У меня было ощущение, что я вышла из трипа. Будто бы меня резко отпустило и нужно встать, отряхнуться и пойти дальше. Желательно сменить сетинг и побыть с этим ощущением в новом месте. Вот это перформанс — удивляется внутренний цензор. Не часто увидишь, чтоб человек на полу в кафе выдавливал из себя со слезами признания для образа отца.
В начале сессии было не по себе, я долго мялась перед тем, как признать, что сегодня мне катастрофически необходима помощь. Признать собственное бессилие непросто, позволить его себе без вины и стыда — единственная роскошь, которая могла скрасить это утро. Я была решительно настроена поделиться своими переживаниями, но показать их без прикрас оказалось тяжеловато. Совершенно не хотелось включать камеру и снимать очки. Начала немного инкогнито, словно в исповедальне, рассказывать о том, как мне тяжело от осознания того, что я совершенно не могу контролировать свои чувства и экологично справляться со слабостью в периоды эмоциональных спадов.
Какое-то время я мямлила что-то не особо внятное, но после серии выводящих за пределы рационализации вопросов открылась истина. Инсайт подсказал, что причина моего угнетённого состояния в том, что я слишком долго пыталась казаться сильной и собранной, прятала свой раздолбанный фасад под маской благополучия, не позволяла себе сдаться и признать, что ничего так не хочу сильно, как на ручки. И чтоб меня по голове гладили. И вот эта маленькая девчонка внутри меня уже заливается слезами и не может остановиться.
Я понимала, что нахожусь в общественном месте и вот-вот нарушу общественный порядок, но у меня совершенно не было сил сдерживать эмоции. Сейчас можно и нужно, в нашем разговоре с терапевтом это уместно и безопасно, внутренний ребёнок выходит наружу, я готова открыться. Ящик пандоры вытащил из меня желание быть похожей на папу, который всегда под холодно-неприступной силой прятал свою слабость и неспособность справляться с чем-либо.
На первой сессии я говорила про отсутствие отца в детстве сухо и бесчувственно. Сейчас же эта боль была настолько невыносимо настоящей, что мне не виделось возможным её игнорировать и прятать. Я уже сидела с включенной камерой, без очков, без цензуры и желания выглядеть лучше, чем я есть. Теперь я могла быть собой и чувствовать, что на том конце телефона меня понимают и принимают даже в таком ужасном состоянии, которое мой ум всячески осуждает.