«Два долгих крупных плана: лицо матери и лицо сына. Их разделяет решетка. Это свидание в тюрьме. Лицо сына замкнуто и сурово. Безжалостно звучат слова упрека: «Зачем ты тогда уехала и покинула меня голодным?» И старая женщина, заливаясь слезами, кланяясь, просит прощения. «Свидание окончено!» — сухо бросает полицейский. Сын поворачивается и уходит. А женщина валится на колени и земно кланяется ему вслед...».
Читаем старую статью киноведа Ростислава Юренева (1912-2002), опубликованную в 1972 году:
«Так кончается картина Кането Синдо «Сегодня жить, умереть завтра», картина страшная, горькая, гневная, рисующая жизнь современной Японии. И, глядя на маленькую фигурку в кимоно, распростертую на заплеванном полу камеры свиданий, думаешь: «Боже мой! Чего ж она так казнится? В чем же ее вина? Ведь и сама она сытой была лишь в считанные дни. Ведь вся жизнь ее и ее большой многодетной семьи состояла из каких-то отъездов, сборов, расставаний. Голодная нищета гнала эту женщину из маленьких городков в большие, с жаркого юга на заснеженный север и обратно — из больших городов в малые и с севера на юг...
Где же было ей усмотреть за всеми детьми в этой постоянной погоне за горстью риса, за охапкой щепок для очага?
Картина Кането Синдо построена очень сложно. Действие свободно перекидывается из настоящего в прошлое, с места на место. История матери и ее неспокойной голодной семьи как бы следует за историей сына, захотевшего честно трудиться, продвигаться, преуспевать, но как-то незаметно ставшего на преступный путь.
Обе истории даны не хронологически, а произвольно, переплетаются в причудливом контрапункте. И это соответствует жизни, которую фильм показывает: жизни жестокой, лишенной логики, человечности, смысла, крутящей и кидающей людей как щепки в своем мутном, грохочущем, одуряющем потоке.
История семьи. Традиционный жанр в японском киноискусстве. И Кането Синдо следует этой традиции, внимательно прослеживая судьбы матери, отца, детей. Отец пытался прокормить семью торговлей рыбой с лотка.
Но мелкие неудачи, словно мухи, преследовали его, а потом война, солдатчина оторвали его от семьи, отучили от труда, пристрастили к картам, к водке. И, вернувшись из армии, он стал запивать, пропадать неизвестно где, пока его грязный труп не нашли под забором.
Старший сын ушел из семьи, как только нашел работу, ушел вместе с любовницей, оставив вместо себя своего грудного ребенка.
А красавицу дочь постигла беда — ее со скотской грубостью изнасиловал мрачный старик, а потом — в тот же день — группа хулиганов. И девушка сошла с ума. Эта трагедия разыгралась на глазах у младшего брата, у любимца матери Митио, оставив страшный след в его сознании. А мать вложила в Митио все свои силы, всю любовь, все надежды.
Единственный из семьи он окончил школу. Единственный преуспевал в спорте — в марафонских забегах, что принесло ему внимание дирекции, попечителей — приличных, обеспеченных людей. Единственный он был определен на хорошее место — продавцом в большой универсальный магазин.
Что же сделало его убийцей, сифилитиком, сутенером? Кто же во всем виноват? И фильм отвечает на эти вопросы.
Бесправие трудящегося человека — вот первое, что следует из темпераментного, откровенного до грубости рассказа Кането Синдо. С самых ранних детских лет видел парнишка безнадежность попыток всех членов своей семьи достигнуть хоть самого малого благополучия. А вне семьи он встречал безразличие к своей судьбе, безразличие, подчас прикрытое красивыми словесами, а подчас и неприкрытое, циничное. И чувство одиночества и бесправия постепенно становилось чувством безответственности и враждебности к окружающему миру.
А этот мир подставлял соблазны на каждом шагу. Нельзя заработать — можно украсть. Нельзя полюбить — можно найти проститутку. Нельзя объяснить — можно заставить. Нельзя оправдаться — можно убить. И случайно украденный из чьей-то богатой дамской сумочки пистолет становится самым надежным аргументом во взаимоотношениях одинокого юноши с бесчеловечным миром капиталистической цивилизации, несущимся, клубящимся, грохочущим вокруг него.
Образ современного капиталистического общества создан Кането Синдо с оглушающей, ранящей силой. Это большие города, кишащие людьми и машинами. Это гулкие вокзалы с проносящимися неизвестно куда поездами. Это огромные магазины, из которых выпирают товары — яркие, добротные, зазывные, но недоступные тому, кто без денег. Это дымные бары, хохочущие прости*утки, развязные пьяницы, угрюмые уголовники — зловонное дно больших городов. Это нищенские ночлежки, где можно провести пару часов, а можно и всю жизнь — никто ничего не спросит, кроме денег...
Все это снято на натуре, с достоверностью документа. Но достоверность — не значит бесстрастие. Кането Синдо находит такие точки, такие ракурсы, такие монтажные столкновения, какие повелительно передают зрителю его отношение к этому миру, его ненависть, печаль, гнев, осуждение. Вот это подлинно современный кинематограф — верный жизненной правде, идейно целеустремленный, богатый и разнообразный в средствах выражения.
