведущим сословием, которое должно было поставлять своих представителей во власть.
Быт духовенства должен быть улучшен, для содержания приходских священников предусматривались сборы средств среди прихожан, а священники не должны были заниматься землепашеством.
Купечество необходимо было оградить от притеснений и разорения со стороны воевод, а торговые дела необходимо было сосредоточить в магистратах, как при Петре I, чтобы деньги не уходили за границу, а вращались внутри страны.
Помещики должны были входить в интересы крестьян и воздерживались от чрезмерной их эксплуоатации.
Государство должно было заботиться об образовании своих подданных, посылать молодых людей за границу для обучения. Воеводы и чиновники должны набираться из учёных людей. Крестьяне тоже должны обучаться грамоте. Для получения высшего образования должно создать университет.
В финансах нужно прежде всего заботиться о равновесии в государственном бюджете доходов с расходами.
В армии и флоте необходимы существенные улучшения. На границах государства нужно строить крепости и другие оборонительные сооружения.
Встаёт вопрос: не собирался ли Волынский совершить государственный переворот против «немецкого» правительства Анны Иоанновны? Корсаков говорит, что он возможно помышлял об этом с целью возведения на престол Елизаветы Петровны. Косвенным доказательством такого предположения служит членство в его кружке придворного врача Елизаветы Петровны, который год спустя сыграл важную роль в её государственном перевороте, и то участие, которое Елизавета Петровна приняла потом в детях Волынского. О слухах в Петербурге, указывавших на намерения Волынского убрать из власти Бирона и других немцев, сообщали саксонский и прусский посланники в России Ульрих Зум (28 мая 1740 года) и Аксель Мардефельдт (21 февраля 1747 года).
Не все члены кружка знали об этих мыслях Волынского – только Соймонову, Еропкину, Хрущеву и Мусин-Пушкину он иногда проговаривался ненароком. А.И.Остерман знал о «конфидентах» Волынского и даже предупреждал его от грозивших ему опасностях, но ничего решительного в этом отношении не делал – только напустил на Волынского князя Куракина и своего соглядатая секретаря Яковлева. Остерман как немец понимал, что ему открыто бороться с русским Волынским было несподручно, а Куракин, русский аристократ, ненавидевший Волынского, как нельзя лучше подходил для этого.
Князь не оставлял Артемия Петровича в покое, то и дело досаждал ему всякими шуточками и остротами, а своему подопечному пииту Василию Кирилловичу Тредиаковскому заказал сочинять на кабинет-министра пасквильные побасенки и песенки. Не терпел Волынского и адмирал Н.Ф.Головин (1695-1745), рассердившийся за открытые Волынским в адмиралтействе беспорядки. Анна Иоанновна и Бирон, кстати, предупреждали Волынского, что эти три человека вредят ему и советовали быть с ними осторожным. Но Волынский продолжал «брать паче ума» и развязал против Остермана войну с использованием пасквилей.
Когда Волынский уволил из конюшенного ведомства трёх немцев – отца и сына Кишкелей и Людвига, - Остерман и Куракин посоветовали уволенным обратиться с жалобой императрице. Анна Иоанновна показала жалобу Волынскому, а тот, в свою очередь, летом 1739 года подал жалобу на Остермана. Это не понравилось императрице - ей ни к чему была склока в правительстве, к тому же её показалось, что Волынский в этой жалобе попытался учить её, как управлять государством: он «знатно взял из книги Маккиавелевой».
После этого в Петербурге поползли слухи о сборищах в доме Волынского, о каких-то его проектах и о том, что ему уж недолго оставалось быть на посту кабинет-министра. Артемий Петрович был сильно смущён всем этим и не знал на что решиться. Он написал новую жалобу императрице, но изорвал её. Потом уволил из своих приближённых Яковлева и настоял на его ссылке в Выборг. Он попытался поправить своё положение новой женитьбой и через Еропкина посватался к дочери М.Г.Головкина, но неудачно. И тут счастье упало на него с совершенно неожиданной стороны – при организации потешной свадьбы придворного шута князя А.М.Голицына с калмычкой Бужениновой в Ледяном дворце.
