(начало книги, предыдущая часть)
Часть 3. «Месье Кафар».
Продолжение - Луцк. «Полковник Мусин» собирает информацию.
Граф Анри де Бопер-Жерар, как я уже узнал ранее, был состоятельным фабрикантом, хорошо известным в высших светских кругах, как Санкт-Петербурга, так и Москвы. Его описывали как человека, представлявшего высшие круги императорского двора. Среди своих близких друзей он числил графиню Марию Клейнмихель; генерала графа Дона-Шлобиттена; великую княгиню Елизавету; герцога Мекленбург-Стрелицкого; отца Григория Распутина; епископа Варнаву ; епископа Сергия и всемогущую грузинскую княгиню Нину Орбелиани. Щедрость француза, когда какая-нибудь достойная цель представлялась его вниманию, была удивительной. В первые месяцы войны он пожертвовал один миллион рублей (100 000 фунтов стерлингов) на русский флот, а затем лично руководил работой многочисленных госпиталей, связанных с Красным Крестом.
Те же самые придворные сплетни, как я предполагал, навели моего шефа на очень разумную мысль, что граф де Бопьер-Жерар, если он приедет в Луцк, возможно, будет представлен великому князю Николаю Николаевичу, и в таком случае я должен был удвоить свою бдительность по обеспечению безопасности последнего. В этом месте в своем письме генерал Батюшин объяснил, что у него были очень веские причины предупредить меня. Среди прочих своих многочисленных достоинств француз пользовался репутацией замечательного фокусника и часто развлекал своими фокусами солдат на линии огня. Многие предметы из реквизита графа, добавил мой шеф, обладали поразительным пиротехническим эффектом. Слово «пиротехнический» имело тройной шифр-ключ, и мне показалось, что автор придал ему дополнительную значимость.
В шесть часов вечера я сложил в аккуратную стопку дневную пачку телеграмм, расписался в книге посещений, и вполне искренне присоединился к хору вечерней молитвы затем, отдав честь, ушел с дежурства. Как временному клерку с весьма сомнительным послужным списком, мне не разрешалось находиться в казармах, и за едой я направился в сторону улицы Гиттель Гассе, располагавшейся в еврейском городском квартале.
Стоял неприятный серый и дождливый вечер, с блеклой луной, плывущей за клочьями облаков на затянутом тучами небе. Повсюду стояли глубокие лужи, и когда их освещали редкие огоньки, казалось, что они следили за мной маслянистыми глазами, когда я проходил мимо.
Я свернул на улицу Генделя и там был остановлен непрерывным потоком военного транспорта.
Стоя в ожидании, я представлял себе все, что имело отношение к военному механизму, в виде огромной панорамы. Я наблюдал за скрежещущими передками орудий с их дергающимися и лязгающими цепями, которые тащили мимо четыре крепких лошади с пеной на шеях; кессоны с боеприпасами, заряженные и пустые, растянувшиеся почти на милю; сотни и сотни польских крестьянских повозок, груженных провиантом, огромными буханками ржаного хлеба; батальон пехоты, похожий на серую мокрую осеннюю гусеницу, пробивающуюся сквозь жидкую грязь; наконец, четырехлошадные повозки, доверху нагруженные чем-то непонятным и бесформенным, что вызывало у зевак крестное знамение. А тем временем зловещий грохот орудий звучал неизменной заунывной нотой, за исключением тех моментов, когда зеленые ракеты, казалось, зависали в воздухе, прежде чем со свистом исчезнуть в густом влажном тумане.
После того, как колонна наконец прошла, я направился дальше вдоль Жидовской улицы.
Некоторое время тому назад участники погромов стерли с лица земли старую печально известную и невыразительную Фонарную улицу и евреи, как мудрые старые крысы, сделали себе вместо нее Жидовскую. Начавшаяся война и расквартированные войска не сильно ее изменили. Вдоль улицы стояли, грязные здания, тесно прижатые друг к другу, среди них были бордели гордо демонстрирующие чумазую наготу и полицейские разрешения; магазины с дешевыми засиженными мухами бакалейными товарами; двери, ведущие во дворы, где стояли криво сколоченные уборные и потрескавшиеся каменные фонтаны, давно уже лишенные веселой игры водяных струй и наполненные дурно пахнущими отходами рыбного рынка.
