«А вы ноктюрн сыграть могли бы?» – спрашивал классик в опусе про жестяную рыбу. Сергей Мазаев мог бы. Причем не только на флейте, но и на саксе. На кларнете и трубе тоже мог бы – кому-то повезло с замечательным соседом.
Мазаев – редкий тип музыканта, которому подвластно многое. Он может сыграть и ноктюрн, и сонату, и фугу, и джазовую пьесу, и рочок, и эстрадную песню, и все будет профессионально и с пониманием стиля. Более того, он может играть и без нот – за счет слуха, общей музыкальной культуры и способности импровизировать. В джазе таких большинство, а в роке – наоборот. Типовой рокер годами играет заученные партии, а если вдруг что-то неожиданное – тут он, понимаешь, и потек.
Талант Мазаева свободно подключаться к исполнению чего-либо я оценил в 1999 году на выступлении квартета Лемберта. Сергей без подготовки сыграл с ним несколько джазовых стандартов, и это было убедительно. В квартете были его друзья по работе в ресторане «Белград», с которыми он в восьмидесятые годы сеял разумное, доброе, вечное, зарабатывал парнос и оттачивал навык спонтанной игры.
Как певец Мазаев весьма интересен. Вроде бы – голос не особо мощный, диапазон в одну октаву, тембр банальный, обертонов мало. Но когда поет – захватывает. Это называется «умеет петь», когда интонация, подача и музыкальность перевешивают чисто голосовые данные.
В мае 2000 года, незадолго до десятилетия «Морального кодекса», я договорился с Мазаевым об интервью. Сергей назначил встречу в кафе «Донна Клара» на Малой Бронной – тогда это было богемное место, где тусовались музыканты, артисты, режиссеры. Во время нашей беседы за соседним столиком сидел Кутиков и периодически шутил с Мазаевым. Увы, уже несколько лет этого кафе не существует.
В октябре 2001 года я встретил Мазаева на выходе из Дворца съездов. Он, как и все, шел с концерта Yes. «Как впечатление?» – спросил я. «Невероятное. Гении!» – был ответ. Его мнение полностью совпало с моим, что очень порадовало.
Ниже привожу фрагменты интервью, взятого у Сергея Мазаева в 2000 году:
– Сергей, как «Моральному кодексу» удается быть коммерчески успешным при том, что ваша музыка совсем не пошлая?
– У нас профессиональные музыканты, знающие, что такое исполнительское мастерство. Мы все были воспитаны на хорошей музыке, которую слушали с детства. Многие из нас, еще выступая в своих прежних коллективах, участвовали в международных фестивалях и даже играли с мировыми звездами. А музыка популярная никогда меня не отталкивала, и мы старались строить мелодии так, чтобы они нравились людям. На хорошем инструментальном фундаменте это звучит вполне привлекательно, и неудивительно, что затрагивает достаточно большую аудиторию.
– Но у нас в стране исполнитель тем популярнее, чем пошлее и примитивнее его репертуар, согласны?
– Я бы не стал утверждать так категорично, хотя тенденция есть. На мой взгляд, это связано с тем, что менеджменту проще руководить исполнителями не очень профессиональными, не очень талантливыми, они и обходятся дешевле. Если творческая единица недорогая, то больше денег достается продюсерам, менеджерам и т. д. Соответственно, они больше заинтересованы в прокате такого исполнителя, чем дорогостоящего коллектива, как, например, наша группа или ряд других. А чем еще объяснить попадание некачественного продукта в средства массовой информации и раскрутку?
– Многие объясняют вкусами публики.
– Нет, ничего подобного. Со вкусами публики это никак не связано. Слушатель потребляет то, что ему дают. Если пропадает хлеб в магазинах, начинают есть что-то другое. Дело в низком моральном и культурном уровне людей, которые руководят электронными СМИ, пропагандирующими музыкальную продукцию. Они считают, что имеют право решать за людей, что им нужно, а что нет. Их деятельность – это элементарная подтасовка, когда за искусство выдают откровенную халтуру. Отбор материала для эфира – это сложная, кропотливая работа. Нужно разбираться в музыке, иметь вкус, подготовку и опыт, нужно работать активно, искать что-то. А у нас музыкальные редакторы каналов только и успевают принимать толпы сомнительного качества исполнителей, для которых попадание на телеэкран стало самоцелью, как в советские времена поездка за рубеж. Я знаком со многими директорами программ, и в плане их музыкальных пристрастий я бы с ними поспорил.
– Жеглов говорил Шарапову, что у него на лице читаются десять классов образования. На лице вашей музыки читаются как минимум четыре года музучилища, если не Гнесинский институт. А как на самом деле?
– Я занимался в трех музыкальных училищах, но, к сожалению, ни одного не окончил. Сначала до армии, после нее я три года проучился на экономическом факультете МГУ, потом опять поступил в музыкальном училище (класс кларнета), затем еще по классу саксофона занимался пару лет. Но я не самый образованный музыкант в нашей группе. У нас все имеют завершенное музыкальное образование.
– А нужно ли рокеру музыкальное образование? У большинства великих его не было.
– Все зависит от конкретного человека. С одной стороны, музыкальное образование не может помешать. С другой стороны, например, композитор Татьяна Лазаревна Островская, преподававшая у нас в училище, говорила в шутку: «Классическое образование мешает мне сочинить популярную песню». Может быть, это и так, но я думаю, что настоящее, хорошее образование еще никому не вредило.