Волынский был назначен председателем «машкерадной комиссии» и сумел проявить свою фантазию при составлении сценария свадьбы. Во время приготовлений к свадьбе он в доме Бирона избил Тредиаковского, придравшись к неудачным песенкам, сочинённых Василием Кирилловичем к свадьбе. Но это никаких последствий не имело: на свадьбе 6 февраля 1740 года избитый пиит читал в Ледяном доме свои вирши. А когда был заключён Белградский мир, подведший черту под войну с Турцией, Волынский был награждён щедрее других сановников – он получил к их вящей зависти целых 20.000 рублей.
Между тем Куракин не оставил инцидента с избиением своего клиента в доме курляндского герцога и, пользуясь тем, что временщик был недоволен какими-то действиями Волынского в горном деле, стал нашёптывать Бирону, что это является оскорблением его чести и достоинства, и что Волынский на заседаниях кабинета открыто издевается над ним. Бирон вознегодовал: человек, обязанный ему карьерой, поступает весьма наблагодарно и опасно для государства. Участь кабинет-министра была решена.
В первых числах апреля Волынскому запретили появляться во дворце. Через своих конфидентов он узнал, что причиной тому послужил гнев Бирона, и он поспешил к временщику оправдываться. Бирон его не принял, и опечаленный Артемий Петрович поехал жаловаться на свою судьбу Миниху. Это послужило для врагов Волынского поводом для обвинений его в том, что Волынский с помощью Миниха «копает» под Бирона.
Между тем Анна Иоанновна продолжала благоволить к Волынскому и рассказывала кабинет-секретарю Эйхлеру, как Волынский хорошо умеет делать доклады. Приятели тоже утешали его в том, что ничего серьёзного не происходит, и что всё скоро позабудется. Но не позабылось и не рассосалось. Слухи продолжали нагнетать атмосферу вокруг него, утверждалось, что он написал книгу для наставлений государыне, что он готовит антимонархический заговор, чтобы себя объявить государем. Башкирские бунты 1730-х годов приписывались наущениям Волынского, он объявлялся инициатором пожаров, случившихся в то время в нескольких больших городах страны. В преувеличенном виде подавались его бывшие проступки в Персии, Астрахани и Казани.
Волынский понял, что дело начинает принимать опасный оборот.
Для открытого преследования кабинет-министра был найден новый предлог: тайная канцелярии вдруг вспомнила о том, что дворецкий Волынского Василий Кубанец, татарин, крещёный Волынским в свою бытность губернатором в Астрахани, взял из конюшенного ведомства 500 рублей на «партикулярные нужды» своего господина. Кубанца арестовали и допросили, и дворецкий выложил начистоту содержание неосторожных разговоров с ним хозяина.
12 апреля Волынского поместили под домашний арест, бумаги его были описаны и опечатаны начальником тайной канцелярии А.И.Ушаковым (1672-1747). Началось вошедшее в историю громкое дело, воспринятое общественностью России как дело против патриота страны и борца с немецким засильем. Следственная комиссия, состоявшая из 7 человек, уже 15 апреля приступила к допросам обвиняемого. На первых допросах Волынский вёл себя бодро и уверенно, но потом пал духом и дошёл до уничижения перед членами комиссии. Он повинился за избиение Тредиаковского, каялся в злобе на Остермана и Куракина, объясняя всё своим горячим характером, становился на колени и кланялся своим дознавателям в ноги. 18 апреля над ним был усилен караул, подвергли аресту всю его многочисленную прислугу и челядь, а дело передали в тайную канцелярию.
Между тем Кубанец, которому было обещано прощение, если донесёт «сущую правду», писал на Волынского донос за доносом, что вызывало у следствия новые вопросы к Волынскому и поводы к арестам его конфидентов. 16 апреля арестовали Еропкина и Хрущева, и последний был допрошен в тайной канцелярии. Он пытался выгородить Волынского, называя сходки у него на дому приятным препровождением времени. Татищев не был арестован, потому что сидел в это время в Петропавловской крепости по обвинению в служебных злоупотреблениях в Орнбургской области.
