Вот невыдуманная история: танцплощадка цэкашного санатория на берегу Оки с мощной полу-Потёмкинской лестницей, по которой ты поднимаешься от воды, от лодочной пристани, хотя и не живёшь в санатории, а на дачах СЭВа, в трёхэтажном и трёхподъездном здании в лесу, где все квартиры суть дачи, и останавливаешься у веранды, чтобы послушать музыку, а больше, чтобы отдышаться, потому что несёшь садок с рыбой, удочки, брезентовый плащ, и тут начинается эта песня с таким сильным звуком и такими спокойными простыми словами, что ты стоишь, замерев, и вдруг к тебе подходит какая-то женщина, оказывается, объявили белый танец, а ты в ветровке и в резиновых сапогах с хлопающими голенищами, а она в каком-то кисейном бело-сиреневом платье с тонкой талией, в туфлях на высоком каблуке, и причёска тоже высокая, как у диктора Центрального телевидения, и, в общем-то, вы нормально протанцевали, хотя ты ощутимо пах рыбой, зато она пахла какими-то сложными духами, а ещё сильнее тем запахом, который позднее стали называть феромонами и который находит тебя и на дне реки, моря, и на вершинах гор и в глубоком космосе, а потом музыка закончилась, и ты проводил её через всю танцплощадку до её/их компании, где стояли другие, такие же по-бальному одетые дамы и ещё один типа джентльмен в туфлях-оксфордах и в болотно-зелёном блейзере, но он явно интересовался лишь тем, как хлопают твои голенища, а потом, когда ты опять через всю танцплощадку возвращался к своим оставленным удочкам, ты слышал, как эти голенища будто говорили it hurts to say goodbye и так говорили до самых дач, где тебя ждала с рыбой, а лучше без рыбы, совсем другая женщина, и в тот вечер ты будто всей кожей ощутил, как жизнь — частями — может переходить в никогда. И, действительно, никогда больше, только песня