С какой смелостью применяет Синдо ракурсы! Пьяные любовники, копошащиеся под простыней, сняты им резко сверху. Они прижаты к циновке, похожи на червей. А когда разъяренный Митио ногами избивает обидчика — аппарат снимает снизу, так что безжалостные подошвы бьют почти в объектив...
Жестокий, быстро несущийся, бесчеловечный мир крутит влачит, тащит куда-то героя фильма Митио. Он бросает работу в магазине — и никто его не удерживает. Он совершает первую кражу — и никто его не предостерегает.
Наконец, он отваживается стрелять. Он стреляет сразу, спокойно, без колебаний, будь перед ним полицейский, запрещающий спать в парке, или шофер такси, обладатель какой-то жалкой суммы денег, или растленный и наглый вожак сутенерской шайки, или ночной сторож, заметивший разбитое стекло. Его преступления крикливо комментируют газеты. Его ищут, но не сразу могут найти в толчее большого города, в быстро несущихся поездах, в ночных пригонах и ночлежках.
Но он живет только сегодня, завтра он должен умереть» и он отлично понимает это. Он уже проиграл, обречен. Он уже не имеет цели. Он еще сопротивляется, убегает, но знает, что не убежит. Его ловят случайно.
А потом мать, школьный учитель, брат, подружка детства не могут объяснить репортерам причин его преступлений. Когда растерянную, почти обезумевшую мать волокут в полицию для дачи показаний, ее окружает, валит с ног, припирает к стене толпа репортеров. Это не демонически изящная, словно танцующая стайка веселых и любопытных газетчиков, столь незабываемо показанная в «Сладкой жизни» Федерико Феллини. Это тупая и злобная свора Безразличная при всей своей напористости, бесчеловечная, как мир, ее породивший.
Что может человек объяснить этой своре? Осуждение бесчеловечности — в нем пафос Кането Синдо им пропитана вся образная система фильма. Осуждение, гнев, ненависть...
А на дискуссии о роли кино в социальном прогрессе, проходившей в рамках VIIМосковского Международного кинофестиваля, на котором фильм был удостоен Золотого приза, Кането Синдо убежденно и доказательно говорил, что им движет любовь, что любовь к человеку — основная тема его творчества.
Что ж, противоречия здесь нет. Чтобы как следует любить, надо уметь ненавидеть, а чтоб как следует ненавидеть, надо уметь любить.
Мы знаем, как может любить Кането Синдо! Мы помним его поразительный фильм «Голый остров», получивший главный приз на нашем IIМеждународном кинофестивале. Сколько любви к трудящемуся японскому крестьянину сияло в этой удивительной кинопоэме! А сколько искреннего сочувствия к судьбам детей Хиросимы было в фильме «Дети атомной бомбы» или к судьбам рыбаков, гибнущих от радиации вблизи американских атомных полигонов на тихоокеанских островах, в фильме «Трагедия «Счастливого дракона»!
Сын крестьянина, прошедший тяжелую школу жизни, а ныне автор около двухсот поставленных сценариев, режиссер почти тридцати картин, руководитель небольшой независимой кинофирмы, дающей ему возможность ставить только то, что он считает достойным постановки, Кането Синдо — маленький, сосредоточенный, быстрый, ходит широким лбом вперед, будто хочет боднуть или пробить головой стену. Он хорошо знает своих героев. Он не оскорбляет их сантиментами, не унижает слезливой снисходительностью. Его любовь сурова, требовательна, справедлива.
Любит ли он Митио и его мать — героев фильма «Сегодня жить, умереть завтра»? Да, любит. Его сердце надрывается от любви, когда он рисует тоненький силуэт юноши с застенчивой улыбкой, в дешевом, но элегантном костюме, купленном в рассрочку в надежде на честные заработки. Или когда он заглядывает ему в глаза во время посещения сестры, навечно оставленной в сумасшедшем доме. А глаза матери, когда она не может отказать пьяному мужу в женской, стыдливой ласке? Или когда она, принимая брошенного сыном ребенка, прижимает его к груди? Или когда она радуется сытному ужину среди своих детей, не желая замечать, что она им в тягость? Или, наконец, когда, униженная, она просит прощения у своего сына-убийцы?
Все эти и еще многие, многие сцены фильма вдохновлены великой любовью художника. А величие этой любви в том, что он не пытается оправдать своих героев. Он находит в себе силы осуждать их.
Вина Митио очевидна: он не устоял перед соблазном преступления, ответил но призывы преступного миро. Но виновата и мать» виновата честная и любящая женщина, готовая отдать последний кусок» готовая на любые жертвы. Ее вина — покорность.
Кането Синдо осуждает и тех» кто пытается приспособиться к страшному, бесчеловечному обществу, и тех, кто безвольно покоряется ему. Художнику» умеющему так пристально вглядываться и так пронзительно видеть жизнь, понятны процессы, происходящие в мире насилия и наживы, эксплуатации и бесчеловечности» в обществе, где человек человеку — враг. Художник понимает, что индивидуальный протест, борьба в одиночку обречены на поражение. Поэтому любовь и ненависть художника действенны, активны. Поэтому его мужественное и честное искусство зовет к борьбе» (Юренев, 1972).
(Юренев Р. «Сегодня жить, умереть завтра» // Нa экранах мира. Вып. 4. М.: Искусство, 1972. С. 186-191)