Кроме доносов Кубанца свою зловещую роль сыграли челобитная Бирона императрице и конфискованные у Волынского бумаги, которые были внимательно проанализированы Ушаковым и Неплюевым. На основании всех полученных данных Волынскому было предъявлено обвинение в намерении изменить существующий порядок правления, и его уже стали называть клятвопреступником. Хрущев на дыбе признал, что Волынский планировал сделаться государем после кончины тяжело больной Анны Иоанновны, а Еропкин и Соймонов подтвердили эти показания. Волынский категорически отрицал это, в том числе во время пытки на дыбе 22 апреля. Ушаков во время пытки «переборщил» с прикручиванием Артёмия Петровича к дыбе, так что вывихнул ему правую руку.
5 и 6 июня пытали Еропкина, Соймонова, Мусина-Пушкина и Эйхлера, чтобы узнать когда Волынский планировал совершить восстание с целью свержения правительства. Все они единодушно ответили, что ничего об этой дате не знают. Еропкин, Соймонов и Эйхлер заявили, что не доносили о «злых умыслах» Волынского из боязни перед ним, а Мусин-Пушкин чистосердечно признался, что не хотел быть доносчиком.
7 июня Волынского снова подняли на дыбу, дали ему 18 ударов кнутом, но и на сей раз он отрицал, что хотел стать императором России. В этот день было объявлено высочайшее повеление «более розысков не производить, но из того, что открыто, сделать обстоятельное изображение и доложить». 16 июня следственная комиссия «изобразила» результаты своей работы, а 17 июня Ушаков и Неплюев повезли документ к Анне Иоанновне в Петергоф. 19 июня государыня повелела учредить для суда над виновными «генеральное собрание», включив в него только русских сановников и чиновников. Так императрица пыталась отвести от «ненужных» спекуляций на счёт своего немецкого правительства.
Генеральное собрание должно было рассмотреть результаты следствия и подвести под обвинение необходимые статьи закона. Оно вынесло следующий приговор: Волынского живого посадить на кол, вырезав емупредварительно язык; Хрущова, Мусина-Пушкина, Соймонова и Еропкина – четвертовать, а затем отсечь им головы; Эйхлера – колесовать, а затем отсечь ему голову; де-ла-Суде – отсечь голову. Имение у всех осуждённых подлежало конфискации, две дочери и сын Волынского подлежали вечной сылке.
23 июня последовал высочайший указ, смягчающий этот приговор, согласно которому и была совершена казнь 27 июня на Сытном рынке. Дочери Волынского были пострижены в сибирских монастырях, а сын сослан в Сибирь с указанием отдать его по совершении 15-летнего возраста в солдаты и определить в камчатский гарнизон. Семьи других осуждённых остались на свободе, а имения жён не были конфискованы.
Через 3 месяца скончалась Анна Иоанновна, после чего в России начались важные события: арест Минихом Бирона, затем 18 января 1742 года по повелению Елизаветы Петровны Миних и Остерман были отправлены в ссылку. Прославлялись Воронцовы, Разумовские и Лесток за то, за что Волынский, Еропкин и Хрущев были признаны государственными преступниками.
Екатерина II в либеральный период своего правления писала: «Волынский был горд и дерзостен в своих поступках, однако не изменник, но, напротив того, добрый и усердный патриот и ревнитель к полезным поправлениям своего отечества. Итак, смертную казнь терпел, быв невинен».
Источник: Корсаков Д.А. Артемий Петрович Волынский и его конфиденты, журнал «Русская старина» том XLVIII 1885 год
[1] Выражение самого А.П.Волынского.
[2] Памятник работы скульптора А.М.Опекушина поставлен в СПб (1886) в в ограде Сампсониевского собора, по адресу: Большой Сампсоньевский проезд, 41.
[3] См. мою книгу «Остерманы», М., ПРЕСС-БУК, 2021 г.
[4] Под Годуновым, пишет Корсаков, Волынский имел в виду вождя «верховников» князя Д.М.Голицына, а под Шуйским – князя А.М.Черкасского.
[5] Формулировка из обвинения Волынского в 1740 году.