– Как вы сами можете определить стиль, в котором работает «Моральный Кодекс»?
– Пожалуй, как жестковатый хард-рок-диско, такой танцевальный рок. Мы взяли немного от новой волны, а гитару сохранили хард-роковую. Нас многие подхватили потом, очень многие группы сейчас работают в таком стиле.
– В молодости вы были поклонником Битлз или Роллинг Стоунз?
– Я не был поклонником ни тех, ни других. Пластинки были малодоступны, часто влияние оказывало то, что первым попадало в руки. Я много слушал Thin Lizzy, T.Rex, потом Deep Purple и Led Zeppelin. Я больше тяготел к тяжелой музыке, более мощной и агрессивной, более мужской, что ли. Битлз и Роллинг Стоунз мне тоже нравились, но, может быть, я их меньше знал. Когда я услышал Пэта Метени, то был поражен и долго находился под впечатлением.
– Публика вас впервые узнала как саксофониста группы «Автограф», какие у вас о ней впечатления?
– Самые хорошие. После прихода в «Автограф» я почувствовал себя музыкантом большого симфонического оркестра. Группа была очень популярна, у нас было одиннадцать с половиной тонн оборудования и почти двадцать человек обслуживающего персонала. Мы выступали, в основном, на спортивных аренах. Когда я играл в «Автографе», у меня никаких других забот не было, мог заниматься только музыкой. Жаль, что ребята разошлись.
– Кое-кто полагает, что музыка «Автографа», особенно раннего, была слишком сложной для широкой публики, ее даже называли элитной, что вы об этом думаете?
– Я не согласен. Она просто вобрала в себя много классических традиций, а они всегда делают музыку немного элитарной. В действительности это абсолютно нормальная музыка, которую спокойно слушали представители разных социальных слоев.
– Где вы играли до «Автографа»?
– В 1980 году мы с Игорем Матвиенко, моим другом по музыкальному училищу, создали ансамбль «Шаровая молния». Но работу найти было сложно, и мы всем составом устроились в Краснодарскую филармонию под названием «Здравствуй, песня». Там я проработал до 1985 года, потом год играл с Алексеем Беловым в осколках группы «Москва». Некоторое время я подрабатывал в ресторане «Белград», где меня и заметили музыканты «Автографа» и пригласили в группу. Я выступал в ней с 1986 по 1989 год, а в 1990-м появился «Моральный кодекс».
– Некоторые музыканты отмечают у «Морального кодекса» стилистическое влияние группы «Николай Коперник», есть такое?
– Может быть, да. Мне очень нравилась группа «Николай Коперник», ее лидер Юрий Орлов – мой друг, я считаю его одним из самых талантливых людей, которых я когда-либо встречал. Наш клавишник Костя Смирнов до прихода в «Моральный кодекс» работал в группе «Николай Коперник», пока она не распалась и не разъехалась по всему миру. Вполне возможно, что в нашей музыке можно уловить какие-то интонации, какие-то звучания, которые были характерны для этой группы. И я воспринимаю это как похвалу, как комплимент в наш адрес.
– Иван Дыховичный как-то сказал: «Если я и хотел бы снять в своем фильме кого-нибудь из рок-музыкантов, то разве только Мазаева. В нем есть что-то настоящее». Как у вас насчет кино?
– Я получал много приглашений сниматься в кино, но я не актер, и не вполне понимаю, что мне надо делать. Я побаиваюсь, это как играть перед публикой на инструменте, на котором не умеешь играть. Мне предлагал роль Карен Шахназаров, долго уговаривал, я даже на пробы ходил, но в итоге все убедились, что на площадке я слишком зажат, ведь я не актер. В музыке, вроде, получается, а когда берешься за что-то другое, можно просто впечатление о себе испортить. Не за свое хвататься не стоит. Хотя недавно я все-таки снялся в эпизоде, скорее на память, чем ради кино, у Константина Мурзенко в фильме «Апрель». Надеюсь, это не повредит моей карьере.
– Что вы думаете о состоянии современной музыки, как она меняется?
– В мире все ускоряется. Танцевальные темпы стали быстрее, низкие частоты стали мощнее, техника стала другая, все звучать стало иначе. У нас появляются музыканты настоящие, профессиональные. Студии стали хорошие в Москве, звучит все прекрасно. Мне, например, очень понравился альбом Земфиры, записан он блестяще, музыка там хорошая, она поет замечательно. Пожалуй, она и «Мумий Тролль» – лучшее из всего, что я слышал в последнее время.
– У вас есть любимое литературное произведение?
– Одного любимого нет, поскольку на смену одному приходит другое. Из современных отечественных писателей мне понравился Пелевин, он забавный очень, ход мыслей у него интересный, своеобразно отражает нашу действительность. Такого автора было бы здорово почитать лет в двадцать. Из поэтов нравится Павел Жагун, очень хорошие и стихи у него, и тексты к песням.
– Есть что-то, о чем вы мечтаете?
– Домик на берегу у тихой речки и скромный счет в хорошем банке. Я мечтаю о пенсии, чтобы заняться разведением растений и спокойным композиторским творчеством.