Внизу, под развалинами моста Станислава, находилась еврейский рыбный погребок, где подавали великолепную фаршированную щуку с настоящим белым хлебом, туда-то я и направился предвкушая вкусный ужин. Я открыл тяжелую деревянную дверь, весьма непрезентабельного вида, слегка поцарапанную, с истертой от касаний многих рук медной ручкой и будто оказался совсем в другом мире. Внутри погребка было удивительно чисто и очень тепло, приятно пахло горячей едой и свежим хлебом. По всему залу стояла старая тяжелая польская мебель – буфеты с посудой и добела выскобленные тяжелые сосновые столы на массивных ножках, на стене висела крупно напечатанная просьба не плевать на пол.
Заказав ужин, я огляделся и подумал, что этот погребок, безусловно, является идеальным местом для сбора и передачи разведывательных данных обеими сторонам.
Я как раз попросил кружку пива, когда раздалось дребезжание дверного колокольчика , дверь открылась и пропустила внутрь очередного гостя. Хозяин-еврей, Реб Иоссель поднял глаза на вошедшего, слегка кивнул ему головой приветствуя, гость не торопясь прошел к барной стойке, а хозяин поймав мой взгляд поманил меня к себе.
До этого момента я уже было представил себе потрепанного в боях австрийского дезертира с информацией о боевых позициях Ковель-Барановичи, но это оказался местный небогатый польский торговец, некий Францек Пигулка, обладающий неплохими познаниями в контрразведке и давно уже разыскивавший меня. Пигулка был уникальным лжецом, иногда его легко ловили на вранье, что не мешало ему часто выступать в суде в качестве эксперта-свидетеля. Пигулку хорошо знали в местном сообществе, особенно учитывая его весьма приметную внешность – рыжие волосы, расчесанные на прямой пробор, прятались обычно под картузом, небольшая борода лопатой и пышные, рыжие усы, из-под которых были видны красные, всегда влажные полные губы. Пигулка поглядел на меня и спросил:
- Как дела?
Я недоуменно посмотрел в его сторону:
- Да новостей и не слышно совсем,- ответил я и продолжил:- везде затишье.
Я опять поймал взгляд Пигулки и продолжил:
- Вот говорят, что в скором времени а Луцк ждут знаменитого гостя.
Я опять помолчал, ожидая реакции Пигулки:
- А кого же ждут?- живо заинтересовался мой собеседник
- Да говорят должен прибыть граф де Болье-Жерар
Пигулка с интересом посмотрел на меня и облизнул губы, как будто они внезапно пересохли, глаза его заметались не сосредотачиваясь ни на чем и он торопливо произнёс:
- Да, вот вчера пришлось осматривать кобылу на рынке. Хотел купить, но что-то нервная какая-то оказалась…..
Пигулка явно старался скрыть удивление плещущееся в его круглых, похожих на совиные, карих глазах. Наконец он вздохнул:
- Ох, что-то живот прихватило, видать сегодня щука не так хороша….- он достал из глубокого кармана штанов монеты и расплатился с хозяином.
Затем улыбнулся и кивнув прощаясь со мной направился к выходу.
Я увидел, как Реб Иоссель, умный еврей, перестал усиленно протирать пивные кружки и дважды вытер лоб, шумно и облегченно выдохнув. Затем, самодовольно оглядев зал, он прищурился глядя вверх на потолок, так, что казалось, его внимание привлекли несколько пушистых паутинок, странным образом зацепившихся на грубых темных балках потолка.
Я удобнее расположил локти на столешнице бара и быстро спросил Реба Иосселя на идише:
- Реба, как ты думаешь что может стоить десять рублей?
- Знаю, конечно, - ответил он, - только не десять, а двадцать рублей.
Инстинкт торговца не подводил Реба никогда. Я кивнул и молча положил на стойку две ассигнации по 10 рублей и Реба Иоссель прошептал, склонившись ко мне:
- Если ты пойдешь и постоишь у двери в мою гостиную, то кое-что интересное…..
Он многозначительно посмотрел мне в глаза и кивнул в сторону двери, закрывавшей проход в кухню.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ
